Она стояла там. Всего в двух шагах от меня. Ее взгляд был странным образом расфокусирован, это расстроило мой защитный механизм и позволило ей проникнуть мне в душу. Она сняла блузку. Потом расстегнула молнию на юбке, и та упала к ее ногам. Она сделала шаг в мою сторону, покачиваясь на высоких каблуках. Это было очень вызывающе. Это была профессионалка — она точно знала, что делает. Я хотел опустить глаза и полюбоваться на ее грудь, но был парализован. Я не мог пошевелиться. Я был полностью покорен, а я ведь даже не знал ее имени. Она подошла ко мне вплотную. Я чувствовал запах ее духов, запах пота ее подмышек и даже тот, едва уловимый, сладчайший аромат, который, как позже выяснилось, был запахом ее наслаждения. Она сняла бюстгальтер и погрузила мою голову в белую и теплую складку груди. Она ласкала мою голову, а я в ответ перецеловал каждый миллиметр ее снежной плоти. Я двигался от клеточки к клеточке в религиозном экстазе, боясь пропустить самый крошечный кусочек ее тела. Думаю, что я тогда плакал, впрочем, это сейчас я плачу. Да, я плачу. Скверно себя чувствую, давайте прервемся на минуту, я должен выпить воды.
ПАУЗАДумаю, что ей было года тридцать три — тридцать пять, точно не больше сорока. Боюсь сказать это вслух, но мне кажется, что она была самой красивой женщиной планеты. Она была воплощением теории единства противоположностей. Нижняя часть тела — от бедер и дальше — была чуть-чуть тяжеловата. А вот от бедер до затылка она была ну чистый греческий юноша. Тоненькая. Живот подтянут, но бесподобно кругл. Талия тонкая, а груди огромные, но восхитительной формы. Шея была необыкновенно длинной, а лицо благородной лепки. Ее кожа была безупречной и гладкой, но маленькие поэтические морщинки шептали о том, что перед вами не юница. Честно сказать, части ее тела были будто в разладе, но каким-то образом вместе создавали идеальное целое. Влюбившись в нее, я как бы разом познал весь женский род.
В ту ночь в гримерке франкфуртской оперы я держал ее за талию, пока мои губы и язык исследовали до мельчайших подробностей ее потаенные секреты. Тогда я впервые целовал женское тело. Я слушал биение ее сердца и чувствовал необыкновенную близость. Я испытывал непреодолимое желание заключить ее в объятия и держать так, чтобы она никогда меня не покинула. Все это было абсолютно внове, я никогда ничего подобного не испытывал.
После того как я насладился вволю, по прошествии часа или полутора, я решил заняться ею всерьез. Я схватил ее за зад. Я скользнул рукой вдоль ее здоровых упругих ягодиц внутрь. Она возбудилась: я слышал учащенное сердцебиение, и таз стал производить осторожные нежные маневры. Не знаю, как мне удалось набраться храбрости, но я сделал это. Я просунул палец туда, глубже, внутрь. Я хотел почувствовать локоны ее лона.
Она распрямила спину и шире развела ноги. Мой палец шарил в поисках шелкового пути. С удивлением я не обнаружил не только локонов, но и подшерстка — она была абсолютно гладко выбрита. Это было неожиданно, но не остановило меня. Наоборот, я обнаружил, что она теплая и влажная. Это было приятно, я ведь не очень знал, чего ожидать. Я трогал ее там, и она тут же отзывалась низким громким стоном. Я понял, что она отнюдь не немая. Я просунул два пальца ей в промежность. Она обхватила их стенками влагалища, пока низ ее живота содрогался в новом чувственном ритме. Еще через несколько секунд я почувствовал нарастание ее внутренней дрожи.
Я беспокоился за свои пальцы — было такое чувство, будто она пытается заглотнуть их. Для игры на трубе нужны только три пальца, но и это не проблема, я уже достаточно знаменит и, если что, всегда смогу научиться играть на тромбоне. Но после каких-то десяти секунд ее дрожь прекратилась. Она резко отодвинулась и посмотрела мне прямо в глаза. Я смутился, потупил глаза и прислонился лбом к ее животу. Я поцеловал ее лобок.
Она оттолкнула меня и отпрянула, потом повернулась и ушла. Я хотел спросить почему, но мои губы не шевелились. Все, что мне оставалось; это смотреть на ее колышущиеся ягодицы, как они удаляются, покачиваясь на высоких каблуках. Она поводила своей великолепной жопой из стороны в сторону. Я завороженно следил за этой бесконечной волной. Я тормозил, перегруженный ее красотой. Она остановилась посреди комнаты, там, где давеча сбросила юбку. Наклонилась, чтобы ее поднять, и я увидел все ее сокровища, ее влажная яркая любовная норка улыбалась мне прямо из великолепного ущелья между ягодицами. Она натянула юбку и двинулась к двери, надевая по дороге блузку.
Я умолял ее остаться, я тянул к ней руки, я просил назвать свое имя. Она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза. На английском с тяжелым немецким акцентом она сказала: «Продолжение следует». И закрыла за собой дверь. Я остался совсем один, ее смазка стекала с моих пальцев, а лифчик так и остался валяться на полу. Я сидел на полу и вдыхал аромат этого лифчика. Я закрыл глаза и пытался наполнить все свое существо тем ароматом, который она оставила. Думаю, я провел на полу два или три часа… Наконец ранним утром нас попросили освободить помещение. Я взял лифчик и поцеловал отдельно каждую чашечку. Потом сложил его в футляр для трубы, в отделение для сурдинок, как можно дальше от пахучего масла для клапанов. Сюда, можете посмотреть, он все еще здесь, вот тут слева в кармашке футляра. Видите?
8
Аврум
Спустя три с половиной месяца товарищ Тощий нашелся — гниющим в роще под Нетанией. Все были уверены, что это дело рук федаинов[16] и решили немедленно отомстить. Через несколько часов легендарный 101-ый батальон[17] получил приказ атаковать Дженин и убить как можно больше арабов. Министр обороны напутствовал их: «Кто бы ни попался вам на пути, стреляйте в голову, и дело с концом». Все были рады доказать, что евреи вам больше не фраеры, а воинственная раса. Веришь, Берд, в глубине души я раскаивался: запилась такая каша из-за того, что мне захотелось понюхать женские трусы. Ну и устроил я им суматоху.
Мишка, наш музыкальный директор, уже начал отбор музыкантов и мелодий. Я дал ему четкие инструкции, чтобы выбирал что полегче, радостное. Никаких баллад, никаких грустных напевов, никаких дебильных блюзов, только простая и легкая музычка и песенки про мальчиков и девочек: Мэттью и Матильда, Ваня и Маша, надежда, новая дорога, праздник, Дом культуры, «Хава Нагила». Я хотел такие незатейливые мелодии, чтобы люди их сами подхватывали, даже если их никто не приглашал. Я хотел, чтобы слова были настолько банальны, чтобы на втором куплете люди начинали непроизвольно подпевать.
Кто-то мне сказал, что в университете, на кафедре этно-музыкологии, они называют такие песни «музыка a priori». Это музыка, с которой мы рождаемся, ну как с руками, ногами, злобой. Я сказал Мишке: «Давай делать «музыку a priori. Такую музыку, которая уже звучит, в душе, которую не надо специально разучивать, она уже течет в жилах, она выжжена в твоем коллективном сознании.» Он согласился, что это гениальная идея. Сказал, что мы привлечем «широчайший общий знаменатель». Я, конечно, попросил не усложнять, никогда не любил дроби. Эти двухэтажные числа меня бесят, уж как-нибудь проживу и без них. Когда надо разделить торт на три части, я беру нож, а не перо. Мишутка меня успокоил и сказал, что обо всем позаботится сам.
Мы стали прослушивать птенчиков из армейских ансамблей. Все они были очень талантливы. Каждый был просто супер, блин, одаренный. Трудно было решить, как поступить. Что тебе сказать — мы застряли на черт-те сколько времени, но после недели бесплодных метаний в нашу комнату вошла Хана Хершко из Комедийного эскадрона ВВС. Понял, парень? Она была настоящей секс-бомбой, малышка выглядела изумительно. Ладненькая, с крепкими сиськами, широкими бедрами и шикарной копной блондинистых волос. Как ее видишь, так и хочется языком слизнуть, как питой — хумус. Веришь, там не было ничего лишнего, ничего не висело и не болталось. Сиськи стояли, что твоя Королевская гвардия на карауле. По правде сказать, пела она так себе, зато, глядя на нее, запел весь мир. Увидеть ее и умереть. Лежать в темноте и мечтать, что когда-нибудь тебе посчастливится понюхать ее трусики.
Когда она покинула комнату, мы чуть не кончили от счастья, мы точно знали, что берем ее, и уже собирались пойти выпить чаю, чтобы остудить гормоны. Секи, парень, мы уже выходили, когда в дверях появился еще один желающий попытать счастья. Это и был известный урод из музыкального ПП Инженерных войск, Эяль Тахкемони. Насколько Хершко была красива, настолько он наоборот. Он был самым отвратительным существом на свете, реально кусок говна. Не поверишь, какой он был мерзкий. По правде говоря, у него был приятный голос, но выглядел он как после автомобильной аварии с тяжелыми последствиями, как чемодан после долгого путешествия, и кроме того все знали, что он педрила.
