Тут вернулась Галя под руку с моложавой, хорошо одетой женщиной лет сорока. Они были так похожи, что Володя сразу догадался, что это ее мать.
— Познакомься с Володей, мамочка. Он тоже болеет за меня, — сказала она и, торопливо чмокнув мать в щеку, исчезла куда–то.
— Давайте познакомимся, — сказала Галина мама, подавая ему как–то сверху свою холеную, пахнущую духами руку. — Меня зовут Ия Львовна. А о вас я уже слышала от Гали.
Володя встал и неловко поклонился. Его поразило, до чего мать и дочь оказались похожи. Ия Львовна была невысокого роста, но так же, как и Галя, из–за манеры высоко держать голову и приподнимать плечи казалась выше, чем на самом деле. У нее были карие глаза с тем же мягким ищущим движением зрачков, будто, разговаривая, она все время заглядывала ему за спину, высматривая там кого–то, кто вот–вот должен появиться. Она завела беседу легко, с какой–то светской любезностью расспрашивая его, чем он увлекается, что читает, любит ли музыку. Это было приятно, но в то же время непривычно стесняюще, и потому Володя вздохнул с облегчением, когда к ним подсела мать еще одной гимнастки, и они с Ией Львовной заговорили о дочерях, оставив его в покое.
Галя выступала под музыку Шопена. Ее упражнение с обручем было несложным, но она так эффектно выглядела в своем золотистом костюме с яркой лентой в черных вьющихся волосах, что выступление ее всем понравилось. В такт мазурке Шопена она делала такие изящные перебежки и плавные повороты, так красиво изгибалась, что это больше походило на танец, чем на гимнастику. Один раз она потеряла обруч, но не смутилась, а грациозной пробежкой догнала его и тут же вскинула над головой, будто демонстрируя один из элементов композиции.
Если бы Володя сам, без приглашения пришел в этот зал, он бы иначе, проще чувствовал себя сейчас. Но Галя пригласила его, познакомила со своей мамой, и теперь у него сердце билось неровно от какого–то счастливого замешательства. Он понимал, что все это могло быть простой случайностью, что сама Галя, наверное, не придавала никакого значения их сегодняшней встрече, но в глубине души крепло предчувствие, что во всем этом какой–то поворот судьбы. Как его неожиданно сильное выступление в первый же день в прикидке не обязательно, конечно, но допускало другие, более значительные успехи и победы, а где–то в бесконечно далекой перспективе, может быть, даже красную с золотым гербом веломайку сборной страны, так и сегодняшнее Галино приглашение, если оно не было совсем уж случайным, обещало нечто такое, от чего голова шла кругом. Казалось, в его жизни наступает какой–то перелом, она делается сложнее, быть может, но зато и свободнее, шире становятся горизонты. Будто рушится, змеится трещинами какая–то глухая стена, за которой уже видится беспредельный вольный простор.
И он чувствовал, что готов к этим переменам, не страшится их. Он понимал, что велосипед не обещает ему легкой жизни, и был готов к изнурительным тренировкам, к любым срывам и неудачам, к болезненным падениям на шоссе — готов на все… Ему бы только приличную машину, пусть даже не десяти–, а восьмискоростную, пусть всего лишь с тремя надежно работающими передачами, — и он, тренируясь старательно, неутомимо, уже этим летом сумел бы показать себя в настоящей гонке. Он не любил громких слов, но сейчас у него было такое ощущение, что «ветер удачи дует в его паруса».
Галя закончила выступление эффектным прыжком и, улыбаясь зрителям, откинула челку со лба. Ей много и одобрительно хлопали, особенно мальчики, так что Володя даже ревниво покосился на них. Он думал, что Ия Львовна забыла про него, но, легонько похлопав вместе со всеми, она обернулась и мягко взяла его за руку.
— Володенька, проводите Галю, — сказала она с тем же ищущим выражением карих глаз. — Уже темнеет, а мне еще надо на читательскую конференцию. Вы ведь никуда не торопитесь?..
Она говорила мягко, но с какой–то такой интонацией, что отказаться было нельзя. Да он и не собирался отказываться. Он так обрадовался этому неожиданному поручению, что вспыхнул и неловко пробормотал:
— Ладно. О чем разговор?..
Володя со своим велосипедом ждал Галю на улице. Накрапывал редкий, по- весеннему теплый дождь. Светлые капли его, словно бусинки, золотились в свете зажженных у входа на стадион фонарей. От набухших почек исходил едва ощутимый запах молодой листвы. Володя вдыхал этот запах, слизывая с губ чистые прохладные капельки дождя, и улыбался в темноте. Ему почтя не верилось, что так повезло — он пойдет провожать Галю, и сейчас она выйдет к нему. Но все было именно так, и, понимая что лицо у него сейчас очень глупое, он все равно неудержимо улыбался, вдыхая всей грудью весенний воздух в ночи.
Галя вышла веселая, оживленная. На ней был ладный короткий плащ, на голове пестрый платочек, и сумка через плечо.
- Ну, как я смотрелась? — сразу спросила она.
- Хорошо… — пробормотал Володя.
- Только и всего? — надула она губы капризно. — Мог бы сделать комплимент, сказать: превосходно, лучше всех.
- Правда, лучше всех смотрелась, — сказал он неловко. Не умел он говорить комплименты.
- Прокати меня на велосипеде! — вдруг потребовала Галя.
Володя посадил ее на раму и поехал, старательно объезжая лужи, в которых зыбко дробились уличные огни. Как ни широко держал он руль, но все равно почти обнимал Галю, а щека касалась ее щеки. И потому руль вилял в руках, будто только вчера он научился ездить на велосипеде… Машины, мчавшиеся навстречу, ослепляли их ярким светом фар, а те, что нагоняли, высвечивали блестящий, словно лаком покрытый асфальт впереди. В ореоле уличных фонарей золотыми блестками роились капли дождя, невидимо летящие с темного неба. Вся эта игра золотисто–желтого и черного, этот весенний дождь и запах набухающих почек, и тепло, исходящее от Галиной щеки, — все было так томительно хорошо, так кружило голову, что хотелось, чтоб дорога была нескончаемо длинной, на всю ночь.
В подъезде они постояли немного и поболтали еще. Здесь, наедине, он чувствовал себя свободней, уверенней с Галей. В этом девчоночьем плаще, в простеньком платочке она была не так красива, как в гимнастическом зале, но ближе и милей, и даже больше нравилась ему. Так быстро за сегодняшний вечер они сблизились, так легко растаяла дистанция, разделявшая их. И оттого ему казалось, что не случайной была сегодняшняя встреча, что между ними что–то важное произошло.
- Знаешь, — сказала Галя, — я рада, что ты тоже теперь в «Авангарде» занимаешься. Приятно, когда много знакомых. Заходи, когда будешь на тренировках, не забывай.
- Если хочешь, я буду тебя каждый раз провожать, — сказал Володя, и это прозвучало так, что голос выдал его волнение.
Галя внимательно–пытливо посмотрела на него и протянула ласково: «Хочу-у…» Потом она деловито застегнула ему «молнию» на куртке и наказала строго, уже взбежав по лестнице:
— Смотри, не гони быстро, а то разобьешься.
Возвращаясь, Володя всю дорогу улыбался в темноте. Он ехал медленно — ему доставляло удовольствие слушаться Галю. К тому же ночь, несмотря на редкий непрерывный дождик, была так хороша, так напоена запахом почек и свежей влагой весны, что совсем не хотелось домой. Несмотря на изнурительную сегодняшнюю тренировку, во всем теле была такая легкость, что на едином дыхании промчался бы еще сто километров, выиграв у любого противника. Он знал сейчас — все достижимо, все зависит лишь от него самого. И он верил в себя, в свою удачу. Оказывается, этого было достаточно, чтобы чувствовать себя совершенно счастливым.
3
Пока ребята готовили машины и собирались на тренировку, Соломин с Ядыкиным резались в карты, в «дурака» на щелчки. Проигравший должен был получить в лоб десять щелчков. Соломин держал карты и сбрасывал их с ленивой невозмутимостью опытного шулера, а Мишка то нервничал, то радостно подпрыгивал на скамейке.
— Ну ходи, ходи! — кричал он. — У меня полный отбой! Хошь покажу?..
Тут же он проиграл со своим полным отбоем, и наступила минута расплаты.
- Только не сильно. Имей совесть… — обреченно заканючил он.
- Я легонечко, шутя, любя, играя, — успокаивал Соломин, неторопливо, со вкусом примериваясь к широкому ядыкинскому лбу.
После первого щелчка Мишка коротко взвизгнул и закрутил головой. После второго он взвыл и отскочил в сторону.
- Имей совесть! Садист!.. — завопил он, потирая ушибленное место.
- Остальные прощаю, — сказал Соломин великодушно.
- Ирод, зверь, палач! — нарочито плаксиво ругался Мишка, а ребята хохотали над ним.
Ругался он не всерьез, а просто чтоб смешней было. Ему нравилось паясничать и быть в центре внимания. Ради этого он бы и не такие щелчки стерпел.
Соломин покровительственно обнял его, и Мишка, все еще ворча и потирая лоб, засмеялся вместе со всеми.
