Не успели похоронить Андрея, пришли с обыском в квартиру Раи. Кто-то из наркоманов проболтался, что теперь наркотиками торгует Олег. Рая прибежала к матери и долго не могла говорить, потому что у неё на балконе нашли наркотики, приготовленные на продажу и семьдесят тысяч рублей. Олежку арестовали. Людмилу Николаевну таскали в милицию, и сначала она проходила по делу, как соучастник преступления. Но потом ничего не смогли доказать и переквалифицировали её в свидетели. Хотя она знать не знала, что Андрей привлёк к своей торговле Олега.
Людмила Николаевна слегла и не пошла на суд младшего внука. Она не сомневалась, что его посадят и переживала за то, как он будет сидеть в тюрьме со своей астмой.
От Раи ушёл муж. Это не было неожиданностью. Людмила Николаевна знала, что он уже давно нашёл себе другую женщину, и в открытую возил её на той самой машине, которую купили на деньги, которые дала она, Людмила Николаевна.
– Как же так, он же проклял нас за наркоту, а сам ездит на машине, купленную на деньги от продажи наркотиков? – Спрашивала она у дочери.
Через полтора года в тюрьме умер от передозировки Олежка. Сестра напомнила Людмиле Николаевне о смертельном заклятии, которое было наложено на Мансура.
– Платишь, Люция, платишь дьяволу. – Говорила Машка, приняв на поминках Олега полстакана водки. – И имя у тебя дьявольское. Русские называют дьявола Люцифером.
Людмила Николаевна не слушала сестру, она увидела, как в столовую вошёл отец Олега, да не один, а со своей новой женой. Баба Люда подскочила из-за стола, покрыла их трёхэтажным матом и велела убираться вон.
– Мама, ты чего, с ума сошла? – Говорила потом Рая. – Это я его позвала, он же Олежкин отец.
А подвыпившей Людмиле Николаевне было жаль тех денег, что она дала на машину и плевать на то, кто чей отец.
Посадил дед…
Мой дед Фёдор Николаевич, когда вышел на пенсию, заделался огородником. Всеми правдами и неправдами он пытался спровадить из огорода бабушку, и распорядиться посадками по-своему. Когда он посадил картошку на место помидоров, бабушка молчала, когда посадил кабачки на место капусты, тоже ничего не сказала. А вот за огурцы, у них вышло целое сражение. Мне было лет шесть, и я прекрасно помню, как бабушка бегала с лопатой за дедом по огороду, и обзывала его вредителем, а он её контрреволюционеркой. И всё-таки, огурцы они посадили по дедову – на место бывшего цветника с ирисами и флоксами. Цветы же, дед милостиво позволил бабушке, посадить возле домика.
Урожай в тот год получился так себе. Капуста на новом месте не уродилась, помидор было мало, а огурцов и вовсе не было. А вот картошка порадовала – накопали больше, чем обычно, раза в три.
– Только варенья и наварила, потому что не дала ему клубнику пересадить. А солёные огурцы придётся в магазине покупать. – Ворчала бабушка, убирая пустые банки, приготовленные для солений.
Когда пришло время вывозить картошку, приехал старший сын бабушки и дедушки – мой дядя Юра, на милицейском УАЗике. Он расхаживал по огороду босиком, с голым торсом, и в форменных галифе на подтяжках. А я ходила за ним по пятам, и всё ждала, когда мы поедем домой на этой смешной машинке. Но дядя Юра не спешил грузить мешки, он явно наслаждался моментом. Надёргав моркови, он вымыл её в бочке, и мы, усевшись на скамеечку, грызли вкусную морковку, и болтали о том, о сём. Когда нас увидела бабушка, схватила веник и побежала к нам, возмущаясь:
– Да, что же это такое делается! Оставила немного моркови в грядке на весну, а они её уже трескают! Мало мне того, что дед весь урожай испоганил!
Мы с дядей Юрой бросились врассыпную, чтобы не огрести по загривку веником. Дядя Юра, на бегу развернулся и, расставив руки в стороны, пятился, и как-то по-собачьи подвывал:
– Ну, мам, не надо, ну мам…
И тут он поскользнулся, и рухнул со своего двухметрового роста на кусты смородины. До сих пор у меня перед глазами эта картинка – дядя Юра лежит в кустах в позе «звёздочка», и на него осыпались все листья смородины. А бабушка, резко остановившись, шипит как змея:
– И чего я тебя весной не догнала, и лопатой не прибила!
– Мам, за что? – Простонал из кустов дядя Юра.
– Да не тебя! – Бабушка бросила в дядю Юру веник, и гаркнула не своим голосом: – Выходи, змей подколодный, «Мичурин» хренов, полюбуйся на свои результаты!
Дед, потягиваясь, вышел из домика и спокойно спросил:
– Чего раскричалась на всю Ивановскую? Какой я тебе «Мичурин»?
Бабушка, молча, показала ему на дядю Юру, и дед, быстренько застегнув свой старенький пиджачишко, и втянув шею, затрусил к калитке. А дядя Юра лежал в обнимку с веником, а вокруг него, с кустов смородины, свисали огурцы – огромные и жёлтые.
– Десять вёдер! Десять вёдер! Я бы тридцать банок закрутила! – Причитала бабушка, пока дядя Юра собирал запоздалый урожай огурцов, и складывал их во всю пустую тару, какая только нашлась в огороде.
А Фёдор Николаевич, стоял за забором, дымил своей папироской, и изящно облокотившись на калитку, как ни в чём не бывало, беседовал с молодой соседкой.
Много лет спустя, я попала на концерт юмориста Петросяна. И когда он начал очередную репризу словами: «Посадил дед репку, и выросла большая ёлка, а на ней красные яблоки…» – я вспомнила, как мой дядя Юра лежит в кустах смородины, а вокруг него висят толстые, жёлтые огурцы. А Петросян продолжает: «Потом Мичурин полез на ёлку за укропом, и его арбузами завалило…»
Собачья карма
Николай и его престарелая мать, поменяли свою трёхкомнатную квартиру в центре, на двушку в захолустье с большой доплатой, нужно было выплатить долг по алиментам за четыре года. Николай, неделю беспробудно пил, когда узнал, что суд обязал его работать, чтобы платить эти самые алименты. А он уже привык не работать. У матери была неплохая пенсия, ещё она приторговывала овощами и ягодами с огорода, на жизнь хватало. Не хватало только на алименты. Когда деньги, выделенные Николаю матерью на карманные расходы, закончились, он побрился, и явился в службу занятости.
– Дворник, в вашем ЖЭУ, десять восемьсот на руки. – Сказал равнодушный инспектор.
Николай прикинул, что когда вычтут алименты, останется семь тысяч, и можно будет не брать у матери «карманные», кормить его мать будет и так. А то, что рядом с домом – вообще красота, он не любил перемещаться по городу.
В работу втянулся быстро. Как-никак «своё хозяйство» – небольшой двор двухэтажных «деревяшек», тихий и уютный. Николай быстро привёл его в порядок, и даже начал подрабатывать – ходить на общие дворницкие «акции», убирать бесхозные территории. Жизнь почти наладилась, и он уже не вспоминал, как остался без работы по сокращению штатов на родной стройке, и почти семь лет просидел на шее, сначала жены, потом матери.
Однажды, к концу общей уборки, заявилась бригадирша с каким-то хлыщом в кожаном плаще и бесформенной шляпе. Хлыщ, по очереди, подходил к каждому дворнику, и что-то говорил. Многие брезгливо отворачивались, и отходили, некоторые переспрашивали, и тоже отходили. Дошла очередь и до Николая. Хлыщ представился Петровым из какой-то организации, занимавшейся сокращением численности безнадзорных животных. Он без предисловий предложил Николаю разбрасывать в своём районе отраву для собак и кошек, оплата по таксе – вторая зарплата, без вычета налога. Николай ничего не ответил этому Петрову, и отошёл к своим мужикам, послушать, что они говорят. Но дворники разговаривали совсем о другом, и Николай понял, что эта тема игнорируется не зря. Люди либо не хотят этим заниматься, либо афишировать свою причастность. Ведь кто-то же эту отраву разбрасывает? Николай много раз слышал разговоры, что в городе гибнут собаки, только понюхав какие-то отравленные куски мяса. И даже знал, что этих отравителей называют догхантеры.
Через несколько дней, Николаю позвонила бригадирша, и приказала явиться к ней в кабинет для разговора. Когда Николай увидел в кабинете бригадирши того самого хлыща по фамилии Петров, он почему-то не удивился. А когда Петров снова сделал ему предложение «подработать», Николай, неожиданно для себя, согласился.
– Ты только ничего не говори нашим. – Сказала бригадирша, после того, как Петров ушёл, и сунула ему мятую тысячу.
– Это зачем? – Удивился Николай.
– Ну, считай, премия. – Усмехнулась бригадирша.
Николай понял, почему в инструкции, которую ему выдал Петров, рекомендовалось разбрасывать отраву только ночью, после трёх часов. В это время по городу ходили стайки бродячих собак, бесшумно и быстро передвигаясь по улицам. Они внезапно возникали из темноты перед запоздалыми пешеходами, пугая их до полусмерти.
Когда Николай «отработал» первые два месяца, как он сам себе говорил – «на отраве», бригадирша снова вызвала его к себе.
