– Это вы все сами сделали? – обращается к аптекарю с вопросом Самнер.
Немного помедлив, тот кивает головой.
– Я – лучший таксидермист[16] в городе, – говорит он. – Можете спросить кого угодно.
– А какого самого большого зверя вам довелось набивать? Самого крупного, я имею в виду. Ну, признавайтесь.
– Однажды я сделал чучело моржа, – напустив на себя небрежный вид, отзывается аптекарь. – Приходилось работать и с белыми медведями. Их привозят на кораблях из Гренландии.
– Вы набивали чучело белого медведя? – переспрашивает Самнер.
– Набивал.
– Целого медведя, будь я проклят, – с улыбкой восклицает Самнер. – Хотел бы я на него взглянуть, честное слово.
– Я сделал его так, что он стоял на задних лапах, – начинает распинаться перед ним лысый фармацевт, – а передними, с их жуткими когтями, он словно бы драл морозный воздух. Вот так, – он выставляет перед собой скрюченные руки с оранжевыми пальцами, а лицо его искажается в застывшей гримасе. – Я изготовил чучело для Фирбанка, богатенького урода, что живет в большом доме на Шарлотта-стрит. По-моему, оно до сих пор стоит у него в холле, рядом со стоячей вешалкой для шляп из китового зуба.
– А вам не хотелось бы изготовить чучело настоящего кита? – спрашивает Самнер.
Лысый аптекарь качает головой и смеется, настолько нелепой кажется ему сама мысль об этом.
– Чучело кита изготовить нельзя, – поясняет он. – Не говоря уже о размерах, что делает это решительно невозможным, они слишком быстро разлагаются. Кроме того, кому и для чего в здравом уме может понадобиться чучело целого кита?
Самнер кивает и вновь улыбается. Лысый аптекарь, явно представляя себе чучело кита наяву, коротко смеется.
– Мне приходилось часто работать со щуками, – с гордостью сообщает он. – И с выдрами тоже. А однажды мне принесли утконоса.
– Как вы отнесетесь к тому, если мы изменим названия? – интересуется Самнер. – На счете? Например, на настойку полыни. Или на хлористую ртуть, если хотите.
– У нас уже есть ртуть в списке.
– Что ж, в таком случае пусть будет настойка полыни.
– Можно заменить их на медный купорос, – предлагает аптекарь. – Некоторые врачи берут с собой большой его запас.
– Отлично. Одно лекарство назовите медным купоросом, а второе – настойкой полыни.
Аптекарь согласно кивает и быстро производит кое-какие подсчеты в уме.
– Бутылочка настойки полыни, – говорит он, – и три унции купороса как раз покроют их стоимость. – Отвернувшись от собеседника, он принимается выдвигать ящички и снимать с полок пробирки. Самнер облокачивается на прилавок и наблюдает за его работой – а тот взвешивает химикаты, просеивает их, размалывает в порошок и затыкает пробкой.
– А сами вы когда-нибудь выходили в море? – спрашивает у него Самнер. – На китобое?
Аптекарь, не отрываясь от работы, отрицательно качает головой.
– Это опасная забава, – отвечает он. – Особенно в Гренландии. Я предпочитаю оставаться дома, где тепло и сухо, а риск насильственной смерти сведен к минимуму.
– А вы – разумный человек, получается.
– Я осторожен, только и всего. Мне довелось кое-что повидать на своем веку.
– Значит, вам повезло, – роняет Самнер и вновь окидывает взглядом полутемную аптеку. – Вы – счастливчик. У вас есть что терять.
Аптекарь вскидывает на него взгляд, словно желая убедиться, что над ним не подтрунивают, но на лице Самнера не заметно и следа насмешки.
– Не так уж и много, – бормочет фармацевт, – если сравнивать кое с кем.
– Но и это уже что-то.
Аптекарь согласно кивает, перевязывает пакет шпагатом и толкает его по прилавку к покупателю.
– «Доброволец» – славный старый барк[17], – говорит он. – Он знает, как вести себя во льдах.
– А как насчет Браунли? Я слыхал, что его везунчиком никак не назовешь.
– Бакстер ему доверяет.
– Ваша правда, – отзывается Самнер, берет пакет, прижимает его локтем к боку, а потом наклоняется, чтобы подписать квитанцию. – А что мы думаем о мистере Бакстере?
– Мы думаем, что он богат, – отвечает аптекарь, – а в этих краях глупые люди богачами не становятся.
Самнер улыбается и коротко кивает на прощание.
– Аминь, – бросает он.
На улице пошел дождь, и остаточные запахи фекалий, помета и скотобойни заглушает аромат свежести. Вместо того чтобы вернуться на «Добровольца», Самнер поворачивает налево и заходит в первую попавшуюся таверну. Спросив стаканчик рому, он идет с ним в грязную и неухоженную смежную комнату с камином, в котором не горит огонь, и безрадостным видом на внутренний двор. Кроме него, в помещении больше никого нет. Он развязывает шпагат на пакете аптекаря, вынимает оттуда одну из бутылочек и вливает половину ее содержимого в свой стакан. Ром темнеет еще сильнее. Самнер вдыхает исходящий от него аромат, закрывает глаза и одним долгим глотком опорожняет стакан с получившимся зельем.
Пожалуй, он обрел свободу, думает он, сидя в таверне и ожидая, пока подействует наркотик. Быть может, эти слова лучше всего описывают его нынешнее состояние. Особенно после всего, что ему довелось испытать: предательства, унижения, бедности, позора; смерти родителей от тифа; гибели Уильяма Харпера от неумеренной выпивки; отчаянных усилий, приложенных впустую, и начинаний, не доведенных до конца; многочисленных упущенных возможностей и расстроившихся планов. Что ж, по крайней мере, после всего этого он еще жив. Худшее уже позади – не правда ли? – а он цел и невредим, в жилах его струится теплая кровь, и он все еще дышит. Следует признать, правда, что он превратился в полное ничтожество (врач на йоркширском китобое, надо же, какая достойная награда за труды!), но и ничтожество, если взглянуть на это под другим углом, это уже кое-что. Разве не так? Выходит, он не потерялся в большом мире, а, наоборот, обрел свободу? Свободу? И тот страх, что он сейчас испытывает, это ощущение постоянной неуверенности, решает он, представляет собой лишь удивительный симптом его нынешнего неприкаянного состояния.
После такого вывода, несомненного и ясного, к которому он пришел столь быстро, его охватывает небывалое облегчение, но не успевает он насладиться этим новым для себя ощущением, как ему вдруг приходит в голову, что чувство свободы несет ему пустоту. Это свобода скитальца или дикого зверя. Если он действительно свободен в своем нынешнем состоянии, то и деревянный стол перед ним тоже свободен, как и пустой стакан. Да и вообще, что означает это слово – свободен? Подобные термины слишком хрупки, они рушатся и рассыпаются прахом при малейшем сопротивлении. Только действия имеют значение, в десятитысячный раз думает он, только события. Все остальное – лишь туман над водой, бесплотный и неуловимый. Самнер заказывает еще один стаканчик и облизывает губы. Большая ошибка – думать слишком много, напоминает он себе, очень большая ошибка. Жизнь нельзя разгадать или заболтать, ее можно только прожить, причем самым подходящим для этого способом.
