Надежда, справившись с делами, отравилась в спальню. Пётр, её муж, смотрел новости. Телевизор работал тихо, и Петр сидел на стуле, почти уткнувшись носом в экран.
– Петь, слышишь, я сейчас во дворе соседку видела. Она по двору бродила, что-то высматривала. Странно как-то.
Пётр отвернулся от экрана, внимательно посмотрел на Надежду.
– Ну и что странного? Она же в своём дворе ходила?
– Да в своём, в своём. Так я видела, как она в ночнушке мне махала в окошко, а потом свет выключила. Я ещё с Серёжей во дворе была. Она же спать легла. Да и потом, ведь я её окликнула, а она на меня даже не посмотрела.
Пётр махнул рукой-
– Да мало ли что ей надо было, может, что забыла во дворе.
На следующий день Надежда встретила Наталью возле дома. Надежда спросила, что у Натальи вечером случилось, что ей пришлось встать с кровати и выйти во двор. Наталья удивлённо смотрела на соседку и явно ничего не понимала.
– Никуда не выходила. Как легла спать, так и проспала до самого утра. Поднялась в восемь часов, умылась, чаю попила, да к Тамаре пошла. Она просила с Варей посидеть, а сама к стоматологу побежала. Может, ты спутала с кем? Так калитка изнутри запирается, да и высокий у меня забор.
– Да не могла я спутать. На вас тёмная кофта была надета, а на ногах ботинки.
Наталья прижала руку к груди.
– Надя, я отродясь тёмных кофт не носила, не люблю я тёмный цвет. А ботинки уже давно почистила и в комод спрятала. Да и чего бы я одевалась? Чтобы во двор выскочить? Накинула бы платок, да вышла.
В середине лета задумал Петр воду в дом провести, да туалет расширить и утеплить. Заодно уж решил и кровлю перекрыть. Взял отпуск и занялся ремонтом. Надежда ему помогала, как умела. Серёжа почти всё время находился у бабушки Лиды.
Однажды утором, Наталья позвала Надежду и попросила – Надя, мне надо в больницу съездить. Я там задержусь, а мне сегодня должны пенсию принести. Так я тебе паспорт оставлю и доверенность, а ты получишь. А то после мне придётся самой до почты добираться. – Отдала паспорт, доверенность и пошла собираться. А где – то через полчаса Надежда, стоявшая у калитки видела, как она садилась в рейсовый автобус.
Со двора Надежду позвал Пётр, но она решила сначала забежать в туалет. Когда присаживалась в туалете, краем глаза заметила, что наверху в сломанном проёме стены, кто – то есть. И действительно, на новых досках потолка в проёме стояла собственной персоной Наталья. На ней была чёрная тёплая кофта и стояла она, сложив руки на груди, и в упор, глядя на Надежду.
– Михаловна, Что Вы там делаете? Да и как вы туда попали? – А потом завопила – Ну, что вы на меня пялитесь?
И когда до неё дошло, что этого просто не может быть, поскольку она собственными глазами видела, как несколько минут назад Наталья на своих больных ногах доковыляла до автобуса, а затем сев в него, уехала, то, забыв натянуть трусы, Надежда с воплями вылетела из туалета во двор.
После этого случая Надежда наотрез отказалась жить в доме. Вечером этого же дня она ушла к тётке, а через два дня Пётр купил другой дом, но уже без соседей.
А тётка Лидия рассказала племяннице, что у Натальи в молодости был отвратительный характер. И с соседями она не уживалась. Это сейчас, когда она потеряла всех своих родных, она стала к людям лучше относиться. Видно страшно ей одной. А своего двойника она сама вырастила, вот теперь и делит с ним своё жилище.
Конечно, сама то она и не подозревает, кто с ней рядом остался. Только вот от прошлого никуда не денешься, будет оно за тобой ходить до самой кончины. Может и хотела бы Наталья забыть и отринуть все те мерзости, которые людям по молодости, да по глупости сделала, да вот только вторая половина её сути не хочет далеко уходить. Всё ждёт своего часа. Не так уж легко избавиться человеку от своих прежних привычек и спят они до поры, до времени…
Картина
Художник работал над картиной несколько лет. Он мало спал и совсем забыл о своих родных и друзьях. Его окна были плотно затянуты шторами, в квартиру никто не входил, кроме пожилой доброй женщины, жившей с ним по соседству. Она заботилась о нём, принося с рынка продукты и готовя ему еду. Перестирывала вещи, убирала комнаты. Она никогда не беспокоила его разговорами и делала свою работу тихо, и художник был благодарен ей за доброту.
И вот настал тот день, когда его картина появилась на выставке. В массивной тёмной раме, она висела на боковой стене зала и занимала практически всю поверхность. Когда с неё сняли защитное полотно, то люди увидели холст, покрытый белилами. И больше ничего.
Весь день мимо холста проходили посетители. Некоторые останавливались, и вслух высказывали свои эмоции, кто – то бросал косые взгляды и молча проходил мимо. Художник сидел на стуле в углу зала и наблюдал. Вечером, когда схлынула толпа ценителей искусства, художник попросил служителей затянуть полотном картину и снять его только утром, перед первыми посетителями.
На утро, как и было обещано, служители сняли защитное полотно с картины, когда в зал вошла первая экскурсия во главе с гидом.
Ткань упала на пол, а люди отшатнулись от картины. Картина жила. Её полотно выглядело устрашающе. Огромные бурые кляксы расползались по её поверхности, цепляясь друг за друга длинными щупальцами, переплетаясь между собой и перемешиваясь. Из этих пятен выступали очертания лиц с орущими ртами, злобными оскалами и гримасами ненависти. Картина зашептала. Шёпот нарастал, и вот уже можно было разобрать некоторые фразы. Люди притихли, на многих лицах появилось недоумение, некоторые были просто поражены услышанным.
Картина дышала. Полотно стало наполняться чем – то изнутри и разрастаться. Люди отступили в глубину зала, но продолжали, как завороженные, неотрывно смотреть на картину. И вдруг в правом нижнем углу холст дал трещину.
И тогда, в звенящей тишине зала, откуда – то из глубины картины, раздался чистый и звонкий детский голосок. – Мамочка, посмотри, какое большое полотно! Вот бы мне такое! Я бы нарисовала на нём большое – пребольшое солнышко!
И как только затих детский голосок, картина мгновенно успокоилась. Краски стали блекнуть, а затем и вовсе пропали. Полотно заискрилось белизной и на нём, словно по мановению волшебной палочки, проявился сначала выпуклый круглый контур, окрасившийся в оранжевый цвет, а затем от него потянулись к краям картины длинные лучи. Картина засияла оранжевым солнцем, и с холста по залу разлился яркий свет. Солнечные зайчики весело запрыгали по живописным полотнам, заставляя их оживать.
Художник стоял у окна. Он наблюдал за маленькой девочкой, играющей в саду, в который выходили окна выставочного зала. Его серые, с лёгким прищуром глаза искрились, на губах играла лёгкая улыбка. Это она, маленькая фея, спасла его картину, когда вчера, перед самым закрытием выставки, вбежала в зал, держа в крохотной ручке большой розовый шар на длинной нитке.
Колье
Дом на окраине городка горел всеми окнами. Отблески огней плясали на белом снегу, кружились в воздухе яркими снежинками. Внутри дома было жарко натоплено, а на улице протяжно выла метель.
В большой спальне на втором этаже, заставленной старинной мебелью, на широкой кровати, стоящей недалеко от камина, умирала больная женщина.
Рядом с кроватью умирающей, на стуле с высокой резной спинкой, наклонившись к женщине, сидел молодой мужчина. Мужчина держал руку женщины в своей руке. На его лице была гримаса скорби и боли, глаза неотрывно смотрели на лицо умирающей.
Женщина открыла глаза. Её грудь колыхнулась, сделав слабый вдох. Рука несильно сжала руку сына. Чуть слышно заговорила. Мужчина наклонился почти к самому лицу умирающей, чтобы расслышать слова.
– Не горюй, просто время моё пришло. Так уж получилось. Жаль мне только, что деток твоих не увижу. – Женщина тяжело вздохнула и стала резко бледнеть. – Хочу сказать тебе – Колье, которое осталось у меня от матери… – Она не закончила фразу, как – то странно посмотрела на сына и замолчала.
Мужчина сжал ещё тёплые ладони матери и заплакал. Почти до утра он просидел у постели ушедшей матери, затем спустился в гостиную, прилег на диван. Будить жену он не решился, да и помочь она ничем не могла. Был слишком ранний час, чтобы начинать заниматься приготовлениями к похоронам.
К вечеру дом был наполнен родственниками, приехавшими проститься с умершей. Помочь с похоронами Прохору вызвались его дядька Иван, племянница матушки Анна и брат Прохора Виктор. Женщины хлопотали на кухне. Одна только жена Прохора Марина, не принимала во всем этом участия. Она почти не выходила из спальни, целый день лежала на кровати, листала модные журналы. Утром, когда Прохор сказал ей, что матушка скончалась, она без тени сожаления, пожала плечами, ни проронив ни единого слова. Прохору на миг показалось, что по лицу Марины скользнула улыбка. Но он подумал о том, что Марина просто устала от длительной болезни матушки, её вымотало и то, что ей одной приходилось оставаться долгими днями с больной, а ему уже лезет в голову всякая ерунда от бессонной и тяжёлой ночи.
