— Маршал-сан, но ведь вы сами неоднократно напоминали нам, что «Конкистадор» ждет первую партию пленных к сотому дню, — заметил генерал Бессонов, употребив переиначенную на японский манер эрланскую частицу вежливого обращения, которая странным образом прижилась легионе с первых дней, когда все путались, как называть друг друга — «господами» или «товарищами».
— При чем тут это? — не понял Тауберт.
— При том, что в приграничной полосе нет крупных городов, а из населения преобладают военные и заключенные. Отлавливать молодых женщин придется по деревням и поселкам, а это не так-то просто, если требуется наловить десять миллионов.
— В приграничной полосе от реки Амур до города Бранивоя 84 миллиона жителей, — возразил Тауберт, заглянув в электронную записную книжку. — Вполне достаточно для наших целей.
— Конечно, — кивнул Бессонов. — Но только в том случае, если нам к сотому дню удастся взять под контроль всю эту территорию. Миллион квадратных километров. По одному квадратному километру на каждого легионера.
— Если легион начнет операцию на 84-й день сосредоточения, то через неделю он будет в Бранивое, и в оставшиеся десять дней каждому легионеру надо будет ежедневно брать в плен по одной женщине и отправлять ее на побережье.
— У штаба легиона свои предположения на этот счет. Взять Бранивой через неделю можно только в двух случаях. Либо если мы заключим союз с Государством Амурским и отдадим ему большую часть фронта, а значит, и часть захваченной территории. Либо если целинцы впадут в совершенно неописуемую панику и побегут от врага, который в 20 раз слабее. Я с трудом представляю себе такой вариант.
— Вы много чего не представляете себе и о многом не хотите думать, — холодно произнес маршал Тауберт. — А я уверен, что целинцы побегут сразу же, как только мы ударим по их тылам и возникнет угроза окружения.
— Угроза окружения там в принципе не может возникнуть! — чуть не срываясь на крик, воскликнул Бессонов. Бывший оператор генштаба российской армии, он совершенно ясно видел то, чего маршал Тауберт с его умозрительными представлениями о войне никак не мог понять. — Мы можем наступать лишь двумя фронтами с побережья, а чтобы окружить противника и не дать ему возможности организовать осмысленное сопротивление, его войска необходимо разрезать в нескольких местах. Кто это будет делать? Разве что амурцы.
— Об этом не может быть и речи, — повысил голос и Тауберт.
— А почему, собственно? — неожиданно вклинился в разговор начальник полевого управления легиона Жуков Геннадий Кириллович, который до этого сидел тихо и незаметно. — Что тут плохого? Территорию амурцам отдадим? Так им же будет хуже. Вместо оборудованной границы по реке и горам у них будет чистое поле, которое им придется набить войсками. А мы их там потом и отрежем.
— Но вы ведь слышали, что генерал Бессонов говорил о пленных.
— А пусть генерал Бессонов берет пленных на Закатном полуострове. Он прав — там народу много, а места мало. Да и места все курортные — вот уж где женщин навалом.
По тону Жукова было трудно понять, шутит он или издевается. Или может быть, просто поддерживает план Бессонова в такой манере, чтобы Тауберт не догадался, что это поддержка, но при этом снял возражения против самого плана.
Во всяком случае, Бессонов остался спокоен, хотя знал, что генерал Жуков метит на его место или даже повыше. Он вообще был весьма амбициозен. Если другие земляне принимали генеральские звания и должности неохотно и в любом повышении видели прямую и непосредственную угрозу своей жизни (ведь ясно, что в случае неудачи Тауберт в первую очередь будет отыгрываться на генералах, а до солдат его гнев может и вовсе не дойти) — то Жуков, за месяц прыгнув из капитанов в генералы, вовсе не собирался на этом останавливаться.
Еще в день выделения ставки из состава легиона Геннадий Кириллович ставил вопрос о том, кто будет командовать войсками непосредственно. Номинально командиром легиона остался Тауберт, а фактически главным в легионе стал начальник штаба. Жуков же предлагал сделать все по правилам — чтобы у легиона был свой командующий из русских, а начштаба находился у него в подчинении.
Но Тауберт на это не согласился. Во-первых он усмотрел в идее Жукова попытку уклониться от опасности. Ведь командир легиона остается на орбите, а начальник полевого управления высаживается на планету вместе с силами вторжения. А в том, что на роль командующего Жуков прочит именно себя, никто не сомневался.
Кроме того Тауберт опасался за свой авторитет. Он и так дал этим землянам слишком много воли, и теперь они были готовы сесть ему на шею.
— Когда у нас будет больше одного легиона, мы подумаем над вашим предложением, — сказал маршал Жукову тогда, в день Д+33.
Но через семнадцать дней, на большом совещании, Тауберту показалось, что Жуков высказывает дельные мысли.
— Что ж, если генерал Бессонов категорически не желает планировать восточную операцию и не верит в ее успех, мы можем поручить это дело кому-нибудь другому. Например, штабу полевого управления.
— Штаб полевого управления предназначен для решения тактических задач, — резко возразил Бессонов, но тут же сбавил тон. — А впрочем, мне все равно. Победа нужна вам, а не мне. Если уж на то пошло, можете освободить меня от должности начальника штаба легиона. А если еще и разжалуете, я буду искренне рад.
— Мы вас не только разжалуем, — ответил маршал Тауберт, и тон его не предвещал ничего хорошего. — Мы вас еще и расстреляем — если к сотому дню с Закатного полуострова не будут отгружены десять миллионов пленных. Фаланги, которые предстоит задействовать в восточной операции, не должны отвлекаться на побочные задачи.
— И сколько войск будет у меня на западе? — поинтересовался Бессонов.
— А сколько вам нужно?
— Половина легиона. И то если забыть даже и думать о наступлении за перешеек.
— Треть, — негромко сказал Жуков.
Тауберт ненадолго задумался, глядя на карту, а потом произнес назидательно:
— Забывать о наступлении нельзя ни при каких условиях. Ближайшая задача западной операции — пленные. Дальнейшая — наступление на Уражай. Для этой цели я согласен выделить треть легиона — 33 боевых фаланги.
Спорить было бесполезно. Весь вид Тауберта говорил о том, что он уже все решил.
— 33 боевых фаланги, 3 тыловых и сто восьмую, — потребовал тем не менее Бессонов.
— Стратегическую разведку? Это невозможно. Она должна действовать в интересах всего легиона и в первую очередь на главном направлении.
— Если я все еще начальник штаба легиона, то разведка находится в моем полном распоряжении и должна использоваться там, где это нужно мне. Планировать восточную операцию вызвались ставка и полевое управление, а у них есть своя разведка.
— У ставки нет своей разведки.
— Разве? А как же отдельная фаланга рейнджеров? Я не требую, чтобы сто восьмая сосредоточилась только на западной операции немедленно. Она понадобится мне с началом вторжения. Либо она, либо десять обычных фаланг резерва. Иначе можете расстрелять меня прямо сейчас, но успеха операции я не гарантирую.
Совещание продолжалось уже несколько часов, его участники устали, но Тауберт сказал: «Никуда не уйдем, пока не решим все окончательно», — и споры продолжались.
В разгар всего этого торга Жуков тихонько подсел к Сабурову и шепнул:
— Все это, конечно, хорошо, но без амурцев нам хана. На переговоры Тауберт, разумеется, не пойдет, но он же не полный идиот и не заставит легион воевать на два фронта. Если амурцы перейдут в наступление, то маршал никуда не денется.
Сабуров осторожно постучал пальцем по ошейнику, напоминая, что их слушают особисты. В ошейники были вделаны микрофоны, и официально считалось, что это вспомогательные средства связи.
— Плевать, — сказал на это Жуков. — Если он все-таки идиот, то мы так и так покойники. Понимаешь, я не уверен, что амурцы так уж обязательно полезут на рожон. Могут ведь и отсидеться у себя за рекой. И тогда нам кранты.
— А я с самого начала был против этой затеи. Бессонов прав — атаковать надо с запада, а восток целиком отдать на откуп амурцам. И если бы ты не влез, мы могли бы убедить в этом Тауберта.
— Черта с два его убедишь. Короче, пускай Бессонов забирает сто восьмую, и делайте с ним на западе что хотите — только придумай, как выманить амурцев за реку, чтобы они пошли прямиком на Бранивой.
— Если мои добыватели не врут, Бранивой самолично собирается избавить нас от этой заботы. У него 5 мая — столетие великой победы, и он, кажется, решил приурочить к этому празднику новый освободительный поход. Нам надо только оттянуть дату вторжения дней на пять-семь. Попробуй подкатиться с этим к маршалу — он теперь тебя любит.
— Так. 5 мая — это Д+85. Ты уверен, что в этот день они выступят?
