— Теперь годится для еды, — сказал он. — Постигай эту науку, — и протянул воблину мне.
— Минута уже прошла, — сказала Настенька.
— Вот в том-то и дело, что прошла. — Митрий поднялся и хотел поймать Настеньку, но она вырвалась и спряталась за плиту. Она думала, наверное, что Митрий будет с ней играть, но ведь ему было некогда. К тому же в дверях появился запыхавшийся Серафимов.
— Декреты привёз? — спросил он у Митрия.
— А как же!
Они вместе пошли во двор. Митрий вскочил на колесо, достал из кузова две тяжёлые бумажные пачки и протянул Серафимову.
— Расклеить надо, — сказал он. — Клейстер у тебя найдётся?
— Сварю и клейстер, — с готовностью отозвался кашевар.
Грузовик с красногвардейцами взревел и тронулся. Митрий помахал нам на прощание рукой.
…Клейстер варили в ведёрке, которое принёс Серафимов. Кашевар сидел на табуретке у плиты и, достав из пачки большой лист, читал по складам:
— «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно и без всякого выкупа».
Вверху поперёк листа было напечатано большими буквами: «Декрет о земле».
— А ну как царь назад вернётся, будет тогда вам за такие бумаги! — сказала бабушка.
Серафимов только усмехнулся в усы.
Помешав в ведёрке деревянной лопаткой, он снял его с огня и сказал:
— Собирайся. Поможешь мне расклеивать.
Мы вышли на улицу и принялись за работу.
Я намазывал стену клейстером, а кашевар пришлёпывал декрет широкой ладонью и, любовно расправляя его, приговаривал:
— По-нашему вышло, по-мужицкому!
Почти везде на заборах и стенах домов наклеено было много других воззваний и объявлений. Нам не сразу удавалось найти свободное место. Серафимов относился ко всем другим плакатам и воззваниям крайне подозрительно.
— Ну-кася, почитай мне вот этот! — говорил он. — У тебя побойчее выходит.
— «Безумная политика большевиков накануне краха, — читал я белый лист с жирными чёрными буквами. — Среди гарнизона раскол, подавленность. Министерства не работают, хлеб на исходе… Партия большевиков изолирована…»
— Чего-чего? Кто это клевещет? — сердито спрашивал Серафимов.
Внизу значилось: «От военной секции партии социалистов-революционеров».
Я читал и это.
— Мажь по ему! — сердито командовал кашевар. — Яссёры[9] пакостят! — И он пришлёпывал свой декрет поверх эсеровского воззвания.
Мы шли дальше, но кашевар всё ещё продолжал сердиться.
— Я, парень, и сам тоже ходил в этих, в яссерах, — признавался он с досадой. — Они, дескать, за землю. Вот, думаю, мне подходит: я тоже за землю. Да-а. И вот хожу я в яссерах неделю, хожу другую. Гляжу, а эти мой яссеры Керенскому пятки лижут. Взял да и бросил ихний билет в нужник…
— А это что? — останавливается он у другого воззвания, наклеенного на заборе.
— «Нет той силы, которая способна победить восставший народ…» — читаю я громко.
— Правильно! Этот пусть висит, — перебивает меня кашевар.
Декреты «О земле» и «О мире» мы наклеиваем рядом и направляемся дальше. У нас оставалась нерасклеенной совсем небольшая пачка декретов, когда мы неожиданно увидели Митрия. Он брёл навстречу нам, опустив руки, винтовка болталась у него за спиной, как палка.
— Кременцов! — неуверенно позвал кашевар.
Уже становилось темно, и Серафимов, наверное, думал, что обознался. Но он не обознался. Это действительно был Митрий Кременцов.
— Табак есть? — глухо спросил он.
Серафимов достал кисет. Закурив, Митрий прислонился к забору и с ожесточением сплюнул.
— Понимаешь, какое дело. У Филаретова ни одной лошади не осталось.
— На что тебе лошади? — спросил кашевар.
— Орудия надо на фронт вывозить. Керенский опять сюда прётся с казаками, слышал небось? — Он помолчал с минуту, затем продолжал без прежнего ожесточения, тихо и как бы виновато: — Мне на этих, филаретовских лошадей мандат[10] выдан… Я, понимаешь, сам вызвался ломовиков реквизировать.[11] Сорок пушек на Путиловском заводе стоят, а на фронт их вывезти не на чем. Вот я и предложил у Филаретова лошадей забрать. Понял? А теперь что же получается?..
— Да куда же он их дел?
— Вот в том-то и дело. Как сквозь землю провалились, ни одной нет.
В тишине улицы возник отдалённый топот тяжёлых копыт по булыжнику. Митрий насторожился, внимательно прислушиваясь.
Прошла минута-другая, и из-за угла показалась подвода.
Это был невысокий голубой фургон с большой надписью полукругом: «Устрицы».
Не говоря больше ни слова, Митрий вышел на мостовую и схватил лошадь под уздцы. Возчик соскочил на землю, моргая миленькими, круглыми, как у птицы, глазами.
— Не узнаёшь? — спросил Митрий. — Вместе работали.
— Как не узнать? — отозвался возчик. — А ты что же с винтовкой? Патруль, что ли, какой?
— Патруль не патруль, а ты скажи, куда хозяин сбежал? Где лошади все?
— Спохватился! Филаретов всех лошадей под расписки отдал.
— Под какие расписки?
— Да уж он нашёл под какие. Нашим же возчикам. Вроде бы это и не его лошадь, а хотя бы, к примеру, моя. Ну, а как минет вся эта кутерьма, то обратно лошадь ему, хозяину, согласно расписке.
— Чтобы не реквизировали? Понятно! — Митрий зло выругался. — И тебе лошадь под расписку дали?
— Нет, мою комитет взял. «Спасения» вроде называется.
— Устриц возить?
— А мне чего положат, то и везу… Постой, постой! — закричал он, заметив, что Серафимов распахнул дверцу фургона и вытащил оттуда новую солдатскую шинель. — Не ваше добро, ну и оставь.
— Гляди, какие тут устрицы! Форма семёновского полка! — сказал Серафимов, не обращая внимания на возчика.
Митрий тоже заглянул в фургон.
— Э, да тут ящики с патронами! Куда везёшь?
— Недалеко… — нехотя ответил возчик.
Митрий нахмурился.
— Нечистое дело, — заметил он. — А ну, поедем вместе! Посмотрим, что там за комитет Спасения, кого он спасает и от кого!
Он сделал знак Серафимову, и они сели на передок фургона по обе стороны от возчика.
— А ты возвращайся, — сказал мне Серафимов. — Дорогу найдёшь?
— Не знаю, — ответил я неуверенно. Мы ведь долго ходили по разным улицам, и я плохо представлял себе, как вернуться домой.
— Ну ладно, пристраивайся с нами.
Серафимов потеснился немного, и я тоже примостился сбоку, рядом с ним.
— Только вы уж сами как хотите, а я чтоб нейтральный был, — сказал возчик, понукая лошадь.
9. Схватка в подворотне
— Вот здесь! — Возчик остановил фургон перед серым красивым зданием с большим балконом. Балкон держали на плечах две каменные женщины.
Серафимов передал мне ведёрко с клейстером.
— Обожди тут, — сказал он и спрыгнул с передка.
В это время раскрылись железные ворота, и невысокого роста военный в плаще закричал сердито:
— Сюда поворачивайте, чего встали!
Он пропустил мимо себя фургон и быстро оглядел улицу. Я почувствовал на себе его скользящий, подозрительный взгляд.
— Проваливай, чего тут трёшься!..
Но мне некуда было проваливать. Отойдя в сторону, я подождал немного и опять направился к дому.
Из подворотни донеслись отрывочные хриплые голоса и слышалась какая-то возня. Мне стало вдруг очень тревожно. «Кого бы позвать?» — подумал я, оглядываясь. Но улица была пуста, только в дальнем конце её стояла дама с маленьким лохматым мопсом на цепочке.
Набравшись решимости, я подбежал к воротам и стал дёргать тяжёлую створку. Она была прихлёстнута цепью, но поддалась. Через узкую щель я увидел испуганное лицо возчика, который сидел под фургоном, — бледный, с вытаращенными глазами, в каком-то неподвижном оцепенении. Должно быть, это и означало «оставаться нейтральным».
Створка ворот поддалась ещё, щель стала шире, я проскользнул в неё, всё ещё не выпуская из левой руки ведёрко с клейстером, и замер на месте.
Двое людей, сцепившись, катались передо мной, мыча от ярости. В одном из них я узнал Серафимова. «Нет, теперь уж нас не возьмёшь, не возьмёшь!» — хрипел он. Солдатская папаха свалилась у него с головы. Пачка декретов, измятых и порванных, валялась рядом.
Митрий стоял у стены, схватив за ворот высокого лысого офицера в кителе. С обеих сторон их обступило ещё человек пять военных. Они пытались схватить Митрия за руки. Кровь из-под бинта стекала ему на лицо. Отчаянно рванувшись, он так дёрнул лысого за воротник, что посыпались пуговицы и китель вместе с нижней рубашкой разъехался в стороны, обнажая неприятно белый живот.
— Серафимов, держи! — крикнул Митрий и ударом сапога вышвырнул из-под ног винтовку, должно быть выбитую у него во время схватки.
Кашевар потянулся к ней рукой, но не достал.
Не помня себя, я выпустил из рук ведёрко и бросился к винтовке. Я схватил её за железный ствол и в то же время увидел, как к Серафимову подскочил тот, в плаще, что отгонял меня от дома, и сзади ударил по голове рукояткой револьвера. Кашевар оглянулся и поник на камни.
