На берегу, уперевъ руки въ бока, стояла жена его, тощая, босая баба, чуть не въ рубищѣ, смотрѣла на эту операцію и говорила:
— Да ужъ въ трактиръ-то сегодня не ходи. Лучше я тебя дома поправлю. Припасла я тебѣ стаканчикъ. Выпьешь, напьешся чайку и иди на работу…
— Ладно!.. фыркалъ мужикъ и, обливъ голову, принялся утираться полотенцемъ. — Ну, иди и припасай стаканчикъ-то.
— Нѣтъ, нѣтъ… Я отъ тебя не отойду… Я за тобой слѣдомъ.
— Да не убѣгу я, не убѣгу…
— Врешь. Пока не выходишься, все буду при тебѣ. Ну, идемъ, по дорогѣ вытрешься. Сейчасъ матка вскипятитъ воду и чай пить будемъ.
Мужикъ поднялся на берегъ и поплелся во дворъ завода. Жена пропустила его впередъ и шла сзади.
Вскорѣ задымилисъ трубы въ казармахъ. Матки затопили печи. Дабы кипятокъ былъ готовъ скорѣе, бабы помогали маткамъ носить воду съ рѣки. На дворѣ, около прикащицкаго флигелька, гдѣ жилъ также и обжигало Глѣбъ Кириловичъ, работница ставила самоваръ.
Въ концѣ пятаго часа утра, на дворѣ около казармъ, на бревнахъ, можно было видѣть десятка два женщинъ и мужчинъ, пившихъ чай. Стояли закоптѣлые металлическіе чайники. Нѣкоторыя женщины пили и кофе. Въ числѣ послѣднихъ были и Дунька съ Матрешкой. Около нихъ блестѣлъ мѣдный кофейникъ. Дунька и Матрешка готовились на работу. Онѣ были босыя и обѣ были въ линючихъ ситцевыхъ платьяхъ и пестрядинныхъ передникахъ. Въ волосахъ Дуньки, однако, красовалась по вчерашнему красная ленточка. Матрешкина голова была повязана какой-то тряпицей. Тутъ-же пищали и дѣти семейныхъ. Какая-то женщина съ подбитымъ глазомъ, сидя на ступенькѣ крыльца, кормила ребенка грудью.
Изъ мужской казармы выходили мужики и направлялись пить чай въ трактиръ, хотя чаепитіе можно-бы было совершить и на дворѣ завода. Какой-то рыжеватый парень подмигнулъ Дунькѣ и крикнулъ:
— Дуняшка! Чего кофей-то распиваешь, словно барышня! Пойдемъ съ нами въ трактиръ — похмелю рюмочкой.
— Ну-тя къ водяному въ болото! отвѣчала Дунька. — Что я пьяница, что-ли? Побаловала вчера, да и довольно.
— Я-бы и вамъ-то, лѣшимъ, не совѣтовала сегодня въ трактиръ ходить, чтобы не запутаться спозаранку, сказала мужикамъ женщина, кормившая ребенка грудью.
— Мы только по стаканчику, а потомъ чайку…
— Стаканчики-то-бы ужъ можно сегодня и къ черту подъ халатъ, а что насчетъ чаю, то послали бы парнишку въ лавочку, чтобы на пятачокъ чаю купилъ, заварили-бы въ стряпушной у матокъ, да и пили-бы дома.
— Понимаешь ты, у насъ посуды нѣтъ, отвѣчалъ парень.
— Веденейка! Чего ты бобы-то съ ней разводишь! Плюнь… Отъ артеля отставать нечего! кричали ему мужики и гурьбой стали выходить за калитку.
Парень, подмигнувъ еще разъ Дунькѣ, направился за ними.
Былъ шестой часъ утра, а на работу всѣ собирались какъ-то плохо. Семейные переругивались другъ съ другомъ. Жены упрекали мужей за вчерашнія пропитыя деньги. Какой-то рыжебородый лысый мужикъ просилъ у жены гривенникъ на похмелье. Просилъ онъ тихо, умоляюще.
— Не дамъ я тебѣ. Сказала, что не дамъ, и не дамъ, хоть ты разорвись, рѣшительно отвѣчала та.
— Да вѣдь хуже будетъ, ежели я жилетку пропью, чуть не шопотомъ говорилъ мужикъ.
— Пропивай жилетку, жилетка твоя, а денегъ я не дамъ.
— Да вѣдь и деньги мои, сама-же ты ихъ у меня отняла.
— Деньги я отняла, чтобы твою-же семью кормить, вѣдь у тебя трое дѣтей.
— Врешь. Дѣти общіе… Да дѣтямъ и останется. Вѣдь ты въ субботу пять рублей съ двумя двугривенными отняла. Я прошу только гривенникъ.
— Пошелъ прочь! Не приставай…
— Э-эхъ! крякнулъ рыжебородый мужикъ и тяжело опустился на обрубокъ дерева.
Лицо его было красно, опухши, глаза мутна. Видно было, что онъ страдалъ съ похмелья.
— Иди-ка ты лучше къ шатру на работу, а въ обѣдъ я тебя опохмелю малость, сказала жена. — Я ребятишекъ умою да дамъ имъ хлѣбца, такъ и сама за тобой слѣдомъ на работу. Глины намъ еще въ субботу подвезли много. Иди.
— Какая тутъ работа, коли руки не дѣйствуютъ!
— Будутъ дѣйствовать, коли разгуляешься. Ну, сначала какъ-нибудь поприневоль себя, понатужься, а тамъ вѣтеркомъ тебя пообдуетъ и будетъ отлично.
— Спать развѣ идти къ шалашу?.. кряхтѣлъ мужикъ.
— А ино поспи тамъ у шатра подъ ольхой часикъ. Все лучше, чѣмъ въ трактиръ идти. Иди и спи, а я съ ребятишками управлюсь, приду, разбужу тебя и вдвоемъ примемся за формы.
Рыжебородый мужикъ тяжело поднялся.
— А поправишь въ обѣдъ стаканчикомъ? недовѣрчиво спросилъ онъ.
— Вотъ тебѣ Богъ, поправлю, отвѣчала жена.
Нетвердыми шагами мужикъ поплелся къ шатрамъ.
Вскочила и Дунька.
— Гуляй, дѣвушка, гуляй, а дѣла не забывай, проговорила она, схватывая жестянки съ сахаромъ и кофеемъ и кофейникъ. — Обирай, Матрешка, чашки, да пойдемъ на работу. Чашки потомъ помоемъ, обратилась она къ подругѣ и побѣжала въ казарму запереть въ сундукъ сахаръ и кофе.
Черезъ пять минутъ обѣ дѣвушки вышли изъ казармы и также направились къ шалашамъ на работу.
— Ужасти, дѣвушка, какъ у меня голова трещитъ послѣ вчерашняго! сказала Дунька Матрешкѣ.
— Молчи ужъ… И у меня тоже… Въ обѣдъ непремѣнно нужно хоть по полстаканчику выпить…
— Ладно. Мы какого-нибудь мальчишку пошлемъ передъ обѣдомъ купить крючекъ. Крючка водки съ насъ будетъ довольно. Все-таки голова полегчаетъ.
VII
Обжигало Глѣбъ Кириловичъ Четыркинъ также проснулся тотчасъ послѣ звонка, въ пятомъ часу утра, но продолжалъ лежать и нѣжиться на койкѣ въ своей каморкѣ, находившейся во флигелѣ прикащика. Ему и другому обжигалѣ — старику, который тоже былъ безсемейный, полагалась во флигелѣ прикащика каморка, въ которой и стояли двѣ койки. Каморка была маленькая, объ одномъ окнѣ, такъ. что въ ней еле помѣстились по стѣнамъ двѣ койки. Она была оклеена дешевенькими обоями, которые въ. нѣсколькихъ мѣстахъ отстали и висѣли клочьями;, полъ былъ съ скрипучими половицами и со щелями;. потолокъ, подбитый картономъ и оклеенный бѣдой когда-то глянцевой бумагой, надулся и тоже отвисъ. Не взирая на такое убожество каморки, не взирая на ободранную койку старика-обжигалы, на которой былъ разостланъ только овчинный тулупъ и лежала. промасленная и тощая какъ блинъ подушка въ грязной тиковой наволочкѣ, обжигало Глѣбъ Кириловичъ постарался украсить свой уголокъ и придать ему нѣкоторый комфортъ. Койка его имѣла тюфякъ, красное байковое одѣяло и двѣ подушки въ чистыхъ свѣтлаго ситца наволочкахъ. Надъ койкой висѣлъ коверъ изъ грубой шерсти, какимъ обыкновенно покрываютъ лошадей, а на коврѣ было прикрѣплено маленькое зеркало съ перекинутымъ черезъ него полотенцемъ съ шитыми красной бумагой концами. Надъ изголовьемъ на полочкѣ помѣщалась небольшая икона въ серебряной оправѣ, а подъ полкой висѣло дешевое ружье тульской работы. Иногда въ свободное время Глѣбъ Кириловичъ любилъ ходить поохотиться на болотѣ за утками. Около койки стоялъ большой крашеный сундукъ съ одежей, бѣльемъ и книгами, запертый большимъ висячимъ замкомъ. Сундукъ этотъ, покрытый также ковромъ, служилъ вмѣстѣ съ тѣмъ и сидѣньемъ, такъ какъ рядомъ съ нимъ помѣщался некрашеный столъ, на которомъ была наброшена красная бумажная скатерть. На этомъ столѣ стояла чайная посуда Глѣба Кириловича.
Глѣбъ Кириловичъ нѣжился на койкѣ потому, что смѣнять у печныхъ камеръ старика-обжигалу ему нужно только еще въ 8 часовъ утра. Онъ лежалъ и покуривалъ папироску, а въ воображеніи его носился образъ задорно-бойкой, хорошенькой, но въ конецъ испорченной заводскою средой Дуньки. «Золотая дѣвушка могла-бы быть, ежели-бы не якшалась съ пропойной командой, думалось ему. И сердце у ней доброе, и работящая она, а вотъ гулять по праздникамъ въ трактирѣ любитъ и самое себя въ грошъ не ставитъ. Главное, что нѣтъ около нея такихъ людей, съ которыхъ-бы она могла примѣръ брать, которые-бы могли ее отвлечь отъ нашихъ пропойцъ и на хорошее наставить, чтобы она держала себя въ акуратѣ. Есть двѣ-три хорошія семейныя женщины, да имъ не до нея: и работать надо, и дѣтей куча. Меня-же она не слушаетъ, не вѣритъ мнѣ, да и не умѣю я съ ней разговаривать. Не такъ съ ней надо разговаривать, не такъ. А какъ, не знаю»…
Глѣбъ Кириловичъ потянулся, поднялся съ койки, одѣлся и, накинувъ на шею полотенце, отправился умываться въ кухню. Въ всплескахъ воды у рукомойника ему слышался веселый смѣхъ Дуньки, ея мягкій, пріятный голосъ.
«Кабы остепенилась, хорошей-бы женой и хозяйкой могла быть, мелькало у него въ головѣ. Вѣдь у ней и одежа всякая въ порядкѣ. Не неряха она: когда вонъ чай или кофей пьетъ, то чашку и блюдечко и ложку полотенцемъ-то ужъ третъ, третъ. Кофейникъ у нея мѣдный горомъ-горитъ, что твое зеркало, хоть смотрись въ него».
Утершись полотенцемъ и вѣшая его опять на прежнее мѣсто надъ зеркаломъ, онъ подумалъ, что какъ-бы пріятно было имѣть фотографическую карточку Дуньки, чтобы повѣсить ее надъ койкой и каждый день любоваться ею.
