— Хорошо пообедали, господа?
— Очень хорошо.
Так хорошо, что оба немного отяжелели, и оба почувствовали это, когда вышли на солнышко.
— Спасибо за обед, Мегрэ. Не оставляйте меня слишком долго в неведении.
— Обещаю.
И пока раскрасневшийся следователь пролезал за руль своей расхлябанной машины, комиссар снова прошел в дом, где совершилось убийство.
Он хорошо пообедал. Жара хотя и вызывала желание поспать, была приятной, солнце сияло.
Манюэль тоже любил хорошую еду, вино и эту полудрему в прекрасные летние дни…
Барон, посвистывая, ходил по гостиной. Он снял пиджак, открыл окно, и Мегрэ догадался, что инспектору не терпится пойти поесть.
— Можете идти. Оставьте отчет на моем письменном столе.
Комиссар увидел Жанвье, тоже без пиджака, в кабинете, где он опустил венецианские шторы. Когда вошел Мегрэ, инспектор встал, поставил обратно на полку бульварный роман, который читал, и взял свой пиджак.
— Служанка ушла?
— Я ее допросил — она не слишком разговорчива.
Оказывается, она новенькая, ее наняли в начале этой недели. Прежняя, кажется, вернулась к себе в провинцию, в Бретань, чтобы ухаживать за больной матерью.
— В котором часу она сегодня пришла?
— Говорит — в десять.
В Париже, как и в других местах, существует несколько типов домашних работниц. Эта, которую звали мадам Мартен, принадлежала к самой неприятной категории, к категории женщин, несчастных в личной жизни, женщин, которые притягивают к себе всяческие бедствия и потому злы на весь мир.
На ней было черное бесформенное платье, растоптанные туфли, и она смотрела на всех исподлобья свирепым взглядом, словно ждала, что на нее вот-вот нападут.
— Я ничего не знаю, — заявила она Жанвье, прежде чем он успел открыть рот. — Вы не имеете права надоедать мне. Я работаю в этом доме только четыре дня.
Угадывалась ее привычка во время работы цедить сквозь зубы что-нибудь ехидное.
— Я ухожу отсюда, и никто не может меня задерживать. Ноги моей здесь больше не будет. Я все время подозревала, что они не женаты и что это когда-нибудь закончится драмой.
— Вы полагаете, что смерть месье Пальмари связана с тем, что он не был женат?
— Так всегда бывает, разве нет?
— По какой лестнице вы поднимались?
— По той, что для слуг, — кисло ответила она. — В молодости бывали времена, когда люди с радостью вели меня по главной лестнице.
— Когда вы пришли, вы видели мадемуазель Бош?
— Нет…
— Вы сразу прошли на кухню?
— Я всегда начинаю с кухни.
— Сколько часов в день вы проводите здесь?
— Два часа, с десяти до двенадцати, и все утро по понедельникам и субботам, но теперь, слава Богу, я в субботу не приду.
— Что вы слышали?
— Ничего.
— Где была ваша хозяйка?
— Не знаю.
— А вы не должны были ее спросить, что вам делать?
— Я достаточно опытна, чтобы знать, что мне делать.
— А что именно вы должны были сделать сегодня?
— Убрать покупки, которые она принесла, — они лежали на столе, почистить овощи, пропылесосить гостиную.
— А что вы убирали в другие дни?
— Спальню и ванную.
— А кабинет?
— Кабинет месье? Этим занималась сама мадемуазель.
— Вы не слышали выстрелов?
— Я ничего не слышала.
— Ваша хозяйка не говорила по телефону?
— Дверь была закрыта.
— В котором часу вы видели мадемуазель Бош сегодня утром?
— Точно не знаю. Через десять или пятнадцать минут после того, как пришла.
— Какой у нее был вид?
— Она до этого плакала.
— А потом?
— Она мне сказала: «Не оставляй меня одну. Я боюсь, что потеряю сознание. Кто-то убил папу».
— Дальше…
— Она направилась в спальню, я за ней. Она бросилась на кровать и стала рыдать.
— А вы не пошли взглянуть на месье Пальмари?
— Зачем?
— Что вы о нем думали?
— Ничего.
— А о вашей хозяйке?
— Тоже ничего.
— Вы здесь с понедельника? Приходил сюда кто-нибудь с тех пор?
— Нет. Это все? Мне можно идти?
— С условием, что вы оставите свой адрес.
— Я живу недалеко. В мансарде самого разваленного дома на улице Этуаль, номер двадцать семь «а». Застать меня можно только вечером, весь день я работаю в разных домах. И запомните, полицию я не люблю.
Жанвье протянул комиссару протокол допроса.
— Давно ушел Мере?
— Минут сорок назад. Он все осмотрел в этой комнате, перелистал книги, заглянул в конверты с пластинками. Он ничего не нашел. Никакого тайника в стенах, ни одного ящика с двойным дном. На всякий случай он прошелся по комнате с пылесосом и унес пыль, чтобы сдать на анализ.
— Иди обедать. Рекомендую тебе телячьи кружки «У овернца». А потом зайди за мной. Ты посоветовал полицейскому комиссару ничего не сообщать прессе?
— Да. До скорого свидания. Кстати, следователь не очень вам надоел?
— Напротив. Этот человек начинает мне нравиться.
Оставшись один, Мегрэ снял пиджак, медленно набил трубку и стал осматриваться вокруг.
Кресло на колесах, принадлежавшее Пальмари, которое Мегрэ впервые видел пустым, вдруг приобрело особое значение, в особенности потому, что на коже сиденья и на спинке сохранились отпечатки тела, а в мягкой обивке сбоку виднелась дырка от одной из пуль.
Он машинально перелистал несколько книг, посмотрел пластинки и повернул ручку радиоприемника, потом поднял шторы на окнах, одно из которых выходило на улицу Акаций, а другое — на улицу Триумфальной арки.
Вот уже три года, как Пальмари проводил все время в этой каморке, покидая ее, только чтобы лечь спать после того, как Алина разденет его, как ребенка.
Если верить тому, что он говорил десять дней назад и что подтверждали инспекторы, Пальмари никто не посещал и, кроме радио и телевизора, Алина была для него единственной связью с внешним миром.
В конце концов Мегрэ пересек гостиную и постучал в спальню. Не получив ответа, он открыл дверь и увидел, что Алина лежит на спине в своей огромной кровати, устремив глаза в потолок.
— Надеюсь, я вас не разбудил?
— Я не спала.
— Вы поели?
— Я не хочу есть.
— Служанка заявила, что больше сюда не вернется.
— Мне это безразлично. Если бы и вы могли не возвращаться…
— Что бы вы стали делать?
— Ничего. Если бы вас убили, неужели вашей жене было бы приятно, что ее квартиру заполонили какие-то люди, которые беспрестанно задают вопросы?
— К несчастью, это неизбежно.
— Я не знаю ничего больше варварского.
— Нет, знаете — убийство.
— И вы подозреваете, что это я его совершила? Несмотря на испытание, к которому ваш специалист приступил сегодня утром?
— Я полагаю, вы стряпаете?
— Как и все женщины, у которых нет кухарки.
— Вы надеваете резиновые перчатки?
— Я стряпаю без перчаток, а надеваю их, только когда чищу овощи и мою посуду.
— Где они?
— На кухне.
— Покажите мне их, пожалуйста.
Она неохотно поднялась, глаза ее потемнели от злости.
— Пойдемте!
Ей пришлось выдвинуть два ящика, прежде чем она нашла их.
— Вот они! Вы можете послать их своим «артистам».
Сегодня утром я их не надевала.
Ни слова не говоря, Мегрэ сунул их в карман.
— Несмотря на то, что вы думаете иначе, Алина, я чувствую к вам большую симпатию и даже испытываю некоторое восхищение.
— Я должна быть этим растрогана?
— Нет. Я хотел бы немного поговорить с вами в кабинете Манюэля.
— А если я отвечу отрицательно?
— Что вы этим хотите сказать?
— Если я откажусь? Полагаю, тогда вы увезете меня в свой кабинет на набережной Орфевр?
— Я предпочел бы, чтобы это произошло здесь.
Она пожала плечами, прошла впереди него и опустилась на узкий диван.
— Вы воображаете, что я вновь расстроюсь, увидев место преступления?
— Нет. Но будет лучше, если вы перестанете скрывать от меня то, в чем будете вынуждены в один прекрасный день признаться.
Она зажгла сигарету, равнодушно глядя на Мегрэ.
Указывая на кресло на колесах, Мегрэ сказал:
— Вы хотите, чтобы убийца был наказан?
— Да, но я рассчитываю не на полицию.
— Вы предпочитаете взять это на себя? Сколько вам лет, Алина?
— Вы же знаете. Двадцать пять.
— О, у вас вся жизнь впереди. Манюэль оставил завещание?
— Я об этом никогда не беспокоилась.
— У него был нотариус?
— Он не говорил мне об этом.
— Куда он помещал свои деньги?
— Какие деньги?
— Начнем с тех, которые приносил ему «Золотой бутон». Мне известно, что каждую неделю вы получали от управляющего деньги, причитающиеся Манюэлю. Куда вы их девали?
На ее лице появилось выражение игрока, который учитывает все возможные последствия своего следующего хода.
— Я клала их в банк, оставляя только то, что требовалось на хозяйство.
— В какой банк?
— Отделение «Лионского кредита» на авеню Гранд-Арме.
— Счет на ваше имя?
