– Выпьешь? – обернулся он вдруг к Афиногену.
– Жарко, – сказал Афиноген, – очень жарко.
– Бери стакан, не гоношись! – велел вожак и поухаживал за Афиногеном. Выплеснул, морщась, его компот в вазочку для салфеток и наполнил стакан на две трети рубиновой дрянью.
– В отпуск Федьку провожаем, – пояснил причину. – Гуляем нынче. Он ставит.
Федька, самый по виду смирный и непьющий, с кукольным изящным личиком, приветливо кивнул Афиногену.
– Пей! – с нарастающим раздражением подал команду татуированный.
Афиноген поднял стакан и, добро улыбаясь, аккуратно перелил содержимое в тарелку с огурчиками. В тарелке вино не уместилось и черной струйкой потекло по клеенке к краю стола.
Акселераты сразу впали в летаргию. Их было трое, а сосед – один. Это смутило юные умы. Это шло вразрез с привычным понятием явного количественного преимущества и мешало принять соответствующие меры незамедлительно. Получилась тягостная для обоих сторон заминка.
– Ты чего, шизик? – спросил с искренним удивлением тот, который был увлечен Нинкиной подругой, – тебя Лева лично угостил, а ты – вино в общественную тарелку. Ты чего – не отвечаешь за свои поступки?
– Погоди, – поправил друга Лева. – Он за все отвечает и сейчас ответит.
Афиноген рад был развлечению и знал, что, когда Лева начнет вставать, надо будет бить его головой в живот. Жаль, что в свалке, в тесноте пострадают невинные люди. Он жевал шницель, не скрывая удовольствия от разговора. Улыбка его совсем уж расползлась до ушей.
Федька, отпускник, укорил:
– Нехорошо так, гражданин. Мы от души тебя угостили, а ты загубил напиток. Мы не миллионеры. Нам еще скоро бутылочку покупать придется, а грошиков почти не осталось. У меня был червонец, так мы его уже гукнули. Остальные мама вытащила ночью из кармана и спрятала. Правда, Левчик, ничего не осталось?
Лева, не дождавшись ответа от Афиногена, сказал:
– За такие дела можем всю биографию тебе исковеркать.
Третий подумал и добавил:
– Чтобы не возникал, гад.
Все–таки парни были в растерянности и никак не могли толком распетушиться. Что–то им мешало, что–то было не так. Афиноген понял, что драка не состоится, противник жидковат и морально не готов к хирургическому решению конфликта.
– О женщинах, дорогой друг, надо говорить умеючи, – попенял он худощавому Нинкиному дружку. – О них поэты слагали стихи, а ты? «Гадина, детей не крестить» – разве так можно? Разве согласится после этого культурный человек пить с тобой благородный вермут.
– Ты – культурный?! Лева, слыхал? Ха–ха! А, Лева!
Афиноген опечалился.
– Ну, что ты заладил – Лева, Лева. В твои годы, сынок, достойно обращаться за помощью только к господу богу. Попроси его, чтобы он вбил в твой медный калган хоть одну, честную человеческую мысль, Помолись, это не стыдно.
Худощавый задергался, заперхал и изобразил звериное лицо, но Лева осадил его, царственно положив ему руку на плечо.
– Пусть выскажется.
Афиноген спокойно под стальными взорами корешей дожевывал шницель, переведя замутненный печалью взгляд на Леву.
– Я понимаю, что ты у этих огольцов заместо бугра, по–нашему – офицера. Вот вершина, которой ты достиг к двадцати примерно годам. Действительно, высоко забрался, снизу и не достанешь., Запугал двух сопляков. Отчего же ты меня боишься, браток? У тебя вон за спиной двое торчат, а ведь я один. А я. тебе объясню, почему ты боишься, – Афиноген почувствовал себя как бы на собрании в родном коллективе. – Во–первых, ты привык действовать наверняка, и понимаешь, что тебе необходимо выставить против меня еще человек пять центровых, троих–то вас я отлуплю за милую душу, не сомневайся. Во–вторых, ты, видимо, из тех тараканов, которые привыкли науськивать и загребать жар чужими руками. Посмотрите, с какой грязью вы меня смешали, милашки. Вы хотели заставить меня лакать насильно вашу отраву. А я ведь не животное, нет. У меня есть право выбора. Как же так, вы ни с того ни с сего хотели лишить живого, незнакомого человека права выбора. Это же фашизм, дорогие мои подонки.,
– Теперь точка! – выдавил багровый и трезвый Лева. – Теперь вставай и айда на улицу.
– Допейте винцо–то.
– Допьем, не щерься!
Лева разлил поровну в три стакана, и мальчики выдули вермут в торжественном молчании. Федя поперхнулся, и Афиноген любезно похлопал его по спине. Потом потопали на улицу.
Жаркий денек распалился еще пуще. Близкое, само себя прикоптившее солнце пекло немилосердно, плавило асфальт и слизывало краску с домов. Пахло резиновым клеем. Дождя не было третью неделю. Феду– линск задыхался. Безупречно голубая косынка неба не пропускала на город ни малейшего ветерка. Одинокая
дворняга с сизыми пятнами проплешин дремала на газоне, высунув из пасти алый, с беловатым налетом язык. Очумевшая зеленая муха ползла по сухому собачьему носу и не решалась взлететь. Деревья поникли и по–осеннему отливали золотом. Все, что двигалось, – двигалось как при замедленной съемке: люди, машины, звуки.
Парней на воздухе сразу разморило, и они замешкались, не зная, что предпринять. Афиноген угостил их сигаретами. Закурил один Федя.
– Для кровавого дела, – заметил Афиноген, – надо куда–нибудь скрыться с глаз людских. А вдруг вы меня покалечите или нечаянно убьете. Нет, свидетели тут ни к чему.
– Не гоношись, – посоветовал Лева. – Ты свое получишь, заработал. Потерпи еще чуток, парчушка.
Афиноген сам бывал грубым, но по отношению к себе грубостей не терпел, тем более угроз.
– За клубом есть тихое местечко. Знаете?
– Годится.
Клубом в Федулинске называли городской Дом культуры, трехэтажное здание с шикарными колоннами у входа. Фасад оригинального строения напоминал самые смелые проекты времен архитектурных излишеств – массивные под бронзу двери, карнизы с барельефами, цветные стекла, радужная облицовка межоконных пролетов, какие–то немыслимые панно, утратившие свое лицо после первого дождя, – все это должно было вызывать у федулинского жителя светлое чувство приобщения к прекрасному и навевать ему грезы, по меньшей мере о межпланетных контактах и внеземных цивилизациях. К сожалению, все деньги, отпущенные на строительство очага культуры, были ухлопаны на эти украшения, поэтому торец здания представлял совсем иную картину – глухая серая стена без окон и две водосточных трубы по краям. Поодаль – поросшее тиной и кустиками болотце, место размножения оголтелых, огромных комаров. Отсюда они вылетали по вечерам сосать кровь трудящегося люда. На месте болота прежде планировался бассейн с подземным переходом в раздевалки клуба, – и тут не потянули в смысле ассигнований. Тогда некая смелая голова предложила развести в пруду экзотических рыб, которые были завезены в специальной цистерне и выпущены в праздничной обстановке в природный аквариум. Одновременно из соседней бани провели в пруд бетонированный слив. Это не понравилось капризным тварям, и в последующие дни многие из них демонстративно покончили с собой, выбросившись на берег.
В Федулинске даже бытовала поговорка, которой матери пугали расшалившихся детей: «Будешь баловаться, отведу тебя в бассейн».
Туда, к болоту, и повели Афиногена трое отчаянных парней. По пути им встретился приятель Афиногена, коллега Семен Фролкин. Молодой отец Фролкин катил перед собой нарядную коляску, в которой восседало его чадо.
Фролкин засиял, увидев приятеля, радостно пожал руки всем четверым.
– Странное явление, Ген, – заспешил он с разговором. – Ты чувствуешь, какая жара, а у ребенка обильное слюноотделение. Как думаешь, он не болен?
Афиноген поиграл с мальчиком: «гули–гули–гули!» Ребенок от счастья закудахтал, как куренок.
– Он у тебя бензина не глотнул?
– Ты что? – обиделся Фролкин. – Совсем озверел ты, Гешка. Какой бензин? Ты как ляпнешь, хоть стой, хоть падай. Я к нему мухи не подпущу, а ты – бензин. Ну, даешь!
– Ладно. Я вот спешу с ребятками одно дельце обстряпать, а к вечерку загляну. Здоров твой малец, как бык. Здоровей нас обоих. Я лично сроду такой пузырь не выдую, какой он сейчас выдул.
– Правда?
Фролкин прощальным взглядом окинул парней, задержался на свирепом Левином профиле, что–то смутно заподозрил, но не поверил и покатил коляску дальше, помахивая пустой авоськой.
Вскоре произошла другая встреча. Две юные блон– диночки в коротеньких платьицах, зеленом и пестро–неопределенном, выпорхнули из–за поворота и, по–галочьи щебеча, упали в объятия Афиногенова эскорта.
– Левушка! – взвизгнула зелененькая. – Майдар– линг! Прелестно, прелестно! Где вы топчетесь? У Клавки родичи убрались в Москву до самого вечера. Полный холодильник яств. Стерео, простор.
– Нам некогда, девочки, – сказал Лева. – Мы вот с этим фраером должны потолковать. А потом придем к Клавке. Винца купите.
Девушки с любопытством уставились на Афиногена. Стройные, нетерпеливые, с озорными мордочками, на которых выражения менялись с быстротой картинок в калейдоскопе, – они напоминали Афиногену что–то студенческое. Какие–то деревья и звуки оркестра всплыли из его памяти, из недалекого.
