Не повезло, Джекоб.
Он повернулся спиной к могильным плитам с их позолоченной резьбой. На большинстве из них были высечены трактирные драки или состязания в выпивке – славные подвиги троллей редко отличались достоинством, – но на некоторых изображались предметы, которые мертвый умел при жизни выпиливать из дерева: живые марионетки, поющие столы, поварешки, умевшие сами варить и сами наливать…
Что расскажет о тебе твое надгробие, Джекоб?
«Джекоб Бесшабашный, родился в другом мире, погиб от проклятия одной из фей…» Он нагнулся и поправил крошечный памятник, под которым покоился гном.
Перестань себя жалеть.
Твой брат вернул себе кожу.
На один миг он так страстно пожелал, чтобы Уилл вообще никогда не проходил сквозь зеркало, что ему сделалось дурно.
Отыщи волшебные часы, Джекоб. Обрати время вспять и не езди больше к фее. Или разбей зеркало, прежде чем Уилл успеет пробраться за тобою вслед.
Какая-то женщина открыла заржавевшую калитку в кладбищенской стене. Она положила несколько цветущих веток на могилу. При виде ее он отчетливо представил себе Лису, ведь в скором времени, пожалуй, то же самое предстоит делать ей. Впрочем, она, скорее, положит на могилу букет полевых цветов. Фиалки или первоцветы. Ее любимые.
Он повернулся и направился к воротам.
Нет. Волшебные песочные часы он искать не будет. Даже если ему и удастся повернуть время вспять, произойдет в точности то же самое. И это хороший конец. По меньшей мере, для брата.
Джекоб открыл ворота и обратил взгляд к холму, где на фоне рассветного неба вырисовывалась башня возле руин. Что ж теперь? Пойти обратно к Уиллу и рассказать ему, как обстоят дела?
Нет. Еще нет.
Сначала он должен найти Лису.
Если кому-то он и обязан открыть правду, то ей.
7. Напрасно
Темная Фея попятилась. Джекоб Бесшабашный. Как неприятно видеть это лицо. Весь страх в нем, всю боль… Смерть, принесенную ему ее именем, она ощущала почти физически, будто рану на белой коже.
Месть исходила не от нее. Пусть она и наблюдала его страх в водах того самого пруда, возле которого он обратил ее кожу в древесную кору.
Ее Красная сестра наверняка видит те же самые картины в водах породившего их обеих озера. Чего она хочет добиться, умертвив его? Что его гибель усмирит боль от измены или залечит ее уязвленную гордость? Красная слишком неопытна в любовных делах.
Пруд сделался таким же темным, как небо над ним, а в легкой ряби вод морщилось лишь собственное отражение феи. Вода исказила его, как если бы вдруг рассеялась вся ее красота. Что ж из того? Кмену все равно больше нет дела до нее. Его интересует только тленная плоть его человеческой жены.
Шум города проник в ночной сад.
Темная отвернулась. Не видеть бы всего этого: ни себя, ни неверного возлюбленного своей сестры. Иногда ей хотелось снова покрыться листьями и корой, как он заставил ее сделать когда-то.
На брата он был ни капельки не похож.
Моль, усевшаяся ей на плечо, на ее белой коже казалась лоскутом ночи. Но даже это время суток принадлежало теперь другой. Кмен все чаще проводил ночи у своей куколки-принцессы.
И чего добивалась сестра всем этим страхом и всей этой болью? Любви они не вернут.
8. Ханута
На дороге в Шванштайн у ворот ткацкой фабрики уже толпились рабочие. Ее сирены призывали к утренней смене, и Джекоб едва удержал в узде старую лошадь, одолженную ему Альмой, когда их утренний вой заспорил с перезвоном церковных колоколов. Кобыла в тревоге навострила уши, как будто налетели драконы, но все, что она улавливала, были лишь звуки нового времени. Вой сирен. Тиканье часов. Машины торопили время, и оно спешило вперед.
Многие из рабочих, зябнущих у ворот, с завистью посмотрели Джекобу вослед, когда он проехал мимо. Охотник за сокровищами, карманы битком набиты золотом, баловень судьбы, появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится, и не знает ни забот, ни однообразия, которые так отравляют им жизнь. В любой другой день зависть на их усталых лицах встретила бы его понимание, но в то утро Джекоб охотно променял бы свою судьбу на участь любого из них, хотя это означало бы работать по четырнадцать часов в день, а получать по два медных гроша за час. Все это лучше смерти будет[1]. Верно ведь?
А утро, как назло, стояло расчудесное. Раскрывающиеся почки на деревьях, свежая зелень… даже грива старой лошади, казалось, дышит весной. Так глупо. Может быть, зимой умирать было бы легче, но Джекоб сомневался, что доживет до зимы.
На обочине дороги спал мальчик, прижав к груди грязный узелок, чтобы какой-нибудь дупляк не позарился на то малое, чем он владел. Впервые очутившись в Шванштайне, Джекоб был не старше – разве что несколько более упитанным, заботами Альмы.
В ту пору заостренные фронтоны зданий напоминали ему картинки в пожелтевших сборниках сказок, принадлежавших бабушке и дедушке, а сажа в воздухе куда больше пахла приключениями, чем смог другого мира. Приключениями пахло решительно все: кожаная упряжь дилижансов, даже лошадиный помет на грязной булыжной мостовой и отбросы после забоя скота, в которых ковырялись несколько голодных гномов. Спустя несколько месяцев он встретил Альберта Хануту и окончательно отдал свое сердце Зазеркалью.
Ставни на окнах заведения «У людоеда» были еще закрыты, когда Джекоб привязал Альмину лошадь у входа в корчму. Только дверь в его каморку оставалась незаперта, как он ее и оставил. В его отсутствие там иной раз ночевала Лиса. Всю дорогу он обдумывал, что ей скажет. Но так и не придумал ничего, что прозвучало бы убедительно.
В горнице корчмы новый повар Хануты полоскал грязные стаканы после прошедшей ночи. Ханута нанял в повара отставного солдата, когда устал выслушивать жалобы гостей на еду, которую готовил он сам. Тобиас Венцель потерял левую ногу на войне с гоилами и очень много пил, но стряпал так, что пальчики оближешь.
– Он наверху, – сказал он, когда Джекоб прошел к нему за стойку, – но будь осторожен: у него болят зубы, да еще гоилы повысили налог.
Гоилы были у власти в Аустрии уже более полугода, но никто в Шванштайне не догадывался, что это случилось не без участия братьев Бесшабашных. Хотя даже если бы слухи и разошлись, что с того? Мужчины возвращались с войны (те, кому удалось выжить, конечно), гоилы отстраивали новые фабрики и прокладывали новые дороги, торговля от всего этого расцветала, и даже бургомистр остался прежний.
В столице еще взрывались бомбы и росло движение сопротивления, но бóльшая часть страны вполне примирилась с новыми господами, а на троне императрицы сидела ее дочь, беременная от своего каменного супруга.
Ханута лишь гавкнул ворчливо: «Что там еще?», когда Джекоб постучал в его комнату. Каморка, где обитал старый охотник за сокровищами, была, как и горница трактира «У людоеда», от пола до потолка завалена реликвиями тех лет, когда он еще зарабатывал своим прежним ремеслом.
– Нате вам пожалуйста, – пробурчал он, прижимая руку к опухшей щеке. – А я-то уж подумал, на этот раз ты и впрямь больше не вернешься.
Зубная боль. Ничего общего с тем, что человек надеется найти в Зазеркалье. В Виенне Джекобу однажды тоже удалили зуб. На схватку с людоедом потребовалось меньше мужества…
– Ну и как? – Ханута смерил его взглядом прищуренных глаз. – Нашел бутылку?
– Да.
– Вот видишь! Я же говорил, пара пустяков.
Ханута вытер перо о рукав своей деревянной руки и уставился на листок бумаги, лежавший перед ним. Он писал мемуары с тех пор, как один подвыпивший посетитель втемяшил ему в башку, будто они могут принести ему целое состояние.
– Я ее нашел, да… – Джекоб подошел к окну. – Вот только кровь не подействовала.
Ханута отложил перо в сторону. Он старательно изображал беззаботность, но хорошим актером никогда не был.
– Проклятье, – пробормотал он. – Ну что же… Придумаешь еще что-нибудь. А что насчет яблока? Ну того, из заколдованного сада султана, ты знаешь…
Джекоб уже изготовился ответить, но старик вдруг сделался таким печальным, что ответ свой он проглотил. Очевидно, Ханута сам поскакал бы на поиски лекарства, если бы узнал правду. Да, он постарел. От протеза у него ныла культя, и потому старик надевал его все реже и реже. Вдобавок он стал так туговат на ухо, что пару раз чуть не угодил под пролетку на рыночной площади. Эх… Кожа Джекоба помнила каждый удар мозолистой ладони, когда-либо полученный от учителя, но всем, чего он в этом мире добился, он был обязан Альберту Хануте и его науке. И потому он выбрал ложь во спасение.
– И правда! – воскликнул он. – Яблоко! Как это я забыл?
Уродливое лицо Хануты растянулось в улыбке облегчения.
– Ну вот и отлично. Ты справишься. На худой конец, имеется еще источник.
Джекоб отвернулся, чтобы старик, не дай бог, не прочел на его лице правды.
