В последнее Рождество[12] брат Значит начал рассказывать Марселино о жизни Иисуса. Брата Значит мальчик прозвал так год назад. Этот монах немного заикался и словечком «значит» частенько пытался помочь себе выговорить фразу без запинки: «значит, пошли мы…» или «значит, тогда вы и говорите…». Однажды он даже в часовне договорился до такой молитвы: «Значит, во имя Отца и Сына и Святого Духа». Брат Значит был очень высокий и худой, с длиннющими ногами, но ходил при этом крайне медленно. Как и все другие, он очень любил мальчика, Марселино же слегка побаивался его, в основном из-за роста.
В то Рождество брат Значит по поручению настоятеля завёл Марселино к себе в келью и стал рассказывать, как умел, о детстве Иисуса и о Святом Семействе[13]. Однако Марселино было гораздо интереснее не слушать, а задавать множество самых каверзных вопросов. Таким образом, доведя бедного брата Значит до полного изнеможения, Марселино узнал кучу подробностей про Ирода[14] и про то, как он приказал перебить всех детей в Вифлееме[15], и как выглядел вертеп[16], и почему Мария решила, что её Ребёнок появится на свет среди зверей, и как выглядит мастерская плотника, и шалил ли в детстве Иисус, как это делал сам Марселино. Ещё он хотел выяснить, были ли у Иисуса кошка или собака, разбивал ли Он коленки, когда был маленький и дрался ли с другими ребятами[17].
На большинство этих вопросов брат Значит был вынужден отвечать, как Бог на душу положит, из чего Марселино заключил, что монах во всём этом не шибко разбирается. Пришлось мальчику самому находить какой-нибудь тихий уголок — например, залезать на дерево — и там сидеть, представляя маленького Иисуса в плотницкой мастерской или на улице в Назарете, с соседскими детьми. Правда, он обычно быстро отвлекался на что-нибудь другое.
Следующей весной, незадолго до Страстной недели, которую, конечно же, весьма благочестиво отмечали в монастыре (вот только очень уж было голодно), настоятель поручил брату Бим-Бому, чтобы он рассказал Марселино о страданиях и крестной смерти Господа нашего. С братом Бим-Бомом всегда было интереснее, чем с братом Значит, хотя и был он строже, а однажды и вовсе надрал Марселино уши — и тот уже думал, не останется ли теперь с одним-единственным ухом, как его четвероногий друг Мур. Ну да, кот был ему другом, как и кормилица-коза, которую брат Негодный почему-то называл Амальтея[18].
Брат Бим-Бом, проведав о неудаче брата Значит, решил подойти к делу немного по-другому. Историю страстей Господних он пересказал от лица мальчика, который всю её видел сам. Такой рассказ действительно заинтересовал Марселино — он то и дело даже и в неурочное время искал брата Бим-Бома и просил его рассказывать дальше. На месте того мальчика Марселино представлял самого себя и воображал, как он стоит вместе с отцом перед преторией[19] а все кричат, чтобы Иисуса распяли, и сам он боится ужасно, но кричит, потому что отец велел.
На самом деле у всего этого была своя предыстория: дня за три-четыре до Вербного воскресенья[20] Марселино играл с большим слепнем, которому оторвал крылья, чтобы тот не улетел. Тут его позвали, и поэтому он слепня раздавил; но оказалось, что насекомое ещё шевелилось, так что прежде, чем побежать на зов, Марселино вернулся и наступил на него снова. Позвавший мальчика брат Пио всё это видел, но, желая удостовериться, спросил:
— Почему ты на него два раза наступил?
— Потому что он был ещё не совсем мёртвый, — ответил Марселино.
Тогда брат Пио больно дёрнул его за ухо и стал говорить о том, что Бог велел нам любить друг друга и ближних. Не удовлетворившись собственной проповедью, брат Пио пересказал случай со слепнем отцу-настоятелю, а тот позвал мальчика к себе и тоже долго говорил ему о любви.
Это слово Марселино частенько слышал в монастыре — то на молитве, то из книг, то просто в разговорах. Но сейчас он впервые задумался о том, что же оно обозначает, так что, выслушав отца-настоятеля и понуро ожидая приговора, действительно захотел узнать его значение и сказал:
— Я же не знаю, что такое любить…
Так возникла необходимость в объяснениях брата Бим-Бома, монастырского звонаря и ризничего. Слушая рассказ про мальчика, свидетеля Страстей Христовых, так похожего на него самого, Марселино начал понимать, что же такое любовь — прежде всего Божья, самая важная, от которой происходит всякая другая: любовь к семье, и к животным, и к Родине, и к труду, и много к чему ещё.
Марселино начал потихоньку считать, кого же он на свете любит, и выходило совсем немного. Монахов, конечно, ещё козу и Мура. Но так сильно, как говорил брат Бим-Бом, он любил разве что маму, которую и не видел-то никогда, да ещё Мануэля (с тех пор, как увидел). Конечно, если вдуматься, Бог, то есть Иисус — это тоже очень-очень важно; но историю Искупления мальчик так до конца и не понял, потому что задавал себе вопрос:
— Раз Бог всё может, что же Он не убил Пилата, Ирода и всех остальных?
Потом он, правда, вспоминал, что Бог-то и запретил убивать. Тогда он снова принимался размышлять и не мог вынести мысль, что Иисуса, а Он ведь Бог, мучили, бичевали, а потом распяли и пронзили копьём. Когда он в первый раз об этом задумался, то бросил хлеб, который как раз жевал, на землю, бегом побежал к привратницкой, и спросил:
— Брат Ворота, а что такое копьё?
Когда же он вернулся, зная ответ, то увидел, что на хлеб наползли муравьи. Марселино возмутился и собрался уже передавить их всех, но тут вспомнил про Иисуса и стал осторожно брать каждого муравья и отпускать на свободу, а потом откусил кусочек хлеба и долго смотрел перед собой, ни о чём не думая, и было ему как-то очень хорошо, хоть он и не знал почему.
Получается, ему надо любить всех и всё, потому что раз Иисус сделал такое, — а Он ведь Бог, — то все остальные, которые не боги, должны же делать хоть что-то.
Так Марселино решил полюбить всех очень-очень сильно, и принялся помогать братьям в саду, а потом брату Кашке на кухне, и рвал свежую траву для козы, и поднялся к брату Негодному, и обнял Мура… вот только надо было ещё придумать, где бы ему новое ухо достать: не отбирать же у другого кота!
Наконец Марселино, когда его позвали в трапезную ужинать и он уселся, как всегда, напротив отца-настоятеля, неожиданно заявил посреди ужина:
— Отче, а я уже люблю!
Но вскоре ему захотелось спать, — так бывает, когда долго молчишь, — и он уснул прямо за столом, а брат Кашка на руках отнёс его в постель.
Глава шестая
Теперь Марселино и Ангел шли дальше уже молча, по таинственному лесу, неравномерно освещенному какими-то странными мерцающими огоньками.
Вдруг мальчик спросил:
— Значит, я и Адама с Евой увижу, и всех святых, сколько их есть, и святого Франциска Ксаверия[21], и святую Терезу[22], и всех ангелов, вот прямо как тебя?..
— Так и будет, Марселино, если это угодно Господу.
Они ещё некоторое время шли мимо совершенно невообразимых деревьев, а потом уже Ангел удивлённым тоном задал вопрос:
— Как же так? Ты стольких перечислил — а одного забыл, того, кто напрямую тебя касается.
— Меня?
— Ну да. Знаешь, маленький такой, невзрачный, с небольшой бородкой, а на руках и ногах у него раны, как у Самого Господа…
Марселино просиял:
— Это ты про святого Франциска!
— Именно.
— У нас в часовне его образ висел, и я на него смотрел всё время…
— А «Гимн солнцу»[23] ты помнишь?
— Немножко.
— Ну-ка, давай, я послушаю.
Рассветало, солнце пробивалось между деревьями, и лес понемногу становился похож на готический собор.
Марселино молчал, и Ангел начал первым:
— Хвала Тебе, Господь, в Твоих твореньях… А Марселино ответил:
— Ты создал брата-солнце, что сверкает…
— Могучим блеском с неба, — подхватил Ангел, — день даёт нам…
Марселино вновь замолчал, так что Ангел продолжил:
— И образ Твой напоминает видом…. Ну же, неужели ты дальше не помнишь?
— Хвала Тебе, — заговорил Марселино, — Ты создал месяц, звёзды…
— In celu i'ai formate clarite, pretiose e belle…[24] — Марселино засмеялся:
— Брат Негодный тоже его по-итальянски знал!
Но Ангел уже не мог остановиться и продолжал без него, нанизывая образы гимна один на другой:
Хвала Тебе за ветер, воздух, небо,За облака, за всякую погоду,Которую даёшь Ты в помощь твари.Хвала за кроткую сестрицу нашу воду,Весёлую, прозрачную как слёзы.Хвала Тебе за то, что брат-огоньТвоим веленьем освещает ночи,Такой красивый, яркий и могучий.Хвала Тебе за землю, нашу мать,Которая нас на себе покоит,Заботится о нас, плоды приноситИ травы разные и пёстрые цветочки…За смерть телесную хвалю Тебя Господь,Сестру могучую, которой не избегнетНикто живущий…
Так шли они дальше, держась за руки, и снова молчали. В лесу уже царило утро, а Марселино почему-то вспомнил, как однажды сестра-вода и братья-ножницы дружно сыграли с ним злую шутку…
