Через некоторое время Борис заметил, что компания явно стала уставать продолжать пить далее. Пьяненькие девицы сидели уже с порядком утомлённым видом и явно желали привалиться головушкой своей к чьему-либо мужественному плечику. Подставлять своё Борис не то чтобы не собирался, но делать к сему подвижки собственноручно — увольте! Хватило того случая, когда он однажды приударил за одной медичкою (в смысле, не совсем медичкою, а студенточкой N-ско-го медзаведения), а через три недели знакомства, причем достаточно платонического, она сказала, что ЕЁ МАМА очччччень интересуется, сколько Борис собирается работать в конторе и не собирается ли он закончить наконец-то институт (в своё время благополучно брошенный сразу после получения лейтенантских звездочек). Это было, как после шумного бала, случайно, взяли и послали за картошкой, посему отношения с медичкой пришлось душить прямо в зародыше.
— Ап! И тигры у ног моих сели! — сказал Рэм, обхватывая Викторию за плечи. Та, в принципе, не сопротивлялась, тем более, что Рэм выглядел этаким мужественным папуасиком. «Началось!» — пьяно подумал Борис, смачно плюнув на дно стакана, в котором бесславно погибал невесть как попавший туда таракан. Спасать животное почему-то не хотелось, а вот положение спасать явно приходилось. Тигры-то ведь у ног сели! И не просто сели, а уже чего-то там нашептывали на Рэмкино ушко. Точнее, не тигры, а всего лишь одна девица, по имени Виктория. Но в определённых случаях и таких девиц можно назвать тигром. Или ещё как покруче. Борис поднялся из-за стола, бесцеремонно выплеснув водку на давно уже не мытый пол, сказав при этом:
— Рэма, а Рэма! Ты б деушкам пообъяснял кой чего. Да и стажёрам тож.
— А чаго им объяснять? — пьяно спросил Рэм, продолжая обнимать Викторию за плечо.
— Да на предмет, чем мы тут, в нашей сраной конторе занимаемся у настояшший момент, и вообще.
— А это, ты думаешь, стоит отдельной беседы?
— Я думаю, что не только беседы, а исчо и энного профилактического воспитания ради — стоило бы.
— А сам?..
— С усам. Действуй, не всё скоту масленица.
— Не предмет. Проведём, причём — даром… ик!.
«Опять успел надраться!» — с ненавистью подумал Борис, и, сгрёбши довольно-таки бесцеремонно что Юлию, что стажёров за плечи, заявил:
— Так, господа! В рядом — хоп!!!
— «В рядом» — это куда? — поинтересовалась Юлия, причем сделала это опять как то по своему. То ли с ленцой какой, толи просто специально так растягивая слова. «Эх, деваха, объяснил бы, куда, да воспитание не позволяет!» — подумал Борис, а вслух сказал:
— Туда, куда ну совсем никогда не ходят поезда, в смысле, в соседний кабинет, вообще-то, и не приставайте хоть с такими-то идиотскими, по меньшей мере, вопросами. Раз начальство сказало — надо идтить.
Народ проникся и пошёл следом за Борисом без лишних разговоров. Полупьяные стажёры, как Борис успел заметить, прониклись неподдельной серьёзностью его тона и вышагивали за ним по коридору, как не то что на параде, а на не менее чем ответственном строевом смотре у полубезумного на сей счёт начальника Управы. Тот умел застроить личный состав так, что самому делалось тошно. Или, по крайней мере, создавалось такое впечатление. В смысле, что ему тошно. В соседнем кабинете, принадлежавшем старшему оперу Тумкину, с которым у Бориса были весьма дружеские отношения (вплоть до сдачи кабинета в аренду для задушевных бесед с женской половиной Управы) Борис рассадил компанию за стол и прищурившись, задал вопрос:
— Позвольте поинтересоваться, господа стажирующиеся, вы хоть вкратце представляете, чем занимается отдел, в котором вы проходите стажировку?
— Борьбой с терроризмом и экстремизмом! — икнул Стас.
— Даже чересчур кратко, — заметил Борис. — А каким, по-вашему, образом мы с ними боремся?
— Не образом, батюшка, а чем-то, похожим на свечку… — пробормотал не менее кривой Игорь.
— Так, орлы, будем пошлить — отправлю на перевоспитание в дежурную часть! — посуровел Борис. — Пора бы вам в домик, господа, пьяны-с вы и перевоспитанию не пддаётесь… — и в этот момент он почувствовал, что его повело. И не просто повело, а пьян он уже до зелёных слоников…
Остальное Борис помнил весьма слабо. Ещё не совсем помутневшим сознанием он отразил отъезд Рэма, посаженного им же лично на тачку, сдуру нарисовавшуюся напротив Управы. На таком же автопилоте он разогнал стажеров и прикорнувшую на диване Викторию. Правда, её он тоже (чисто по-джентельменски) отправил домой на такси. Потом, заглянув в дежурку, сообщил, что его «не кантовать», на что дежурка, как и следовало ожидать, не обратила особого внимания, и именно укантовала его в дежурную машину. Лёжа в дежурной машине на заднем сиденье, он смутно ощущал руку, которая гладила его по голове, и не менее смут но ощущал, что ему это не просто приятно. Потом он помнил, как его волокли вверх по лестнице, как открывали дверь в Его квартиру и Его ключами… А потом пришло блаженное беспамятство…
2
Проснувшись около половины четвертого утра (что являлось вполне естественным явлением после неумеренного возлияния и раннего впадения в полулетаргический сон), Борис осознал себя дома. Именно так это ощущение и передавалось простым человеческим языком — «осознал». Случалось, и значительно чаще, особенно после такого разгула, проснувшись, мучительно соображаешь сначала кто ты, а потом — где ты…
Голова не просто болела, а буквально раскалывалась на части. Во рту было сухо, как в Сахаре, и гадко так, как будто там останавливался на ночлег эскадрон гусар летучих вместе с маркитантками, слугами, кошками и борзыми щенятами. Сделав над собой поистине нечеловеческое усилие, Борис приподнялся на локтях, и осмотрелся вокруг в поисках какой-либо влаги. Обнаружив рядом с кроватью журнальный столик со стоящим на нем полным какой-то жидкости графином, он схватил его и приложился к горлышку, попутно удивившись данному обстоятельству. Вчера ему было явно не до установки рядом с кроватью столика, и уж тем более, не до наполнения графинов водой с размешанным там (как выяснилось в процессе питья) Алка Зельцером. Утолив мучительную жажду, Борис почувствовал себя относительно лучше. По крайней мере, теперь он был более в состоянии воспринимать всё происходящее в квартире. Только теперь он заметил, что из-под прикрытой двери в спальню пробивается свет, и на кухне раздаётся позвякивание давно не мытой посуды вкупе со звуками бегущей из крана воды и чьих то шагов. Как говорит народная мудрость, воплощенная в бесчисленных анекдотах, Штирлиц насторожился. «Дьявол меня раздери, кто там?!» — подумал Борис и решил, что лучший способ узнать об этом — это пойти и посмотреть. Не воры же там посуду драят! Хотя был вариант похуже воров-посудомоек: могла заявиться Борисова мама. «Уж лучше воры!» — с ужасом подумал он, — «Если она, то выслушивания моралей не избежать!» Но идти надо было, хотя бы для того, чтобы развеять туман неизвестности. Борис рывком поднялся с кровати, и совсем было уже собрался пойти на кухню, как вдруг обнаружил, что он не одет. Сие только подтверждало самые худшие подозрения насчет родительницы; моду раздевать его, валяющегося одетым и в пьяном виде имела именно его мать. Всё снятое с него чересчур аккуратно было сложено стопочкой на стуле, стоящем около стены. Семь бед — один ответ! Борис слегка оделся (в смысле — напялил брюки и накинул рубашку) и неуверенным шагом прошел на кухню.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
