деньги для него. Но почему-то найденные им средства не помогали, а денег требовалось все больше и больше. И вот, вначале стала исчезать мебель и одежда. Затем от нас ушел учитель, потом слуги, и, в конце концов, пропала и хорошая еда.
Мать болела, я плакал, а брат стал чаще и чаще кричать на меня. Вначале я не понимал, почему брат мною не доволен. Я думал, маму мучает болезнь, причем же тут я? А когда понял, что стал причиной ненависти брата из-за того, что ничем не могу ему помочь, то забился в самый дальний угол и плакал от бессилия и обиды.
В одну из таких сумасшедших ночей, когда мать билась в горячке, а брат был вне себя от гнева, я сбежал из дома. Заночевал на околице деревни, а проснулся в обозе большого каравана. И решил не возвращаться домой. Там меня не ждали, там я не был нужен. И непомерно огромная обида заслонила от меня все на свете.
Потом я горько пожалел об этом. Но обратного пути я не знал.
Так началась моя вольная жизнь. Сначала я мыкался с караванами по королевству, прислуживая в качестве мальчика на побегушках. А потом мальчуганы в одном из городов научили меня воровать. Этот новый мир — мир воровства, пленил меня, молодого и неопытного, своей независимостью и романтикой. И я погрузился в него целиком.
— Скажи, малыш, чтобы ты сделал, если бы тебе дали возможность начать все с самого начала? — с какой-то странной тоской в голосе проговорил он.
— Э… в смысле? — не совсем понимая, о чем речь, настороженно переспросил я. Что он имел в виду?
— Если бы тебе дали шанс, ты хотел бы уйти отсюда? Не только из тюрьмы, а вообще из нашего мира? — все с той же необычной интонацией в голосе проговорил "барон". — Хотел бы жить, как живут все остальные?
Вопрос застал меня врасплох. Я глубоко задумался, и через несколько минут обдумывание вопроса захватило меня целиком, как водица грудку сахару.
— Хотелось ли тебе изменить свою жизнь? Стать частицей того, другого мира? Мира, в котором нет ни заемов, ни краж, ни воровства. Мира, где есть ремесло, постоянный заработок, уважение честных людей? Нет ни робости перед стражей, ни страха наказания и тюрьмы. Где есть нечто большее. Нечто большее, чем все… вот это? — Зак развел руками, имея в виду ситуацию, в которой мы все оказались.
— Жить, как обычный человек? Как простой трудяга, с ремеслом и чистой совестью? — задумчиво предположил я. — Если появиться такой шанс? Дык, я даже и не думал об этом. Не думал.
— А ты подумай, — наставническим тоном заявил авторитет.
Закрыв глаза, я попытался себе это представить.
Вот, я на базаре. Одет по-простому, чтоб не жалко было терять вещи, когда выворачиваешься из цепких рук… Стоп, я же не заемщик. Тогда как бы я одевался, если бы хотел покрасоваться? Хм… На мне красивая черная рубаха, со шнуровкой на груди, какую я видел у одного богатейчика. Так, прекрасно. Штаны, тоже черные, мягкие, облегающие. Полусапожки, крепкие, удобные. Люблю хорошую обувку. Хм, нужно было бы помыться. Жаль пачкать такую ладную одёжку…
Я добавил несколько штрихов к выдуманному образу. Получалось очень даже ничего. Симпатично.
Итак, я иду по базару. Стреляю глазками. Не тот, не тот, не мой клиент… Стоп, опять я за свое. Нет, я просто хожу, наблюдаю, кто как одет. Кое с кем здороваюсь, киваю. И мне кивают в ответ. Рядом проходят девицы и я, э… вежливо кланяюсь. Они томно улыбаются, стреляя глазками, перешептываются… А что, приятно.
Иду между прилавков. Что мне могло тут понадобиться? Наверное, какие-нибудь вещи. Иду, смотрю. Вот рубахи, шелковые и льняные. Вот штаны, длинные и короткие, разных расцветок. Пояса узкие и широкие. С пряжками и без, с застежками и с зажимами, упругие и мягкие, черные и коричневые. Я осторожно подхожу к прилавку, прячусь за спину покупателя, обговаривающего с хозяином достоинства одного из поясов, осторожно протягиваю руку… Тьфу ты! Ну неужели нельзя без этого?
Так, пробуем еще раз. Я иду к центральному фонтану. Перехожу в главные ряды. Там стоит стража. Мля, чего это я напрягся?…
Я открыл глаза и прекратил свой опыт. Старые привычки не давали полноценно вникнуть в новые ощущения.
Но увиденное меня заинтриговало. Раньше мне и в голову не приходили такие образы. Я — вор, вор-заемщик с семи лет. Не стащил сегодня, значит, не будет что кушать завтра. Все, никаких вариантов. Не для сегодняшнего дня, не для завтрашнего. Не для когда. Все, баста. Амба.
Странно, но до нынешнего момента я даже не думал, что моя жизнь могла бы быть совершенно другой. Я мог бы быть… ремесленником, сапожных дел мастером, например. Блин, обожаю хорошую обувку! Жить как все. Не шататься на базарах соглядатаем, не искать, где что плохо лежит. Не воровать, не бояться стражи, не жить одним днем…
— Ты еще молод, Лайм, — вновь заговорил Арник Зак. — Для меня ты почти ребенок. А детям не должно сидеть в тюрьме. Никому не должно. Ищи свой путь в лучшую жизнь, — пробубнил Зак, пребывая толи в сладких грезах, то ли в накатившей полудреме. — В настоящую жизнь.
Что нашло на Зака, я так и не понял. Но почему-то у меня на душе стало тоскливо. Словно некто приоткрыл дверь в прекрасный мир, а потом резко захлопнул, напоследок ударив меня по пальцам. И на душе осталось такое ощущение, словно я отхлебнул из пресловутой бочки меда с ложкой дегтя. Вот только меда в этой бочке не оказалось совсем.
— Странный разговор, — подумал я, покидая обитель Арника. — Странный для него, и для самого этого места. Но мало ли всякого в жизни бывает?
На завтрак нам дали какую-то кашу с прошлогодними корнеплодами. Но мне было не до нее. Я не чувствовал ни привкуса еды на языке, ни ее запаха, ни то, горячая она или нет. Я не слышал ни чавканий соседей, ни переговоров других узников. Ни стука ложек, ни шагов разносчиков. Ничего.
У меня с головы ни как не шел утренний разговор с Ариком Заком. И чем больше я думал о
