И эльф взял посох и Слово молвил,
Что весит больше, чем все проклятья,
Очнулся гоблин, глаза приподнял,
Сказал тихонько — "спасибо, братья"
Привстал, руками зажал виски, На землю сплюнул, ругнулся смачно. И голосом, полным бездонной тоски, Рассказ о том, что увидел, начал.
Давным-давно, а когда, не знаю,
Когда был создан наш род зачем-то,
Со зла, наверно… С собачим лаем,
Под черным солнцем, под мертвым светом…
Великий Серый и Пастырь Тьмы
Кровавой чашей нас всех крестили,
Клеймили души огнем, а мы
От боли жуткой как волки выли.
Я это видел! Я это помню!
Я — как и все — тоже выл от боли!
Пустые руки! Святые муки!
Я слышал пламя и видел звуки!
Великий Серый — я чую запах,
Беззвучным страхом пропахли камни…
И рвал наш орк на груди рубаху,
И развевалось Химеры Знамя…
Так кто ж построил здесь этот город? Не свищет ветер, да что-т не спится. Чу, слышишь скрип — то судьбины ворот, Или небесные колесницы…
(b) А Знамя Химеры все выше… Тисками удавов-улиц Сжимало их души. Как мыши Идут они. Тысячи лиц Уродливых, злых созданий Глядят им в глаза со стен, Средь серых брошенных зданий. Все вечно тут, нет перемен.
И гоблин за сердце держался,
А эльф становился мрачнее.
И звук на кусочки ломался
В дыхании суховея.
"Дорога идет по кругу. Братва, мы попали в ловушку" А ветер играл им фугу Про паука и мушку.
Шли гоблин, человек и эльф,
В далекий легендарный Лейф.
Смотрел наш эльф в хрустальный шар, И видел как горит пожар. Он видел боль, он видел смерть Богов сжигающую плеть.
Дела давно минувших дней,
Осколки грез рожденья мира…
Осточертевший суховей
С собой унес остатки Силы.
И эльф лежал на мостовой, И плечи содрогались в плаче… А знамя звало всех на бой, Бой против всех, кто жил иначе.
И в небе плыли зеркала,
И отражали отраженья.
Осколки судеб и стекла
Собой украсили сраженье.
И Черный Пастырь, сжавши плеть Над смерти пастбищем навис. А кровь поднялась лишь на треть. И зеркала летели вниз.
А знамя звало всех на бой,
Бой против всех, кто жил иначе.
И эльф лежал на мостовой,
И плечи содрогались в плаче…
Я не могу — поднялся эльф На этом кладбище легенд. И зашипел гранитный змей, Из жала выступила медь.
Но вор сказал всем — Не впервой
Меня так плотно обложили.
Прорвемся. Не последний бой…
Вновь в небе зеркала поплыли.
(c) И плыли в небе зеркала, И змей гранитный рвался в битву. А тело змея как скала, Мечи и топоры разбиты.
И заклинанья как листва,
Ложились на седую землю.
Стихии спят, нам нефиг звать.
Стучится боль взрывая темя.
И прислонился эльф к стене, Помятый меч, сгоревший посох… Но боли нет, все как во сне. Что там за день весна иль осень?
И сжал руками он затылок,
И прошептал он "Нарианта"
Тогда к нему вернулись силы,
Тепло принес им ветер марта.
И женский голос в тишине, Плел кружево волшебных слов. Пылали зеркала. В огне Скривлялась острота углов.
Гори огонь,
Гори душа,
Танцуй на лезвии ножа.
Гори огонь,
Пусть сгинет вонь,
Пусть люди сами все решат…
Гори,
Гори,
Огонь — гори!
Пусть ночь взорвет пожар зари.
Гори огонь,
Пусть Бледный Конь,
Уйдет со мной.
Пусть будет бой!
Пусть эти люди все решат.
Эй, смерть, за мной — я ухожу…
Все призраки домой спешат.
Прощайте… И да сгинет жуть!
И смутный образ женской ножки Мелькнул в натянутой тиши. И изумруд эльфийской брошки Безумный ветер раскрошил.
И вор, очнувшийся от чар,
Схватил руками шею змея.
Из пасти поднимался пар,
Яд падал на земь, каменея.
Но, все ж, вполне хватило сил В сжимавших пальцах человека. Язык змеи упал, застыл… А эльф шатался как калека.
Проход, казавшийся стеной…
Растаял, снегом февраля.
И на столетней мостовой,
Лежали гроздья янтаря.
Орк, человек и черный эльф
Идут в далекий город Лейф.
И поднял вор глаза змеи Два огнедышащих рубина. В них отражаются бои И гибель тысячи невинных…
— 4И перед нами вновь дорога, Во мраке тает горизонт. Ты чувствуешь — дыханье Бога, Ты слышишь подземелий стон?
А под дождем белеют кости,
Горят мосты, но не сгорают.
Не спиться мертвым на погосте,
Здесь мертвые не умирают.
Бредет сквозь полночь синий труп, Горит, политый кровью, месяц. Они сбиваются к костру, Но им уже не отогреться.
И обнимается мертвец
С внезапно поседевшим вором.
И утром не прийдет конец
Их замогильным разговорам.
Ведь темен мрачный небосвод, Ведь утра не бывает тут. И каждый час, и круглый год. Полночные цветы цветут.
Давно протухшие орлы,
Исполнят в небе виражи.
Застыли тучи, на хер плыть…
Мертвы живые — мертвый жив!
Орк, человек и черный эльф
Идут в далекий город Лейф.
Так здравствуй, мертвая страна.
Как хорошо тем, кто не тут…
В стране слепых глухой — дурак.
Лишь сети пауки плетут…
Но, впрочем, край гостепреимный. Напоят мертвою водой, И ночью бесконечно длинной Беседу заведут с тобой.
О чем беседа? — Да о разном,
Припомнят старые делишки…
И клочья бурой эктоплазмы
Свисают. "Тише… тише… Тише!
Я умоляю — замолчите! Я забываю свое имя…" Здесь мертвых много — их не злите, Не хочешь ведь остаться с ними?
Здесь те, кто мог, но не сумел:
Раздавлен был под грузом лени.
Кто верил в то, что Черный — бел,
И становился на колени.
Счастливый край Почти-что рай. Живи мертвяк Не умирай.
Орк, человек и черный эльф
Идут в далекий город Лейф.
Прочистит грязные умы
Палач по имени Добряк.
Под камень — шмыг,
Об стенку — шмяк…
Вы не рабы — рабы немы:
Будь счастлив — дорогой мертвяк.
Орк, человек и черный эльф
Идут в далекий город Лейф.
Идут — куда же им идти? Вскипает суп из воронья. Идут… Открыты все пути. Дороги боли и вранья,
Дороги плача и убийств,
Дороги, где не слышно песен.
Иди! Иди вперед! Крепись!
А то и нас покроет плесень.
Холодный ужас душу рвет… Не бойся — нечего терять. Судьба слепым узлом сплетет Всех нас — по форме буквы "мать"
Ведь гоблин, человек и эльф
Идут в далекий город Лейф.
Далекий город — край мечты
Где нету грешных и святых.
Пусть темнота, пусть пуст карман, И кто-то водит за нос нас. Но ветер унесет обман, Заменит боль в груди компа'с.
Вперед — куда глядят глаза,
Куда несут (пока-что) ноги…
И с неба упадет слеза,
Хоть не умеют плакать Боги.
Святая пустота слепа. Кто говорил что солнца нет? Пусть вьется в темноте тропа, Пока не зацветет рассвет.
Орк, человек и черный эльф
Идут в далекий город Лейф…
Мы на пути… Идем своим путем. Ты слышишь, колокольчики звенят, Дорогу вечной ночи освяти…
Жив или мертв ты,
Грешен или свят.
Дорогу вечной ночи освети Души своей арктическим огнем.
Мы на пути — идем своим путем.
— Старый сказочник, впавший в детство, Тихо-тихо на ладан дышал. А нотариус по-соседству Его сына наследства лишал.
В.Кудрявцев (FIDO 2:5061/2.31)
январь-февраль 1995.
8. МЕСТНОЕ, ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ
ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ О НЕНАПИСАННЫХ КНИГАХ
…Конечно, как и всякие фанаты какого-то движения, мы тоже подвержены влиянию творческих порывов. Конечно, шедевров мы не создавали, но (ухмыляясь) вопрошаем: а не с таких ли вот фэнзиновских публикаций начинались когда-то тернии Вечного Воителя, начиналось становление Майкла Муркока как писателя, как Мастера, не с этого ли начинался тот, муркоковский Танелорн? Не мудрено, что у нас появляются мысли написать нечто новое, необычное, интересное.
Выдумывание миров — дело нехитрое. А что? Бац! — и мир заимел название, Бац! — и его населили разные существа. Хлоп! — карта с географией… Дальше — история, культура, философия, религии, языки… И Герои. С характерами. А потом придумать приключений кучу и связать все это воедино, старательно обводя эпитетами и метафорами. Да, но почти всегда получается довольно блеклая, серая обыденность, и ничего необычного нет. Хотя все равно любуешься созданным, а потом, вдруг, в порыве гнева перечеркиваешь плоды трудов своих.
Так было не раз. Впервые я подумал о миротворчестве еще на втором курсе университета, в 1990, когда взахлеб читал "Властелина Колец" и "Хроники Амбера". Как полагается, завел тетрадь, красиво оформил титульный лист и сел писать. Вещь называлась "Мальгрим" и была, честно говоря, неумелой копией искореженного Средиземья. Вернее, это был все же мой мир — Мальгрим, все с теми же эльфами и гномами. И как Он, Человек из нашего тусклого Настоящего там может жить… Неплохо начав, я (как и все свои идеи) забросил ее на полпути.
