– Не буду я оживать! – уперся Семен. – Не для кого. Так и буду лежать тут мертвый. Пока не разложусь.
– Разлагайся, – бросила Лена и пошла переодеваться.
– Куда это ты? – спросил умерший.
– Не твое мертвяцкое дело! – отрезала Лена. – Буду по городу ходить, глотая слезы. Одна на одну со своим горем. – И ушла куда-то, хлопнув дверью.
Семену стало неимоверно жалко себя. Хотелось даже всплакнуть, но в этом состоянии слезы не шли почему-то.
– Один лежу в пустой квартире, – начал он монолог. – Какая мерзкая смерть меня постигла! Все, что в жизни сделано, все свершения – все напрасно. Никто не сидит в изголовье, никто не рыдает, никто не говорит шепотом. И эта ушла, как ни в чем не бывало.
По городу каблучками цокать. Деньги транжирить. У нее похороны на носу, а она деньги в кофейнях швыряет…
Когда вернулась Лена, покойный уже был в крайней степени пафоса и вещал во всю мощь:
– Усопший был хорошим товарищем! Гениальным, даже я бы сказал, товарищем! Деньги возвращал точно в срок… Тут эта сволочь, Васька, соврет, конечно. Но ведь не сможет он сказать, что не всегда возвращал даже, не то чтобы в срок. Но обо мне в этом состоянии либо хорошо, либо никак. Поэтому, Василий, рыло скорбным сделай и рассказывай дальше! Помню, как мы с Сенькой… это Васька так будет говорить… пошли на улице с девушками знакомиться. Ни одна! Ни одна не могла устоять перед искрометностью Сеньки. Теперь уж все. Спи спокойно, дорогой Семен.
Лена молча прошла к креслу и включила телевизор.
– Ой! А что это у нас ни зеркала не завешены? И телевизор? – взволновался покойный. – Обычаев не знает хозяюшка. И подсказать ей некому. Не до скорби сейчас маменьке ее. Маменька-то уж точно знает, что полагается делать.
Лена прикрыла Сене лицо подушкой и сделала телевизор погромче. По телевизору шла передача «Ищу тебя». Лена смотрела в телевизор и тихонечко плакала. Затем она ужинала в одиночестве, смотрела какой-то фильм ни о чем и наконец заснула.
Утром она подошла к дивану и приподняла подушку.
– …всю жизнь эта неблагодарная сука отравляла своим присутствием жизнь покойного. Он, как всякий великий человек, снизошел до нее, а в ней не появилось ни капли благодарности. Понимаешь, милая, как-то сказал он ей. Ты – ничто в моей жизни, сказал он. Мне просто нужно, чтоб ты была рядом, закричал он. Потому что поганое общество никогда не поймет моего одиночества, выдохнул он. И к тому же кто-то должен стирать мою одежду, обидно засмеялся он. А она скулила, прижавшись к его коленям, и умоляла не бить ее больше. Бог издевательски хохотал ему в лицо. Никто из современников усопшего не понимал – зачем ему нужно было это серое, бессловесное существо. Никто не догадывался, что дело всего лишь в одном – ему было абсолютно все равно, с кем жить…
– Ну все! – решительно сказала Лена и сходила за скотчем и ножницами.
– Тебе статья будет! – испугался покойник. – Глумление над трупами.
– Глумление трупов надо мной никто не возьмет в учет? Как смягчающее обстоятельство? – поинтересовалась Лена. – Или ты заткнешься, или…
– Что ты мне сделаешь, стерва? – равнодушно бросил Семен. – Мне уже ничего не сделаешь!
– Есть крематорий в городе, – сказала Лена.
– Ты не посмеешь! – испугался Семен. – Ты не сделаешь этого!
– Почему? – пожала плечами Лена. – Справку о смерти мне дадут… Скорую вот вызову сейчас. И все равно избавлюсь от тебя. Вякнешь что-то при докторах – отдам для опытов в больницу. Промолчишь – в крематорий отдам.
– Лена, а вдруг я еще оживу, а? – умоляюще прошептал покойный. – А? Может, подождем еще, а? Живой буду еще. Все будет как раньше. Ты же любишь меня.
– Кто тебе сказал? – прошептала Лена. – Не был ты живым никогда, Сень. Ты всю жизнь мертв. От собственного яда умер когда-то давно.
И ушла звонить в скорую.
Вандализм
Петр Степанович, опаздывающий на работу, стоял у перехода и наблюдал за табло, на котором издевательски моргала надпись: «Стойте».
– Стойте. Стойте. Стойте! – раздражался Петр Степанович. – Две минуты стоять и только двадцать секунд идти. Издевательство какое!
«Идите!» – приветливо моргнуло зеленым.
Петр Степанович, занятый ментальным брюзжанием, пропустил момент, когда стало можно. Табло ласково моргнуло и выдало бегущую строку:
«Чего тупим? Зеленей не будет».
Петр Степанович очень удивился, но совладал с собой и шагнул на проезжую часть. Табло свистнуло громко и выдало бегущую строку:
«Быстрей, утырок!»
Петр Степанович оскорбился и назло пошел очень медленно.
«Геморрой? – поинтересовалось табло. – Или от рождения небыстрый такой?»
– Вот гнида! – ругнулся Петр Степанович и пошел быстрее.
«Стоять! – сменилась надпись на табло. – Стойте, то есть».
– Чего началось сейчас? – вслух возмутился Петр Степанович. – Еще двадцати секунд не прошло.
«Так надо! – ответило красным табло. – Стойте на разделительной линии».
– Фиг тебе! – гаркнул Петр Степанович и рванул обратно. Под визг тормозов, под яростное бибиканье клаксонов, под мат автолюбителей Петр Степанович добрался до заветного тротуара, вытер пот со лба и победно посмотрел на табло.
«Ну не олень?» – бежала по табло ярко-красная строчка.
– Это что, скрытая камера такая? – осенило Петра Степановича.
«Ага. И УЗИ вам попутно сделали, – ехидно отозвалось табло. – Больно надо кому-то такое убожество снимать».
– Да что ж за хамство-то такое, а? – кипел Петр Степанович.
«А с вами, кеглями, по-другому нельзя», – не унималось табло.
– А не пошло бы ты… – ругнулся Петр Степанович и шагнул на проезжую часть.
Взвизгнули тормоза, раздалось возмущенное «Куда прешь, каззел?». Петр Степанович закусил губу и упрямо пошел по переходу.
«Во дурак. Красный же, – выдало табло. – Собьют же сейчас».
– И пусть! – упрямо мотнул головой Петр Степанович и продолжил идти.
Благодаря интеллигентности и вежливости автолюбителей, к середине дороги Петр Степанович узнал много нового о себе, о своих близких, о сексуальных пристрастиях водителей. Грудь жгло обидой, в глазах мигало красным обидное «Приветствуем почетного камикадзе нашего района!», «Не выключайте камер – вы станете очевидцем», «Куда вы прете, лох суицидный?».
На разделительной полосе Петр Степанович остановился передохнуть от переживаний и победоносно посмотрел на табло.
«Круто, – отозвалось табло и добавило: – Не всякий петух долетит до середины проспекта. А теперь давайте снова ломанемся обратно. Как это принято у жертв ДТП. В метаниях сбиваются придурки».
– Ага-ага, – закивал многообещающе Петр Степанович. – Сейчас я доберусь до тебя.
Он набрал воздуху и пошел дальше.
«Не подходи ко мне, псих!» – пробежала строка по табло.
– Сейчас-сейчас! – Если бы у Петра Степановича был щит, он бы его сгрыз в секунду от ярости.
«Петя, давай поговорим как интеллигентные люди?» – выдало табло.
– Куда прешь? – высунулся было из какого-то джипа очередной автолюбитель, но осекся под взглядом Петра Степановича.
– Рыло забил! – рявкнул страшным голосом Петр Степанович.
Автолюбитель закричал от ужаса, поднял стекла и попытался сдать назад. В ту же секунду в джип влетел белый «опель». «Опель» отбросило на соседнюю полосу… Дальше Петр Степанович шел под звуки разбивающихся автомобилей, пригибаясь, когда над переходом пролетал очередной подброшенный ударом автомобиль, и провожая взглядом летящих мотоциклистов.
«Чего творишь-то, беспредельщик?» – беспокойно мигало табло.
– Сейчас-сейчас… – рычал Петр Степанович, неумолимо приближаясь к бордюру.
«Люди! Остановите вандала!» – Табло светило с такой силой, что на доме напротив эта надпись горела, как неоновая вывеска.
– Сейчаааас! – закричал Петр Степанович и подскочил к одной из разбитых машин.
– Не надо! Не надо! Возьмите деньги! Все возьмите! – испугался хозяин автомобиля и попытался убежать на поломанных ногах.
– Молоток в багажнике есть? – обратился к нему Петр Степанович.
– Все заберите, все! – бился в истерике автолюбитель.
Из ноздрей Петра Степановича повалил дым, глаза его загорелись желтым цветом. Он шагнул к искореженной машине, оторвал крышку багажника и достал молоток, разорвав брезентовую сумку с инструментом.
– Я иду к тебе, тварь светодиодная! – закричал он.
От этого крика с близлежащих деревьев облетела листва и посыпались на землю оглушенные птицы.
«Петенька, ты меня неправильно понял», – выдало табло, переливаясь всеми цветами радуги.
Петр Степанович одним прыжком добрался до табло и начал крушить его молотком.
«Идите!», «Пожалуйста идите!», «Милый, бесконечно милый пешеход», – пыталось задобрить табло.
