2
Наше время
Наше время так хвалили,Столько ждали от него,И о нем, как о Шамиле{63},Все так долго говорили,Не сказавши ничего!
Стало притчей наше времяИ в пословицу вошло…Утвердясь на этой теме,Публицистов наших племяСотни хрий произвело.
Наконец нам надоелоСлушать праздный их синклит,И с возгласами без делаНаше время опошлело,Потеряло свой кредит.
Осердясь на невниманье,Чуть не сгибло уж в Неве…Но потом, нам в наказанье, —Вдруг в газетное названьеПревратилося в Москве!..{64}
3
Грустная дума гимназиста лютеранского исповедания и не киевского округа.{65}
Выхожу задумчиво из класса.Вкруг меня товарищи бегут;Жарко спорит их живая масса,Был ли Лютер гений или плут.
Говорил я нынче очень вольно, —Горячо отстаивал его…Что же мне так грустно и так больно?Жду ли я, боюсь ли я чего?
Нет, не жду я кары гувернера,И не жаль мне нынешнего дня…Но хочу я брани и укора,Я б хотел, чтоб высекли меня!..
Но не тем сечением обычным,Как секут повсюду дураков,А другим, какое счел приличнымНиколай Иваныч Пирогов;
Я б хотел, чтоб для меня собралсяВесь педагогический советИ о том чтоб долго препирался,Сечь меня за Лютера иль нет;
Чтоб потом, табличку наказанийПоказавши молча на стене,Дали мне понять без толкований,Что достоин порки я вполне;
Чтоб узнал об этом попечитель,И, лежа под свежею лозой,Чтоб я знал, что наш руководительВ этот миг болит о мне душой…
Конрад Лилиеншвагер
№ 5
Опыт отучения людей от пищи
Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и – лаяй!
Тредьяковский{66}
Отчего иногда люди мрут как мухи?
В. А. Кокорев уверяет, будто оттого, что телеграфы не везде существуют. Да притом – прибавляет он – как же не умирать людям, которых не кормят по нескольку дней, привозят и пускают в голую, бесплодную степь, без хлеба, без всяких запасов, на 40® жару, не заготовивши им никаких помещений, не пославши с ними ни лекаря, ни медикаментов… Как тут не умереть человеку?..{67}
Правда, совершенная правда! Как тут не умереть человеку? И дивиться нечего: дело совершенно натуральное, даже, можно сказать, неизбежное… Напротив удивительно было бы, если бы при таких условиях не умирали люди, – хотя бы даже и телеграфы были повсюду, ибо известно, что медики, лекарства, хлеб и помещения по телеграфу не пересылаются…
Но скажите, пожалуйста, где же это подвергают людей таким отчаянным пыткам, такой ужасной смерти? На чье это жестокосердие и зверство нападает г. Кокорев с обычным своим практическим смыслом? Какому варвару доказывает он, что болезни и смертность составляют необходимое последствие безумных и ужасных распоряжений, им перечисленных?
Погодите, господа, приходить в ужас: никакого варвара и злодея тут нет, а просто г. Кокорев совершает похвальный акт самообличения и покаяния. Благоразумные распоряжения, произведшие в целой массе рабочих людей болезни и смертность, совершились в Обществе Волжско-Донской железной дороги, которого г. Кокорев был учредителем, и в распоряжениях этих он признает себя значительно повинным. История всего дела довольно длинна, но мы попробуем рассказать ее с некоторою подробностью и в заключение прибавим новые сведения по делу рабочих Волжско-Донской железной дороги, последовавшие уже после покаяния г. Кокорева.
Известно, что Общество Волжско-Донской дороги открылось в декабре 1858 года и в первом же собрании своем заявило себя речами, полными любви к русскому человеку. Так, г. Кокорев сказал речь, в которой между прочим провозгласил:
Мы желали заказать пароходы для Дона в России, чтобы выпискою из-за границы не причинять себе гражданского стыда, но, по неимению у нас в достаточном количестве механических заведений, должны были, из желания ускорить плавание по Дону, обратиться к заводчикам на Дунае. Не будем скрывать того, что это обстоятельство пробуждает во всех нас (то есть в ком же именно?) чувство стыда, и чем глубже его сознание, тем вернее в нем кроется сила грядущего обновления («Московские ведомости», 1859, № 3){68}.
Вот патриотизм-то какой у г. Кокорева! Во что бы то ни стало хочется ему иметь пароходы доморощенные, и только уже совершенная невозможность, неимение у нас механических заведений заставляет его обратиться за границу… А то бы он во славу патриотизма непременно где-нибудь у себя заказал… Вот что значит иметь высшие соображения в коммерческом деле: не ищи, где бы купить лучше и дешевле, а думай о том, чтобы покупка в известном месте не навлекла «гражданского стыда» на любезное отечество!..
И видно, что общество вполне прониклось патриотизмом г. Кокорева, только повернуло его немножко в другую сторону. Не имея возможности похвастаться пред иностранцами своими механическими заведениями, оно решило, как видно, щегольнуть нашим национальным богатством. Этим, конечно, и объясняется, что (по сведениям правления общества, в «С.-Петербургских ведомостях», 1859, № 257) пароходы, заказанные для донского пароходства на заводе Лерда, обходятся обществу в 750–800 рублей за силу, тогда как мы в акционерной полемике последнего времени привыкли постоянно встречать цифру 400–500 рублей за пароходную силу{69}.
Еще прибавьте к этому, что и заказы-то были вовсе не нужны и что они, как и дунайские заказы, сделаны были еще тогда, когда только что предполагалось приступить к исследованиям о плавании по Дону и когда еще были одни смутные предчувствия о необходимости очистки донских гирл… Все это произведено было силою патриотических стремлений…
Но заказы пароходов, как и вся «искусственная» часть дела, до нас с г. Кокоревым не относятся, и потому оставим их в стороне. Гораздо ближе нашему сердцу речь г. Погодина, который говорит без обиняков: «люблю русского человека за то, что в нем много доверчивости, без которой нам всем пришлось бы положить зубы на полку…» Речь эта – о важности доверия – до сих пор еще не оценена по достоинству; а между тем она есть такой памятник нашего ораторского искусства, который в будущем издании хрестоматии г. Галахова должен блистательно заменить речь г. Морошкина о том, что наше «Уложение» есть «результат всемирного стремления народов к единству»{70}. По мнению г. Погодина, все должно быть основано на «доверии особого, высшего рода», все должно делаться «по душе», то есть надо верить всему, что объявят те, у кого в руках дело.
Отчетов никаких не нужно – уверяет г. Погодин, – ибо где отчетность, там по большей части и неправда… Отчетность и хороша, проговаривается он при этом, но по нашему (то есть г. Погодина – с кем еще?) характеру имеет свои неудобства и невыгодные стороны… Поэтому, говорит, лучше нам не отдавать никаких отчетов… то есть нет… он сказал: лучше нам не требовать никаких отчетов и предаться вполне в руки учредителей. Вот теперь нам нужно, говорит, директоров выбирать; но что мы тут смыслим, кого выберем? Напутаем только. Нет, поклонимся-ко лучше учредителям да попросим их сказать нам, кого надо назначить директорами. Так оно и будет, как они решат. «Мне кажется, – уверял маститый профессор, – что лучше всего мы соблюдаем наши выгоды, сказав нашим учредителям с их будущими директорами, как говаривали наши деды: если вы не оправдаете вашей доверенности, если вы нас обманете, то вам будет стыдно… И если они нас обманут, то им будет стыдно»{71}.
Все это, как видите, говорилось во имя русской народности, в видах уважения к отцам и дедам, в уверенности насчет высоких сердечных качеств русского человека. Представителем русских людей был в числе учредителей и г. Кокорев; к нему тотчас и обратились с предложением директорства. Но он «по многосложности своих занятий» отказался от этого звания; тогда избрали его почетным членом правления. С избранием его для общества обеспечивалось присутствие русского элемента в деле, обеспечивалась, кроме того, полная и безусловная гласность, которой так ревностно служит г. Кокорев. Так г. Кокорев и говорил в собрании акционеров: «Поведем это дело не по одним только форменным колеям, а при содействии спасительной гласности по широкой дороге современного и истинного человеческого взгляда на общественные нужды».
Поговоривши таким образом, начали дело. В первые месяцы все было хорошо. Никто ничего не говорил против общества; к спасительной гласности не прибегал даже г. Кокорев, не ранее как в конце ноября объявивший в «Русском вестнике» (№ 21), каково было истинное положение дела при его начале{72}. При открытии общества он вместе с профессором Погодиным все восхищался тем, что акции общества разобраны, несмотря на соперничество гарантированных акций Главного общества русских железных дорог. В ноябре г. Кокорев пропечатал, что к открытию Волжско-Донского общества акций было разобрано только две трети, остальную же треть, то есть более чем на 2 1/2 миллиона рублей, г. Кокорев взял на себя и на своих знакомых – единственно по необходимости, чтобы предприятие могло состояться. Если так, то позволительно усомниться в основательности восторгов, с которыми в декабре 1858 года гг. Кокорев и Погодин отзывались об успешном расходе акций: ясно, что все дело устроено было единственно пособием г. Кокорева, который одушевлен был в этом случае, как и всегда, любовью к делу, к национальной пользе предприятия, а никак не расчетами собственных выгод. Недаром же его и директором выбирали и почетным членом правления избрали!
