Ольбрихта бросило на адъютанта. Обладая звериной реакцией, он в последний момент успел уцепиться в одежду обер-лейтенанта и удержать его повисшее тело от падения в грязь.
Фуражка Риккерта, словно, подбитый англичанами линкор "Бисмарк", набрав жижи, медленно погрузилась на дно.
Штабной оператор унтер-фельдфебель Ланке, сидящий впереди рядом с водителем, сильно ударился головой о стекло и размазал его кровью.
Водителя от последствий удара спас руль, в который тот как дог, намертво вцепился руками. Тем не менее, в груди у Брайнера защемило. Он сразу и не понял, защемило от удара или от проклятий, которые тут же посыпались в его адрес. Вездеход развернуло, он накренился и заглох.
— Брайнер! — закричал в ярости адъютант Риккерт, которого вернул на сиденье командир батальона. — Вы что, шнапс пили с утра?
— Никак нет, господин обер-лейтенант,— заикаясь оправдывался бледный водитель.— Я вообще не пью.
— Так какого черта, вы газуете, не зная дороги? Вы расшибете нас раньше, чем русские Иваны. Вам надо лошадью управлять, а не вездеходом. Чуть не убили командира батальона. Вам дорого обойдется моя фуражка, Брайнер!
— Все, хватит, Риккерт! Прекратите балаган! — резко одернул того Ольбрихт. — Брайнер! — обратился командир к водителю. — Успокойтесь и окажите помощь унтер-фельдфебелю. Помогите нам только выйти из машины.
Ольбрихт хладнокровно отреагировал на неприятный казус в дороге. Время до встречи с командиром корпуса было достаточно. Он не опаздывал. Просто ему не нравился в последнее время адъютант. Тот при малейшей возможности старался выслужиться перед начальством. Допускал порой бестактность и не сдержанность.
Водитель благодарно посмотрел на командира и, справившись с сиюминутным волнением, открыл свою дверь и вскочил в лужу. Яма была глубокая. Холодная маслянисто-серая жидкость моментально затекла в укороченные сапоги Брайнера. Но гефрайтера не смутила неприятная закаливающая процедура. Он терпеливо перенес первым адъютанта на сушь. После чего подставил свою спину и хотел перенести капитана.
— Господин гауптман! Садитесь,— Брайнер еще ниже нагнулся.
— Отставить, Брайнер! Команда вольно.
Командир разведбатальона залез двумя ногами на раму машины и, держась за тут же поданную руку водителя, сделал сильный, пружинистый толчок. Его рослое, тренированное тело без труда преодолело расстояние в три метра и он, сгруппировавшись, упал на мшистую поверхность у дороги, возле невысокой ели.
Отряхнув китель и бриджи серо-зеленого цвета с золотисто-желтой окантовкой разведывательных подразделений танковых частей от грязи и мха, поправив фуражку, он строго посмотрел на Брайнера и сделал тому предупреждение:
-Впредь, будьте внимательнее, Брайнер. В таких случаях, прежде чем ехать, выйдите и проверьте дорогу.
— Слушаюсь, господин гауптман! Не рассчитал свои силы.
Брайнер держал стойку смирно, и преданно смотрел на своего командира. Он был благодарен тому и считал, что легко отделался от происшествия.
Здесь подъехал штабной бронеавтомобиль. Из него выскочил командир 3 взвода штабс-фельдфебель Шток. Увидев завалившийся вездеход и рядом стоящих офицеров, он подбежал к ним.
— Произошло что-то неожиданное, господин гауптман? Какие будут указания?
— Помогите Брайнеру разобраться с вездеходом. Я и обер-лейтенант Риккерт пройдем вдоль дороги. Через триста метров поселок. Дорога будет лучше. Передайте Каплеру, пусть на мотоцикле следует рядом с нами. Выполняйте.
Пройдемте, Карл, разомнем затекшие ноги, — он уже обратился к адъютанту, — заодно и поговорим.
Ольбрихт указал подчиненному офицеру, поднятой палкой, направление движения и сам пошел вперед.
Стояла как никогда теплая солнечная апрельская погода. Почки на деревьях лопнули рано и уже появились первые клейкие листочки.
Францу вдруг захотелось, пройти по этому девственно-свежему небольшому леску. Он ему, почему то напомнил, внутренний сквер их дома на Клингельхёферштрассе. Тогда с няней Катрин, они ходили по скверу и собирали опавшие красно-желтые листья клена. Ему было тогда всего восемь лет. Но ему было так памятна эта прогулка — он и Катрин. Конечно, сравнение шло по его психоэмоциональному состоянию, по его сиюминутному настроению. Там была прекрасная тихая берлинская осень, а здесь солнечная юная белорусская весна.
Ольбрихт отрешенно, не задумываясь, шел по чистому хвойному лесу, глубоко вдыхая запах сосновых почек, и наслаждался временным покоем. Изредка ему попадались, сбившись у дороги кустарники бузины и молодые белоствольные березки. Их зеленая нежнейшая поросль, жажда жизни трепетно волновали его утомленную душу. Он вдруг почувствовал, что у него вновь защемило в сердце. Перед глазами пошли действия жаркого лета 41 года: соломенные крыши, убогие, заброшенные славянские селения, пыльная дорога, пленные русские, много пленных, короткие бои, стремительное наступление и глаза, большие небесного цвета проникновенные глаза...
-Коммандос, не раскисай! — вдруг раздался насмешливый, внутренний голос, исходящий, как ему показалось, из правой стороны черепа. — Нас ждут большие дела!
— Опять, ты? — скривился как от зубной боли Ольбрихт и хлестко рубанул березовым прутком по молодой поросли кустарника. — И зачем ты свалился на мою голову? Без тебя было тоскливо, но не тошно. А с тобой? — Франц оглянулся по сторонам, не услышал ли случайно его бормотание адъютант. Но того еще не было. — Дай вздохнуть свежего воздуха перед боем и помечтать в окружении этой сиюминутной красоты.
— Вздохнуть — дам, а расслабляться — нет, капитан. К генералу едем. Ты понимаешь, во что мы втягиваемся? На карту поставлена целостность всей группы армий Центр, а может и всей нации. А ты о блондинке вспомнил.
— Блондинке? Какой блондинке? — Франц резко остановился, упершись в ствол молодой березы и с замиранием сердца, напрягая слух, стал прислушиваться, что еще скажет внутренний голос...
Вот уже два месяца не давал ему покоя этот голос: сильный, уверенный, поселившийся в голове после контузии в период ожесточенных зимних боев под Рогачевом. Он постоянно напоминал о себе, подсказывал ему в трудных ситуациях, руководил им, изменял его собственное я.
К удивлению врачей, Франц, находясь в госпитале, быстро поправился и, несмотря на их протесты и недоумения по случаю отказа поехать в отпуск, попросился вновь в свою дивизию. Выйдя из госпиталя, он понял, что стал другим. Стал более ловким, более изощренным, более опытным, практически неуязвимым профи. И все благодаря какой-то силе вселившейся в него и разговаривавшей с ним этим насмешливо-требовательным баритоном.
