– Ну вот. Зачем же мне портить тебе жизнь? У тебя все впереди.
– С тобой…
– Нет. Во-первых, у меня ребенок…
– Замечательно!
– Во-вторых – своя жизнь, к которой я привыкла и которую не собираюсь менять никоим образом. Эта минута пройдет, а потом ты будешь преследовать меня, чего-то требовать… А я от этого так устала. Мне это не нужно. Понимаешь?
Но я уже ничего не понимал…
Потом я снова урывками, как в первый вечер, видел только ее золотое очертание, легкий прозрачный контур, падающий и поднимающийся надо мною, как волна. Все смешалось. Дождь и ветер, казалось, сносили наш сарай, шуршало сено, и я обнимал ее вместе с охапками сухой душистой травы. Она и сама была травой – дурманящей, исцарапавшей меня с ног до головы. До крови, выступившей на спине и локтях…
Я сказал ей, что – однолюб. Но тогда я еще не знал, насколько близок был к этой истине…
Елизавета Тенецкая
1
В город она вернулась раньше положенного путевкой срока. Уставшая, изрядно простудившаяся и злая. Ведь если не любишь ничего коллективного, зачем нужно было идти в поход? Кости еще ныли от езды на телеге, в которой хозяин сарая довез ее и Студента до пансионата. Как оказалось, забрели они достаточно далеко, ибо телега тряслась по ухабам часа два! В пансионате ЧП быстро замяли, так как выглядела парочка достаточно странно. Студент пребывал в некоторой эйфории, дамочка, не вынимая сигарету изо рта, только отмахнулась от медсестры, подступавшей к ней с термометром. Хороша же она была! И зачем вообще нужен такой отдых? Поддалась на уговоры подруги, и вот результат: та же скука, только добавился очередной романтический инцидент. Нужно было что-то с собой решать. В сентябре ей предстояло работать на кафедре, что-то там преподавать, распинаться перед зелеными первокурсниками, заведомо зная, что каждое ее слово будет ложью. А этим мальчикам и девочкам при нынешней постановке вещей никогда не снять своего «Андрея Рублева». Тогда – о чем говорить? И еще ее неприятно мучила мысль, что среди студентов, скорее всего, будет и Этот. Ничего пошлее нельзя и вообразить!
Лиза поднялась на третий этаж и, порывшись в карманах, достала большой ключ от общей двери. В длинном коридоре было темно и тихо, соседи еще не пришли с работы. Лиза толкнула дверь своей комнаты – она ее не запирала, – бросила сумку у порога и прошла к кровати. Села. В комнате пахло пылью, как это всегда бывает, когда хозяева отсутствуют. Нужно было позвонить маме, чтобы она привезла Лику к вечеру. А до того – сходить в магазин, купить молока, хлеба, чего-нибудь посущественней, что-то приготовить…
Лето закончилось. Оно было коротким и промелькнуло почти незаметно. Лиза вспомнила, какие надежды на него возлагала. Целый год шли переговоры о включении ее в делегацию, едущую на конференцию в Мадрид. Ей пришлось собрать неимоверную кучу справок, включая и все медицинские, обойти сотни мерзопакостных кабинетов, где каждый клерк окидывал ее скептическим взглядом и, как правило, спрашивал: «А не останетесь там?», многие предлагали обсудить эти вопросы «за рюмкой кофе» где-нибудь в уютном валютном баре – засекреченном месте, доступном лишь избранным. И вот когда все уже вроде бы получалось, ее вызвал завкафедрой и, пряча глаза, объяснил, что там, «наверху», вдруг выяснилось, что у нее ребенок от неблагонадежного лица, отбывающего срок за антиправительственные высказывания.
– Детка, – сказал он, – вам следовало бы сразу об этом рассказать. Получилось, что вы этот факт хотели скрыть. Теперь уж поздно что-либо менять. Вот если бы ребенка не было… Вы ведь не оформляли брак официально?..
Да, все было так. Когда дома узнали, что Лиза общается со странными личностями, за что ее однажды даже вызвал на беседу участковый, мама сказала: «Добегалась», а когда выяснилось, что дочь беременна, последовал вывод: «Догулялась».
Объяснять что-либо было бессмысленно. Для этого нужно было слишком много слов и усилий, а Лиза предпочитала все делать молча.
После выпускных экзаменов в институте ее любимая преподавательница, Валентина Петровна, заметив округлившийся живот, сказала:
– Тебе будет трудно. Но это даже не из-за ребенка. То, что ты решила его оставить, – это хорошо. Запомни: ты очень талантлива. И должна переждать, перетерпеть. Оставайся пока в аспирантуре, а там будет видно. Времена меняются. Занимайся пока ребенком, устраивай быт – это тоже очень важно. И жди. Может быть, ждать придется долго. Поэтому я и говорю: перетерпи.
Теперь маленькой Лике два года. Времени прошло не так уж много. А терпения явно не хватало. Особенно после этого отказа в поездке. Не говоря уж об уничтожении «Безумия» и еще кое-каких работ, которые видели только однокурсники и то – на кухне при наглухо задернутых шторах. И она занималась Ликой. Она всегда знала, что у нее будет девочка с таким именем. Когда-то очень давно Лиза с бабушкой отдыхали в пансионате на Азовском море. Лизе тогда было одиннадцать лет, а вокруг не было ни одной ровесницы, и тогда она познакомилась на пляже с четырехлетней девчушкой. Вернее, девчушка сама подошла к ней. Вначале Лиза недовольно отмахивалась от ее вопросов, а потом ей стало интересно. А затем и вовсе произошло чудо: кроха оказалась умницей и такой фантазеркой, что у Лизы захватило дух. Девочку звали Лика.
– Анжелика? – гадала Лиза. – Ангелина? Ликора?
– Нет, Лика! – стояла на своем малышка.
О чем они говорили, сейчас Лизе трудно было вспомнить, осталось только странное ощущение, будто повстречала маленького ангела, умеющего говорить просто о сложном. Лиза ставила перед ней самые каверзные вопросы – «О чем бы ты спросила Бога?», «Как на земле появился первый человек?» и даже об устройстве Вселенной, – и девочка выдавала такие «шедевры», что их стоило бы записать. Не записала. А теперь забыла окончательно. Осталось имя – Лика.
Лика – девочка, дитя такой горькой, обжигающей и короткой любви, ее надежный якорь, удерживающий у берега. Она рождалась под мелодию Моцарта, лившуюся из больничного репродуктора, – так же легко, как и эта мелодия несколько столетий назад. И Лизе казалось, что на ней не застиранная больничная сорочка с прорехой почти до живота, а венецианские кружева. Несколько дней, проведенных в роддоме, были самыми счастливыми в ее жизни. Этому ощущению не мешало ничто – ни бежавший по стене таракан, ни лопнувший в глазу сосуд, ни болтовня трех соседок по палате, целыми днями обсуждавших своих мужей. Она хотела, чтобы ее девочка была похожа на ту Лику из ее детства. И когда медсестра внесла младенцев – по двое на каждой руке, – Лиза сразу же узнала своего: из-под казенного чепчика выбивались каштановые кудряшки…
– Ух, какая ядреная девка получилась! – сказала медсестра. – И тихая какая! Видно, будет профессоршей!
Теперь вся ее жизнь посвящена Лике и… ожиданию. И в ней нет места никому другому. А тем более – этому Студенту.
В последнее время она стала замечать, что ее совершенно не интересует все внешнее. Она, словно губка, вобрала в себя все соки окружающего мира, и этот мир – в лучшей модифицированной форме, совершенный и справедливый, – существовал внутри нее. Поэтому все, что происходило извне, в том числе и многочисленные бесплодные романы, Лиза воспринимал как внешний раздражитель, каплю йода в чистом стакане воды. Мир, который она строила внутри («Будь терпелива! Времена меняются…»), не был воздушным. Он ждал своего часа. А пока она писала сценарии невозможных фильмов, записывала сюжеты и удачные афоризмы, еще не зная, что они получат название «бренд».
2
…Проблемы начались с первого дня занятий. Она вошла в аудиторию и сразу же натолкнулась на Глаза. Его глаза. Студент сидел в первом ряду и вел ее взглядом, как ведут по небу самолет два прожектора. Это было невыносимо. Тем более что ей впервые доводилось стоять перед студентами в новом качестве – куратора курса. Вначале ей показалось, что эти глаза достаточно наглы и двусмысленны и могут причинить ей зло. Но с каждой минутой это впечатление улетучивалось. Как человек, привыкший чувствовать кожей малейшие колебания невидимых волн, Лиза ощутила, что в этих глазах нет ни доли агрессии, превосходства или же намека на мимолетное летнее приключение. Взгляд студента словно обволакивал ее защитной аурой. Эти глаза ревностно оберегали ее. И она успокоилась.
В конце пары, на которой она объяснила первокурсникам распорядок, уточнила расписание и произнесла некую вступительную речь, он подошел к ней в числе других – в основном девчонок – и, переждав, пока схлынет их восторженный щебет и они разойдутся, сказал:
– Я бы хотел пригласить вас… тебя… к себе в гости. Это возможно?
Она строго вскинула брови:
– Нет. Надеюсь, это понятно? Или будут проблемы?
Он почти что покрылся изморозью, как от дыхания ледника, на лбу выступили бисеринки пота.
– И прошу вас, – добавила Лиза, – называйте меня, как все, – по имени-отчеству. Иначе… Иначе мне придется завтра же уволиться. Договорились?
