– Тем интересней, если это нигде не описано, – сказал Алексей Иванович. – Рассказывайте.
– Хорошо, – Людмила Михайловна видела, что не только Алексей Иванович, но и все приготовились ее слушать. – Представьте: вот идут остатки разбитого войска, с ними беженцы из Харькова, из соседних сел… И между ними – юноша Михаил, который только и ждет, когда покажутся меловые горы, а на них – монастырь.
* * *
Остатки Белого войска спешно отступали к югу. По дороге, шедшей понад берегом, лошади тащили несколько пушек. Ездовые, устав их погонять, раздраженно смотрели, как казаки, скакавшие верхами, обгоняли повозки. Лес подступал близко к берегу, и пешим воинам, еще недавно верившим, что будет существовать «единая и неделимая Украйна», приходилось идти узким строем, который вытянулся, как длинная серо-зеленая змея. Гимнастерки, а кое у кого и кителя, грязные от копоти после боя, теперь еще покрылись на спинах пятнами пота.
За остатками войска шло беспорядочной толпой гражданское население. Кто ехал на бричках, кто на телегах, но большая часть шла пешком, неся узлы с пожитками, какие удалось захватить с собой при бегстве.
Вся эта масса людей двигалась по левому берегу Северского Донца, и там, где река делала поворот и лес значительно отступал от берега, полого спускаясь к воде, ездовые остановились, чтобы напоить лошадей.
Лошади зашли в воду и жадно пили, а люди смотрели на правый берег, где белела отвесная скала, на которой, поднимаясь вверх, высились куполки и купола часовен и церквей Святогорского монастыря.
Входы в пещерные церкви и кельи походили на гнезда, черными точками отмеченные по белому отвесному склону. Взору открывался величавый Успенский собор, стоящий на ровной площадке склона, а вершину горы венчал храм святителя Николая Чудотворца.
Все ездовые и те, кто остановился немного отдохнуть, сняв шапки, фуражки, папахи, обратившись лицом к Белогорью, крестились. Некоторые бабы опустились на колени и клали земные поклоны.
– Ах, кабы зайти и помолиться, – сказала одна из женщин с худым измученным лицом.
– Перекреститься и то некогда, родная, – вздохнул пожилой ездовой. – Одна надежа на монахов – они и за нас, окаянных, помолятся.
– Если их красные, али петлюровцы, али еще какие бандиты не расстреляют, – казак зачерпнул во фляжку воды из реки. – В Харькове, сам видел, из собора священника пожилого выволокли и тут же расстреляли. Он комиссаров этих из храма гнал и анафеме предавал.
– Да, от них пощады не жди. Как бы они и нас не догнали.
Этот разговор слышал молодой человек невысокого роста в приличном сером костюме. Под пиджаком виднелся отложной белый воротник поверх свитера. В левой руке юноша держал кепку, а правой, присев на корточки, поплескал на лицо осенней студеной водицы.
После, отершись платком, встал на колени лицом к монастырю и стал молиться.
– Вишь, – сказал бабе ездовой, показывая кивком на молодого человека, – коли захочешь, найдешь время для молитвы.
За молодым человеком наблюдал строгого вида человек в пиджаке, в шароварах, заправленных в сапоги, в фуражке с лакированным козырьком. Он тоже перекрестился и устало пошел к реке. Это был кучер Ефим, посланный, чтобы привезти Михаила домой, в Адамовку, а оттуда, уже всей семьей, ехать в Крым. Куда, Ефим не знал, потому что и хозяин Адамовки, судя по всему, тоже еще не решил.
Ефим подошел к реке и уже хотел набрать воды, как вдруг замер, увидев плывущие по воде странные предметы, похожие не то на рухнувшие деревья, не то на остатки каких-то лодок.
Серо-черный островок, вытянутый по воде, сносимый течением, приближался.
Люди, стоявшие на берегу, замерли, напряженно вглядываясь в плывущие по воде странные предметы.
– Господи, – придушенно сказал ездовой. – Да это ж люди.
– Верно, люди, – подтвердил казак и снял с головы кубанку. – Похоже, наши.
Трупы кучно плыли по Донцу лицом вниз, будто разглядывали что-то на дне реки. Намокшая одежда почему-то не давала им уйти под воду, а держала на плаву. По шинелям и фуражкам, папахам, можно было определить, что это казаки.
С берега разглядели, что плыли убитые на остатках плота, разбитого снарядами.
– Это их на переправе накрыло, – сказал усатый мрачный казак. – Могли бы и мы так вот плыть.
– Бог миловал, – сказал тот, что набирал воду во фляжку. Теперь он вылил воду обратно в реку.
Баба, которая молилась, стоя на коленях, встала и пошла вдоль реки, пристально вглядываясь в плывущие по воде трупы. Неожиданно она стала заходить в воду, намереваясь, видимо, добраться до остатков плота.
– Куда? Одурела? – ездовой кинулся за ней, схватил за руку. – На что они тебе?
– Вдруг сынок там! Пусти!
Она стала вырываться, но ездовой, крепкий мужик, отшвырнул ее от воды.
– Какой тебе сынок! Не видишь, это казаки!
Баба никак не могла опомниться, продолжая смотреть на проплывающих мертвецов. Попав в воронку, каких немало по Донцу, плот с мертвецами медленно кружился. Зацепившись за него, коряги, а может, и полузатонувшие мертвецы образовали затор.
– Багром бы, – сказал пожилой казак. – Вытащить и похоронить по-христиански.
– Где там, – отозвался подошедший к реке молодой офицер. – Надо ехать.
Кучер Ефим подошел к Михаилу, который все стоял на коленях лицом к реке и монастырю.
– Михал Борисыч, пора.
– Что? Нет, нельзя, разве не видишь? Надо помолиться о убиенных. Они ведь не зря к монастырю приплыли.
– Пусть монахи и молятся. А нам надо скорей. Догоняют красные.
– Вот что, ты иди, я скоро.
В это время один из трупов отделился, пойдя ко дну. Другие, лежавшие так и сяк на останках плота, поплыли по реке дальше.
Ефим, беспокоясь, как бы его лошадь и подводу не увели, пошел к дороге. И точно: к подводе уже пристраивался какой-то малый.
– Я чего, я ее только с дороги убрать, – стал оправдываться он.
– Иди! А то щас! – и Ефим замахнулся на малого, который поспешно ретировался.
Передышка окончилась. И войско, и гражданский люд двинулись дальше. Ефим поставил лошадь на обочине дороги. Женщина с двумя детьми, которых они по дороге усадили на подводу, с нетерпением поглядывала на Ефима.
– Ждите, – недовольно буркнул он, не став объяснять, почему задерживается молодой барин. Не станешь же говорить, что он молится в эдакую пору.
Михаил в это время молитвенно обращался ко всем святым, в пещерах Святогорья погребенным и прославившим себя подвигами. Прежде всего – к иеросхимонаху Иоанну Затворнику, который прожил в затворе семнадцать лет. Его молитвенное правило состояло из семисот земных и ста поясных поклонов, тысячи Иисусовых и одной тысячи Богородичных молитв, акафистов Христу, Божьей
Матери и Страстям Христовым. Поминал он и всех, кто был упомянут в записках, поданных от богомольцев.
Иеросхимонах Иоанн Затворник прожил в затворе Святогорского монастыря семнадцать лет
Помнил Михаил и настоятелей монастыря, и особо почитавшихся братией монахов века с семнадцатого: архимандритов Фаддея, Рафаила, Арсения,
Германа; и особо Христа ради юродивого монаха Феофила Шаронина, почившего совсем недавно, в веке девятнадцатом.
Об этих и других святых угодниках Божьих Михаил узнал еще с детских лет, когда впервые отец привез его в Святые Горы. Первые монахи выкопали церкви и кельи в верхнем ярусе. Через маленькие оконные проемы в них проникал свет, освещавший фрамугу для иконы, вырубленную в меловой скале лежанку, ступеньку, проемы для дверей. Кельи соединялись с квадратным залом со сводом, опирающимся на массивный столб в центре. На восточной стене были видны следы от иконостаса первой подземной церкви монастыря. А ведь это начало шестнадцатого века…
Разветвленные коридоры в меловых горах, ведущие от кельи к келье и к пещерным церквам, произвели на Мишу ошеломляющее впечатление.
У родителей была летняя дача в местечке Голая Долина. Это в семи верстах от Святогорья. Миша и явно, и тайно стал ходить туда. И все больше узнавал о монашестве, о жизни затворников и схимников, безраздельно преданных Господу. Оказывается, подвиг бывает не только на поле брани – как в «Слове о полку Игореве». События, описанные безымянным летописцем, оказывается, происходили здесь, на этой самой земле.
Но есть и другой подвиг. В уединенной монашеской жизни, в молитве, которую слышит Господь. Если ты постоянно пребываешь в молитвенном состоянии, если живешь по Заповедям Божьим, многого можешь достигнуть. Есть и великие святые – проводившие дни и ночи в молитве. И даже были такие затворники и молитвенники, что научились не спать, а лишь дремать всего несколько часов в сутки. Не есть вообще Великим постом, да и воду пить не всегда. И быть при этом столь сильными духом, что Господь дает одним возможность творить чудеса исцеления, другим прозорливость, третьим дар рассуждения и изложения событий на бумаге.
