В контексте нашей работы большее значение имеют события в Советском Союзе после 1948 г., года таинственной смерти Жданова и «ленинградского дела». Впервые после Большой Чистки Сталин казнил большое число высокопоставленных и высших чиновников, и нам достоверно известно, что это планировалось как начало еще одной чистки в масштабах всей страны. Она была бы начата «делом врачей», если бы не смерть Сталина. Многие врачи, в основном еврейского происхождения, были обвинены в намерениях «уничтожить руководящие кадры СССР».[30] Все, что происходило в России между 1948 г. и январем 1953 г., когда был «раскрыт» «заговор врачей», поразительным и зловещим образом напоминало приготовления к Большой Чистке в 30-е годы: смерть Жданова и чистка в Ленинграде соответствовали не менее таинственной смерти Кирова в 1934 г., за которой немедленно последовала своего рода подготовительная чистка «всех бывших оппозиционеров, сохранившихся в партии».[31] Более того, само содержание абсурдных обвинений против врачей, заключавшихся в том, что они по всей стране собирались убивать людей, занимающих высокие посты, должно было наполнить ужасающими предчувствиями тех, кто был знаком с методом Сталина обвинять мнимого врага в тех преступлениях, которые он сам собирался совершить. (Наиболее известный пример, конечно, его обвинение Тухачевского в сговоре с Германией, выдвинутое как раз в тот момент, когда сам Сталин обдумывал союз с нацистами.) Очевидно, в 1952 г. окружение Сталина было гораздо мудрее, чем в 30-е годы, в том смысле, что понимало истинный смысл слов Сталина, и сами формулировки, вероятно, посеяли панику среди высших чиновников режима. Эта паника по-прежнему может служить наиболее вероятным объяснением смерти Сталина, таинственных обстоятельств вокруг нее, а также того, что высшие эшелоны партии, раздираемые своими обычными распрями и интригами, мгновенно сплотили ряды в первые месяцы кризиса в наследовании власти. Сколь бы мало мы ни знали о деталях этой истории, наших знаний более чем достаточно для подкрепления моего давнего убеждения в том, что такие «губительные операции», как Большая Чистка, были не изолированными эпизодами, не эксцессами, вызванными чрезвычайными обстоятельствами. Это был институт террора, и таких его проявлений следовало ожидать через регулярные интервалы времени — до тех пор, пока не изменится природа самого режима.
Наиболее драматическим новым элементом в этой последней чистке, которую планировал Сталин в заключительные годы жизни, был решающий поворот в идеологии, заключавшийся в утверждении о наличии еврейского всемирного заговора. В течение нескольких лет основа для этого изменения тщательно подготавливалась посредством целого ряда судебных процессов в странах-сателлитах — процесса Райка в Венгрии, дела Аны Паукер в Румынии и процесса в 1952 г. над Сланским в Чехословакии. В рамках этих подготовительных мероприятий происходил отбор высших партийных чиновников, имеющих «еврейское буржуазное» происхождение, и их обвиняли в сионизме. В такие обвинения постепенно стали впутывать связи с организациями, являвшимися, как всем известно, не сионистскими (например, с Американским еврейским объединенным комитетом распределения), что делалось с целью показать, что все евреи — это сионисты, а все сионистские группы — «наемники американского империализма».[32]
Разумеется, в «преступлении» сионизма не было ничего нового, но, по мере того как кампания разворачивалась и начала концентрироваться на евреях в Советском Союзе, происходило еще одно существенное изменение: евреев теперь обвиняли скорее в «космополитизме», чем в сионизме, а характер обвинений, проистекавших из этого изменения, все в большей мере следовал нацистским утверждениям о всемирном еврейском заговоре в духе сионских мудрецов. Стало поразительно ясным, какое глубокое впечатление произвели, вероятно, эти утверждения, являвшиеся стержнем нацистской идеологии, на Сталина, первые проявления чего стали видны, начиная со времен пакта между Гитлером и Сталиным. Отчасти это было связано с очевидной пропагандистской ценностью таких утверждений в России и во всех странах-сателлитах, где были широко распространены антиеврейские чувства, а антиеврейская пропаганда всегда пользовалась большой популярностью, отчасти же с тем, что подобный воображаемый мировой заговор представлял собой более удобную идеологическую основу для оправдания тоталитарных притязаний на мировое господство, нежели ссылки на козни Уоллстрита, капитализма и империализма. Открытое, беззастенчивое принятие того, что весь мир считал наиболее существенным признаком нацизма, было последним комплиментом Сталина его покойному коллеге и сопернику в деле тоталитарного господства, с которым он, к своему великому сожалению, не смог достичь долговременного соглашения.
Сталин, как и Гитлер, умер в разгар своего ужасающего незаконченного мероприятия. А когда это произошло, история, о которой должна рассказать эта книга, и события, которые мы стремимся здесь понять и осмыслить, пришли к своему, по крайней мере временному, концу.
Ханна Арендт
Июнь 1966 г.
Предисловие к первому изданию
Weder dem Vergangenen anheimf alien noch dem Zukunftigen. Es kommt darauf an, ganz gegenwartig zu sein[33].
Карл Ясперс
Две мировые войны на протяжении жизни одного поколения, разделенные непрерывной цепью локальных войн и революций, не завершившиеся ни мирным договором для побежденных, ни передышкой для победителей, имеют своим итогом ожидание третьей мировой войны между двумя сохранившимися мировыми державами. Этот момент ожидания подобен покою, приходящему тогда, когда умерли все надежды. Мы уже не надеемся на возможную реставрацию прежнего мирового порядка со всеми его традициями или на воссоединение масс людей на пяти континентах, которые были ввергнуты в хаос насилием войн и революций, а также углубляющимся упадком всего того, что еще уцелело. В самых различных условиях и при самых разных обстоятельствах мы наблюдаем развитие одних и тех же явлений — бездомности в беспрецедентных масштабах, небывалой по глубине оторванности людей от своих корней.
Никогда еще наше будущее не было столь непредсказуемым, никогда мы еще не зависели в такой степени от политических сил, относительно которых мы не можем полагаться на то, что они будут руководствоваться нормами здравого смысла или собственными интересами. Эти силы кажутся просто безумными, если судить их мерками иных столетий. Все выглядит так, как будто человечество разделилось на тех, кто верит в человеческое всемогущество (это те, кто полагает, что все возможно, если знать, как организовать массы для этого), и на тех, для кого ощущение своей беспомощности стало основным опытом жизни.
На уровне исторического понимания и политического осмысления преобладает смутно определяемое общее согласие относительно того, что какая-то базисная структура всех цивилизаций пребывает на грани слома. Хотя она кажется лучше сохранившейся в одних частях мира, чем в других, однако нигде она не в состоянии указать пути реализации возможностей, предоставляемых нашим столетием, или найти адекватный ответ на его ужасы. Отчаянная надежда и отчаянный страх, кажется, ближе к сути подобной ситуации, нежели взвешенное суждение и разумное понимание. Основные события нашей эпохи прочно забываются как теми, кто привержен вере в неизбежность катастрофы, так и теми, кто предался безудержному оптимизму.
Эта книга направлена и против безудержного оптимизма, и против безграничного отчаяния. Она исходит из того, что Прогресс и Закат являются двумя сторонами одной медали, а также из того, что и то и другое являются предметами суеверия, а не предметами веры. Книга была написана на основе убежденности в том, что можно обнаружить скрытую механику, посредством которой все традиционные элементы нашего политического и духовного мира претворились в определенный конгломерат, в котором все утратило свою ценность и стало недоступным человеческому пониманию, непригодным для человеческих целей. В непреодолимый соблазн превратилось желание поддаться процессу дезинтеграции, и не только потому, что он приобрел видимое величие «исторической необходимости», но и потому, что все вне его стало казаться безжизненным, бескровным, бессмысленным и нереальным. Убежденность в том, что все происходящее на земле должно быть понятно человеку, может привести к тому, что историю будут толковать посредством банальностей. Понимание не означает отрицания чего-то ошеломляющего, не означает того, что всему необычному следует находить прецеденты, не означает, что явления следует объяснять посредством таких аналогий и обобщений, которые не позволяют ощутить воздействие реальности и шок опыта. Оно означает, скорее, изучение и сознательное принятие того бремени, которое возложил на нас наш век. Не следует ни отрицать существование этого бремени, ни покорно подчиняться ему. Понимание, одним словом, означает непредвзятую, собранную готовность встретить реальность, какой бы она ни была, и оказать ей сопротивление.
