2
Пришел черед Дана – задать вопрос, который открыл новую главу в наших отношениях с господином Тирошем. Тема Дана называлась «Внешняя политика крестоносцев», и в процессе изучения материала он был явно обескуражен возникшим в нем желанием сравнить тот период с нашим. «Стоит ли сравнивать, – спрашивал он, – отношения между арабами и крестоносцами с отношениями между арабами и нынешним еврейским анклавом?»
Бывают мгновения, подобные водоразделу, проходящему по высокому хребту настоящего, между морем прошлого и морем будущего. И мгновение это пришло в душу Габриэля. Я чувствовал внутреннюю бурю, которая сопровождала ясное и четкое отклонение линии водораздела от места, где сливаются и вливаются все ручьи лишь в море будущего. До этого мгновения он был учителем. С этого мгновения в будущем он будет для нас чем-то гораздо большим, чем учитель, но определить, кем он будет, я еще не мог. Казалось, он преследовал заданный Даном вопрос, как хищник преследует свою жертву, вглядывался в него сверкающими глазами, прежде чем наброситься на него.
«Спрашиваешь, стоит ли сравнивать?» – обратился он к Дану почти шепотом, в котором ощущалось ворчание хищника перед броском. Замолк на секунду, словно бы изучая то, на что собирался наброситься, и внезапно воскликнул стремительным, напористым голосом:
«Да ведь мы обязаны сравнивать! Мы должны извлечь уроки, если не хотим вернуться к ошибкам, которые привели их к поражению и уничтожению! Важно, чтобы мы сумели освоиться в этих местах, собрать по крупицам силу, способную действовать в нашу пользу, использовать любой конфликт между нашими врагами намного лучше, чем это делали крестоносцы».
Это вырвалось внезапно и спонтанно из уст Габриэля и потрясло нас, ибо обычно он всегда разговаривал с нами сдержанно. И все же это не было для нас совсем неожиданным. Даже в голосе его на уроках можно было различить едва скрываемое напряжение, которое впервые перед нами вырвалось в это мгновение. Дан выглядел смущенным, но тут же успокоился, услышав, как голос Габриэля быстро вернулся на низкие педагогические октавы.
«Следует выяснить, с какой целью вообще вы учите историю. Если кому-нибудь необходима оценка в аттестате, и он не жалеет ни дня, ни ночи, чтобы оценка эта была высокой, мне его жаль. Цель моя при обучении иная. Я хочу, чтобы мои ученики поняли, что происходит вокруг них, и действовали на основании правильного определения ситуации. Они не смогут этого сделать без знания прошлого, другими словами, без понимания закономерностей, приводящих к историческим событиям».
«Существует ли вообще такая закономерность?» – спросил я.
«Да, – отрезал Габриэль, – Хотя и бытует мнение, что история это хаос различных желаний и воль, которые то сталкиваются, то соединяются в случайную цепочку. Я же различаю закономерность в этом хаосе. Одинаковые ситуации приводят к одинаковым результатам, одинаковые условия порождают почти всегда те же события».
Последние его слова не очень были нам понятны, и он это ощутил.
«Вернемся к нашим крестоносцам. Главной их проблемой было неумение выстоять с помощью их качественного преимущества против окружения, у которого было явное количественное преимущество. Разве это вам ничего не напоминает?»
Мы улыбались, ибо тотчас поняли его намек.
«Потому и ясно, что причины их поражения при решении этой проблемы могут быть и причинами нашего поражения».
«Тут вы касаетесь моей проблемы», – сказала Айя.
«Да. И вообще нашего существования здесь. Сможем ли мы выстоять на этой полосе земли восточного Средиземноморья, или станем таким же мимолетным эпизодом, подобно крестоносцам? В этом вся проблема. Все остальное – суета сует».
Сидели мы и молчали какое-то время, чтобы заново привести в порядок наши мысли, которые разбежались во все стороны от шока поразивших всех нас слов учителя.
Помню, что я вовсе не легко сдался в плен угрозам будущего, начертанным перед нами господином Тирошем. Все еще виделись мне крепости крестоносцев как сказочные замки, которые не имели ничего общего с нашей реальностью. В глубине сердца я восставал против подхода, обращающего поэтический флёр истории в реальную политику. И я не видел в походах рыцарей-крестоносцев, закованных в латы вместе со своими конями, нечто похожее на будущую борьбу, которая предстоит мне и моим товарищам. Но в моем противостоянии я старался воздержаться от сентиментальности читателя, возмущенного тем, что страницы читаемого и, в общем-то, почитаемого им средневековья становятся политическим текстом, и старался подбирать доводы, которые в глазах Габриэля могли считаться в стиле – бей врага его же оружием.
«В ситуации, создавшейся между крестоносцами и арабским миром, отсутствует третий фактор, английский», – набравшись смелости, начал я, – а в наши дни именно этот фактор является решающим на весах истории нашего региона».
«Раньше или позже английский фактор уберется отсюда, – уверенно отвечал мне Габриэль, – уберется быстро в тот момент, когда его присутствие здесь станет невыгодным. В конце концов, англичане покинут этот район, и оставит нас и арабов решать спор».
«А если они не захотят уйти?»
«Мы должны будем их убедить, что им лучше всего убраться отсюда».
Тут и ребята начали понимать, о чем идет речь, переходя из области предположений в область действий.
«Вы хотите сказать, что нам надо силой изгнать их отсюда?» – без обиняков спросил Дан.
«Не вижу никакого иного пути. Проблему надо упростить изгнанием третьего фактора. Вы же знаете, решая уравнение с тремя неизвестными, надо перевести его в уравнение с двумя неизвестными».
«Мне кажется, – сказал я, – что вы решаете изгнать самый трудный и сильный фактор».
И тогда он произнес те слова, которые еще долго звучали в моих ушах, когда я увидел колонны британских войск, покидающих Иерусалим и оставляющих поле боя нам и арабам.
«Ты ошибаешься. Англичане уйдут отсюда с гораздо большей легкостью, чем ты или арабский феллах. Англичанин возвращается домой, а твой дом и дом феллаха здесь. И вырвать тебя и его отсюда можно только с корнем или срезав под корень, Вопрос – кто кого вырвет? Помни, что крестьянин-феллах на Ближнем Востоке может обернуться Салах-А-Дином».
Тут возбудился Яир со своим социалистическим пониманием братства пролетариев обоих народов.
«Разве это необходимость – вырывать друг друга с корнем? Разве мы не сможем жить рядом в мире?»
В этот момент господин Тирош посмотрел на часы.
«Эти вещи требуют долгого объяснения, но все же коротко отвечу. Любое столкновение, драка необходимы, чтобы возбудить искреннее желание мира. Настоящий мир дорог тому, который отчаялся достичь своей цели иным путем. Мы же и арабы еще не дошли до отчаяния».
Он замолк на минуту, затем добавил:
«Но я должен признать, что твой вопрос повис в воздухе из-за короткого, недостаточного ответа. Но времени у нас мало. И мы еще должны разобраться в деле Айи, Дана и Аарона».
Я увидел, что горячий блеск в ее глазах внезапно погас, и казалось мне, что они подобны раскаленным головешкам, которые залили водой.
«Можно ли назначить другое время для продолжения беседы?» – явно колеблясь, спросила она.
Аарон и Дан горячо поддержали ее просьбу, говоря, что урок, полученный нами сейчас, намного интересней всех остальных школьных уроков.
Яир же, припомнив субботние собрания в его клубе, ухватился за новую идею:
«Можно ли вас пригласить прочесть у нас лекцию на тему, которую мы сейчас обсуждали?»
«Нет. Все, что было здесь сказано, не предназначено для многих ушей, а лишь для самого узкого круга».
Он блеснул на нас зелеными своими глазами, и мы вдруг поняли, что мы, именно мы избраны в этот самый узкий круг. Гордость перехватила наше дыхание. Я же кроме гордости ощущал непонятный, но явный страх, который позднее становился агрессивным, когда я знал, что нельзя избежать определенного развития событий. Например, гибели героя романа, страницы которого вели его к смерти с железной неизбежностью, или ловли уличных собак, когда я видел ловца, появляющегося со своей петлей на палке и клеткой на нашей улице. Я чувствовал себя этим псом и даже жаждал быть преследуемым презренным ловцом.
Глава пятая
1
Мы встречались с ним, примерно, раз в неделю. Сначала в учительской, а затем на его квартире в квартале Бейт-Исраэль. Никогда он не просил нас держать в тайне эти встречи, но факт, даже в мысли каждого из нас не было кому-то об этом рассказывать. Слишком большое удовольствие мы получали от этих встреч, чтобы еще делиться с кем-то. Мы хранили для себя и только для себя сладость этой тайны, как ребенок хранит в каком-нибудь укромном уголке конфету, вкус которой подобен вкусу рая. Без того, чтобы мы это ощущали, над нашими встречами витала атмосфера, устанавливающаяся между заговорщиками, но заговор этот не был опасным. Все, что мы делали, было продолжением той первой беседы в учительской. Мы заходили далеко в обсуждении тем, к которым наши взрослеющие души льнули с юношеской горячностью, вбирая из них, как губка, все, что можно вобрать. Мозг взрослого, с которым мы соприкоснулись, выковывал юношеское мышление своей ясной и решительной логикой. Стиль разговора господина Тироша напоминал нам развитие математического процесса. Он и пользовался чаще всего понятиями из алгебры и геометрии, и нередко казался нам математиком, занимающимся исследованием истории. Мы не встречали такого стиля ни у других наших учителей, которые пользовались возвышенной патетикой, поставляемой им в избытке книгами на иврите, ни у вожатых молодежных движений. Эти вдохновенно вещали о вещах, которые им самим были недостаточно ясны.
