Иокаста его страшно взволновала. Потому что, во-первых, по его мнению, это имя типично мужское, во-вторых – царское (я думаю, что он его перепутал с Бокасса), а в-третьих – он считал, что мать пытается сделать из него идиота, утверждая, что мать и жена Эдипа – это одно и то же лицо, потому что у моего отца, человека глубоко порядочного, такое даже в голове не умещалось.
– Знаешь, сынок, «Спитфайры» устроены куда проще, чем женщины, – говаривал он.
Отец сделал еще попытку и предложил Олоферна и Генриха (он восхищался Генрихом Восьмым – вот интересно, за какие такие заслуги?!) – и на этом его вмешательство закончилось.
Он всегда уступал матери.
Пока не умер.
Правда, от инфаркта – но какая разница.
* * *
Меня назвали Иеремиаш.
* * *
Матушка после многих лет войны все же перестала называть меня Кашкой. А до этого я много лет боролся, чтобы она перестала называть меня Букашкой. Теперь она называет меня Иеремушка. И всякий раз, когда я слышу это «Иеремушка», я вздрагиваю.
* * *
Если бы не мой крестный отец – я мог бы пользоваться своим вторым именем, которое получил при крещении. Но я никогда не буду им пользоваться, никогда, да поможет мне в этом Бог.
Потому что мое второе имя – Мария.
Именно поэтому я не слишком в восторге от брата матушки и считаю, что он мне причинил очень большой вред.
Выпить, конечно, можно (я и сам за воротник заложить не против), а по поводу крестин племянника – вообще сам Бог велел. Но после, а не до. Он же начал с самого утра, с десяти часов. Как свидетельствует семейное предание, его жизненное кредо выглядело так: сто грамм? С утра? В понедельник? Перед мессой? На голодный желудок? Почему бы и нет!
Как говаривал Виткевич: пол-литра перед завтраком, пол-литра перед обедом, пол-литра перед ужином… К часу, похоже, мой крестный отец изъяснялся уже весьма невнятно.
Отцу удалось продавить для меня нормальное второе имя. Оно звучало приятно – Мариан, в честь как раз крестного отца. И я носил его до часу дня. До тринадцати часов.
А в тринадцать десять, насколько я понимаю, когда ксендз спросил, отреклись ли они от сатаны, а они с радостью подтвердили, что да, отреклись, он спросил еще – какое имя дается ребенку. И дядюшка, которого довольно ощутимо ткнула локтем его сестра, а по совместительству моя мать, проблеял:
– Иеримиас Мария.
Так и осталось.
Вместо Иеремиаш Мариан.
Правда, Иеримиаса на Иеремиаша поправили в свидетельстве сразу, а вот Мария – осталось.
Я об этом никому не говорю, потому что стыд какой!
Имечко Иеремиаш – тоже так себе. И ведь сколько имен начинается на эту букву: Илья, например, Иван, Ираклий, наконец, – но нет, им же надо было быть оригинальными.
Я словно вижу, как моя мать наклоняется надо мной, лежащим в колыбельке, и говорит отцу:
– Ты же знаешь, я никогда не настаиваю. Но Иван – это так тривиально звучит. Я никогда ни о чем не прошу, но я считаю, что только Иеремиаш будет подходящим именем для нашего малыша…
Отец когда-то очень давно, когда я насел на него с вопросом: «Почему? Ну почему?!!», развел руками виновато и ответил:
– Ты же знаешь, твоей матери трудно перечить.
Тут он ошибался: моей матери не трудно перечить – ей перечить невозможно.
Отец был живым доказательством этого.
До поры до времени.
И вдобавок – ну что бы мне не подождать хотя бы до первого марта! Нет же – выбрал для собственного рождения последний день февраля в високосном году! Это уже заявка на победу в конкурсе неудачников…
Ну и вот, сегодня мой день рождения.
Тридцать второй.
Или, если кому-то так больше нравится, – восьмой.
Зависит от того, как считать.
* * *
Сегодня пятница.
Точно придут Джери, Алина, с которой я дружу, несмотря на то что она женщина, Бартек с Аськой. Толстый – наверно, не придет, потому что когда я возвращал ему машину – он был очень груб со мной:
– Ты просто мудак, ты меня так подвел, да откуда я мог знать, что ты даже камеру не догадаешься взять, твою мать, вот я дебил, вот ты кретин, неудачник, из-за тебя, получается, и я обосрался.
Так что его я особо не жду.
Я вернулся домой где-то в час, потому что на обратном пути попал в пробку. Да, в ту самую, на которую взирал с такой радостью, когда ехал в противоположную сторону. А потом мне еще пришлось аккумулятор заряжать.
Но вот теперь у меня есть время, чтобы заняться квартирой.
* * *
Грязь.
Как женщина, которая уходит, может оставить после себя такой бардак, для меня тайна, покрытая мраком.
Раковина полна посуды, на ковре клубы пыли, зеркало в ванной все белое от крема для бритья. На постели – пятна от кетчупа, это я ел пиццу, хотя, конечно, я не помню, чтобы что-то капало. И потом – пиццу я ел довольно давно, сразу после разрыва с Мартой.
То есть шесть недель тому назад. Плюс-минус.
Ну, я сам со всем этим могу справиться. Как обычно.
Интересно – как это за четыре года связи с Мартой я не заметил, что живу с неряхой! Она хорошо это скрывала. Как и многое другое…
Я решил прибраться.
Начал я с ванной. Полотенца – в стирку, на хрена мне столько, штаны – в стирку, свитерок после Серой Кошмарины – в стирку. Зеркало мне мыть было неохота, поэтому я взял душ и просто направил на него струю воды – и вот, пожалуйста, все чистенько: раковина чистенькая, кран чистенький, можно гостей приглашать. Журнальчик «Мартин» оставлю, потому что там Анджелина Джоли на первой странице, худая, правда, как китайский иероглиф, но ничего, почитаем. Господи, какой старый журнал-то, ну да ничего, даже забавно – старые новости очень хорошо иллюстрируют, что жизнь не стоит на месте, поэтому я иногда их почитываю. О, вот, например, – «лучшая пара Голливуда, Ванесса Паради и Джонни Депп», так они и не поженились. А потом он загулял и бросил ее.
Возьму журнальчик с собой в ванну, и никто меня не будет поторапливать и выгонять из ванной с криками «ты сидишь там уже целый час, а мне нужно уходить!».
Масло для ванны тоже оставлю, потому что мужчины тоже вполне могут такие вещи использовать, когда никто не видит и не знает. А вот крем для морды выкину, потому что она меня раз намазала им, – так меня всего обсыпало. Лучше уж выкинуть, чем ходить с прыщами.
Я собрал грязное постельное белье, упаковал его в сумку, где уже лежали полотенца и другие вещи для стирки, – в субботу пойду к матери стирать.
На подоконнике стояли два цветочных горшка – выкинул вместе с цветами. Впрочем, цветы – это громко сказано, скорее – воспоминания о цветах, дохлые прутики в горшках. Марта принесла их перед Рождеством, чтобы красиво было.
А то, что сейчас торчало в горшках, совсем не было красиво, оно выглядело омерзительно и только мусорило на подоконник.
Выбрасываем.
Я достал пылесос и пропылесосил всю квартиру в три секунды, книжки сложил стопкой, диски тоже – мало ли, пригодятся. И направился на кухню.
Вот я понять не могу: как в доме, где целыми днями никого нет, бардак множится, разрастается и приобретает все большие размеры?
Сковородку – выбрасываем, потому что к ней что-то так прижарилось – мне аж поплохело. Я помыл все стаканы, которые были в раковине, а они все были в раковине, и тарелки, которые тоже все были в раковине.
В холодильнике на сыре, который, наверно, еще помнил Марту, вырос пенициллин. А на кой черт мне пенициллин?
Пакет молока вонял страшно, но ничего не вытекло, потому что молоко загустело.
Томатный сок покрылся серым налетом и стал выглядеть точь-в‑точь как морда моей соседки снизу.
Выбрасываем, выбрасываем, выбрасываем.
Я протер пустые полки холодильника бумажным полотенцем.
С кухней всегда так бывает: стоит в одном месте копнуть – и сразу обнаружатся авгиевы конюшни.
Мусорное ведро полное, берешь ведро – а под ведром мусор валяется, заметешь этот мусор – а там пол омерзительно грязный, помоешь пол – а тут окажется, что шкафчик испачкался, протрешь шкафчик – так придется столешницы мыть…
Я помыл столешницы и увидел, что мой электрический чайник выглядит так, будто его достали из мусорного бака, у него пятна по бокам какие-то – непонятного происхождения, потому что ведь в чайник ничего, кроме воды, не наливают и стоит он отдельно, так что совершенно не имеет права быть грязным.
Он и не был раньше никогда таким грязным.
Я помыл чайник и потянулся за ведром, чтобы вынести мусор, – и тут вспомнил, что еще два полных мешка с мусором стоят на балконе, я давно собирался их выкинуть.
Хорошо, что они заморозились, – не воняют.
Я пошел на балкон, чтобы выбросить все одним махом, лифт-то ведь не работает, а заодно собирался выйти и купить пива, потому что еду-то я хотел заказать во вьетнамском ресторане, он ближе всех к дому, еще сварить рис и угостить своих гостей пятью порциями свинины в кисло-сладком соусе. Марта всегда была против этих восточных изысков, потому что, по ее мнению, в таких забегаловках только кошек и крыс готовят. Санэпид приезжает, спрашивает: «Что это вы готовите?» – «Да свининку, говядинку, курочку, телятинку». Санэпид смотрит – крыса бежит! «А это что?!!» – «А это курочка, курочка!»
