Товарищи подначивали:
— Ты у нас как профессор — рассеянный.
— В рассеянности — своя собранность, — шутливо отвечал он.
И только в небе он преображался, потому что небо для него было всем.
Светлана понимала его. Она чутко откликалась на его состояние и делала все, чтобы в полет муж уходил спокойным и счастливым.
Он взглянул на портрет, висевший над столом.
«Ах, Светка, Светка, как рано ты…»
И вдруг отчетливо, будто вчера, перед глазами предстала больничная палата, белее белой подушки лицо Светланы. Губы перекошены от боли. Аргунов сидел рядом с ней и взглядом, полным отчаяния, умолял: «Крепись, родная, крепись…»
Он знал, что положение жены безнадежно. Врачи не скрывали от него страшную тайну — рак. Он понимал, что дни и часы самого близкого и дорогого человека сочтены, и все же не мог примириться с этой мыслью. Как мог, пытался помочь жене. Перед ней он старался быть жизнерадостным, весело рассказывал, что в квартире сделали ремонт, что на кухне стены покрасили в ее любимый голубой цвет, что на балконе уже набухают астры и к ее возвращению домой расцветут. Она смотрела на него, и боль, казалось, отступала. Она пыталась даже улыбнуться — верила.
А в последний день Светлана не узнала мужа. Она лежала безучастная ко всему. Андрей тихо сидел рядом, не решаясь позвать ее, лишь гладил тонкую, иссохшую руку, обтянутую сухой, прозрачной кожей, трогал обручальное кольцо — оно перемещалось свободно — и вспоминал, с каким трудом надела она когда-то это кольцо на палец.
— Света, — наконец решился Андрей, — это я.
— Андрей, — отозвалась она, словно придя издалека — веки ее были сжаты, — Андрей… — ей тяжело давались слова, — будь Ольге… мамой.
— О чем ты говоришь? — приглушенно выдавил он. — Не смей!
Глаза жены открылись — они смотрели спокойно и уже отрешенно. И только грудь прерывисто вздымалась.
Андрей метнулся в коридор:
— Сестра, кислород!
Постепенно дыхание выровнялось. Слабой рукой Светлана попросила убрать маску и тихо сказала:
— Я прожила с тобой хорошую жизнь, Андрюша…
— Не надо, не говори так! Ты еще будешь жить!
Она улыбнулась и попросила:
— Сходи, Андрюша, за соком. Пить хочется. И не торопись, ладно? Я жду.
Она обессиленно прикрыла глаза. Вскоре Андрей появился в палате с большой стеклянной банкой березового сока.
— Света, я принес тебе сок. Бере… — Голос его осекся: белая, словно каменная, простыня укрывала ее с головой.
…А Ольги все еще не было, хоть на улице давно уже засумерничало. Где она? Что с ней?
Хотелось спать, но разве заснешь, когда на душе тревога? Да, прошло то время, когда он, придя с работы, ложился на диван, а рядом с ним тотчас же оказывалась дочь. Она прижималась к нему, разморенному, уставшему, пропахшему керосином и табаком, и рассказывала свои ребячьи новости.
Взахлеб говорила о Семке — тот опять отчудил: поспорив, прыгнул со второго этажа на клумбу; о нюне — Наташке, она готова лить слезы из-за любого пустяка, и весь класс не любит ее за это, а Ольге все равно жаль Наташку, и она всегда заступается за нее, потому что, в сущности, Наташка хорошая, добрая, вот только глаза у нее на мокром месте; рассказывала о военной игре «Зарница», где она вынесла с поля боя «раненого», а он брыкался; о сокровенных своих мечтах, — ничего не могла утаить.
Да и какие могут быть тайны между самыми преданными на свете друзьями — Ольгой и папкой?
Голос ее журчал, как ручеек, а Андрей молчал и слушал, и его добрая большая рука лежала у нее на плече.
Ольга как-то призналась, что ей «до донышка» нравятся эти долгие, затягивавшиеся допоздна вечера. Случалось, что под собственную болтовню и засыпала.
Но тогда Ольга была еще маленькой. С тех пор как умерла мать, она как-то сразу повзрослела. Нет, они по-прежнему дружили, но Аргунов понимал, что эта дружба постепенно теряла свою былую искренность и непосредственность. Взрослея, дочь стала стесняться отца. Когда к ней приходили подружки, они старались уединиться.
У них было свое.
Андрей смотрел на дочь и думал: «Как ей не хватает матери!»
Обычно Ольга приходила из школы, снимала с себя школьную форму, переодевалась в домашнее платье, из которого давно уже выросла, и начинала раскладывать на столе тетради и учебники.
Такая у нее была привычка: как придет из школы — сейчас же за уроки садится. Разложит тетради и учебники, сядет за стол и, подперев кулаком щеку, будет долго-долго глядеть на портрет матери.
Это тоже стало у нее уже привычкой: вот так и будет сидеть, пока не насмотрится.
Пока не насмотрится…
Андрей иногда даже пугался: все, до мельчайших черточек, Светланино: мягкий прищур глаз, густые темные брови, губы с опущенными уголками. Так что, бывает, не поймешь: то ли она улыбается, то ли готова заплакать?
В такие минуты, когда дочь сидела перед портретом матери, Андрею было особенно не по себе.
А чем помочь? Время было не властно и над его памятью.
После смерти жены прошло уже два года, а Андрею то и дело вспоминается веселый взмах крылатых бровей, когда Светлана смеялась, упрямо прикушенная губа, когда сердилась, и теплый, из глубины души взгляд, когда ему было трудно. И порой казалось, что вот откроется сейчас дверь, Светлана войдет в комнату и спросит: «Ну как вы тут без меня хозяйничаете? Справляетесь?»
Ольга справлялась. И когда Аргунов приходил с полетов уставший, кидая куда попало куртку, планшет, она никогда не попрекала его, а молча прибирала разбросанные вещи, как это умела делать мать — незаметно и без нареканий, — и звала на кухню ужинать.
…Ольга вернулась из школы, когда отец уже спал, развалившись в мягком кресле. Она прошла в спальню, расстелила ему постель и только потом, подойдя, тронула губами его шершавую щеку:
— Папа, иди спать.
— Поздно гуляешь, дочка, — укорил ее Андрей.
— Я не знала, что ты уже дома, а то бы раньше пришла. — Она снова чмокнула его в щеку: — Устал?
— Устал и хочу в отпуск. Так что собирайся, на днях отчалим. Ты когда школу заканчиваешь?
— Тоже на днях.
— Вот и отлично. Ну что ты так на меня смотришь? Давно не видела?
Ольга радостно вздохнула:
— Папка, ты у меня самый замечательный на всем белом свете!
— Так уж и на всем? — отшутился Андрей.
— Конечно! Я только подумала, а ты уже угадал мое желание. — И она в восторге закружилась по ком нате: — Ура! Мы едем в Ташкент! Ну, держитесь, бабушка и дедушка! Весь мед ваш поедим и все дыни слопаем!
Засыпали они в этот вечер оба счастливые — в мечтах о теплом лете, о вкусном меде, об отдыхе…
