Геракл был уже готов кончить.
— Устроим снег в Гималаях, а, парень?
Он откинулся на спину, рассыпая звезды.
— Давай, Атлас, теперь ты.
— У меня все руки заняты.
— Я тебе помогу, если хочешь, — как друг другу.
— Я слишком устал.
— Ты говоришь, как девчонка.
— Попробуй, подержи мир.
— Я же тебе сказал, я сделаю это завтра. На кончике носа, как морской котик.
Он всхрапнул.
— Спокойной ночи, Геракл, — промолвил Атлас.
Ответа он не дождался.
Храп Геракла сотрясал мироздание. Атлас, как всегда, смотрел вперед, вперяя взор в бесконечность пространства, жалея, что не может стать его частью, хотя бы на один час.
Наступившее утро глумливо уставилось на героя. Пришло время выполнять обещания. Вставал животрепещущий вопрос, как Геракл физически сумеет снять Космос с плеч Атласа, не уронив его при этом. После непродолжительной дискуссии договорились, что Геракл потихоньку заползет на спину Атласу, как спаривающаяся улитка, и осторожненько столкнет мир себе на плечи.
План неплохо сработал, за исключением того, что богов на Олимпе перевернуло в кроватках, и метеор размером с город шлепнулся на землю, потопив часть Сицилии.
Атлас почувствовал, как чудовищная ноша соскользнула с его тела, и обернулся поблагодарить Геракла, который был красен, как гранат. Его мышцы окаменели.
— Потом будет полегче, — успокоил его Атлас.
— Просто сходи и принеси яблоки, — это было все, что герой смог из себя выдавить.
Атлас растер ноги и поясницу. Он уже забыл, что такое стоять прямо. Он вытянул руки над головой, наслаждаясь хрустом суставов и медленным расслаблением широчайших и трапециевидных, не веривших своему счастью. Он двинулся через небеса, отбрасывая с дороги звезды, словно мелкие камешки. Он шагнул из облаков, как человек выходит из залитой туманом лощины. Он снова был на земле. Он был прекрасен и гармонично сложен. Он снова был в своих пределах. Он осмотрелся в поисках своего сада и нашел его.
Когда Атлас толкнул тяжелую, покоробившуюся деревянную дверь, его хорошее настроение улетучилось. То, с чем не справилось время, довершили Геракл и Ладон. Земля была сожжена и запятнана огненным ядом дракона. Там, где Геракл перебирался через стену, кладка частично обрушилась. Теплицы, шпалеры, столбики и проволочки, привязывавшие к стене абрикосовые деревца, были поломаны и перекручены. Что еще оставалось из плодов, было потоптано и пожрано насекомыми и птицами. Добрый чернозем, который он заботливо рыхлил и вскапывал, зарос спутанной травой. У сарая прохудилась крыша.
Сад являл собою символ постигших Атласа потерь. Он лишился всего, что было для него важно, — своих дочерей, душевного мира и покоя, своих мыслей, своей свободы и гордости. В ярости он схватил ржавый серп, почистил его о кожаный пояс, заострил о камень и принялся срезать бессовестно разросшуюся траву.
К вечеру скопилась огромная куча сорняков и сухих веток. Атлас сложил их в виде погребального костра. Языки пламени лизнули небо; даже Геракл почувствовал жар на шее и задумался, чем это там занят Атлас. Густой дым оскорблял богов, которые прекрасно знали, что это не жертвоприношение, и потому сам Зевс решил вмешаться. Он сошел в сад инкогнито в виде простого старика с натруженными руками, одетого в ослиную шкуру.
— Господин Атлас вернулся в сад Гесперид?
— Кто ты такой? — спросил Атлас, подбрасывая в огонь охапку крапивы.
— Меня зовут Парсимоний[7]. Мне нечего беречь и нечем делиться, но я попытаюсь помочь тебе, как смогу.
— И как же это ты можешь помочь мне? — поинтересовался Атлас.
— Предупредив тебя, что это Зевс назначил тебе наказание, и он же может его ужесточить.
— Ты, кажется, много знаешь о Зевсе.
— Я человек верующий.
— Почти все низкие люди так себя называют — они думают, что это извиняет их поступки.
— А чем ты извинишь свое поведение?
— Можешь передать всемогущему Зевсу, что его внебрачный сын Геракл сейчас держит мир вместо меня.
Об этом Зевс ничего не знал, равно как и о встрече с Герой в саду. Как большинство женщин, Гера была достаточно осторожна, чтобы не говорить мужу всего.
— Геракл несет свое собственное наказание.
— Он достаточно силен, чтобы ненадолго понести свое вкупе с моим. Кроме того, ему хотелось подумать.
Это окончательно доконало Зевса. Настоящие герои не думают.
— И о чем же он там думает?
— Ты слишком любопытен, ослиная шкура, — промолвил Атлас, который уже начал угадывать подлинную личность незваного гостя. — За что купил, за то и продаю — Геракл думает о себе. Да, Геракл, который родился с каменными мышцами и камнем промеж ушей, спросил меня прошлой ночью, почему он должен слушаться приказов богов. Мне кажется, что это глупый вопрос, даже едва ли вопрос как таковой, но это первый вопрос, который Геракл задал в своей жизни, помимо «куда?» и «ты замужем?»
— И что ты ответил? — поинтересовался Зевс.
— А ничего. Если нет вопроса, не будет и ответа. Никто не может спрашивать у богов «почему?»
После этой ремарки Зевса немного отпустило. Он ни минуты не сомневался, что даже если Гераклу взбрело в голову подумать сейчас, впредь он этим однозначно заниматься не будет. На самом деле он боялся, что Атлас начнет понимать, о чем сдуру спросил Геракл.
— Ты хорошо ответил, Атлас. Я уверен, что Зевс закроет глаза на твою маленькую экскурсию.
— А я уверен, что Зевс ничего о ней не знает, — ввернул Атлас.
— Быть может, ты прав. Некоторые вопросы лучше вообще не задавать. Если бы меня спросили: «А где сейчас Атлас?», я бы честно ответил: «Где же еще ему быть — конечно, на своем обычном месте».
Парсимоний тяжело поднялся с земли, поклонился Атласу и покинул сад. Как только он ступил за порог, Атлас подтянулся на руках над краем стены, чтобы посмотреть, куда отправится его ночной посетитель. Парсимоний растворился в воздухе, оставив лишь легкий завиток золотистой пыли.
— Натурально, это был Зевс, — сказал гигант сам себе, и какая-то тень легла ему на сердце, хотя он и не мог сказать точно, что же это было.
Тем временем Геракл отнюдь не наслаждался. Мир оказался гораздо тяжелее, чем он мог себе представить. Его сила была в действии, а не в выносливости. Он любил короткую бурную схватку, а потом хорошо пожрать и отоспаться. В силе он не уступал Атласу, но вот характером подкачал. Гера сказала правду. Сила Геракла была лишь прикрытием его слабости.
Никто в своем уме не станет спорить с мужиком, который в два раза выше, в два раза тяжелее, в два раза раздражительнее и в три раза самодовольнее тебя. Попробуй поспорить с Гераклом, и от тебя мокрого места не останется. Так что прав он был всегда. Стоит такому притащить в ремонт свою колесницу, как тут же раздается: «Все вон! А-а, мистер Геракл, мы как раз свободны, давайте-ка мы ею займемся!» — и пара сотен не столь крутых колесниц с переломанными осями может рассыпаться в прах, пока Гераклова эксклюзивная гоночная модель гордо рулит в начало очереди.
Вешали колесо и мыли колесницу за счет гаража — разумеется, в качестве любезности. Геракл всегда делал из своей пароконной повозки помойку на колесах; она была вечно набита пустыми мехами из-под вина, объедками вчерашних голубей и прочими следами жизнедеятельности.
Какая разница.
Пока колесницу приводили в порядок и начищали до блеска, Геракл сидел на охапке соломы и рассматривал картинки с нимфами. Иногда к нему подходили и просили автограф, и тогда он царапал свое имя заостренной косточкой на восковых табличках. Он никогда ни за что не платил, а если бы его попросили, убил бы просящего. Его жизнь была проста. Он был совершенно простым парнем.
Женщины были нужны ему, как дрова, — чтобы было, во что всаживать свой топор, и для обогрева. Он любил раздвигать женские ножки и толчком входить внутрь. Ни одна женщина ему еще не отказала. Таково было его обаяние.
Вот и вся история. Ни одна из тех, кто попытался ему отказать, больше не могла ничего поведать. Ипполите почти удалось от него отделаться. Стоя над ее изможденным телом, он ощущал жалость. Он преследовал ее целый год — или то была Керинейская лань? Он уже не помнил. Это была долгая, изматывающая погоня через леса, и единственная женщина, которую он так долго не мог догнать. И она бы сбежала, если бы компания Геракловых друзей не устроила на нее засаду в горах.
Он стоял над ней, его пот капал ей на лицо, ему хотелось ласково помочь ей встать на ноги и как следует накормить. Он даже думал на ней жениться. Он так и спросил: «Ты выйдешь за меня?» — стоя над нею и помахивая своей дубинкой. Она ответила что-то вроде, что амазонки никогда не выходят замуж. Глупость какая-то. И тогда до него дошло, что она всего лишь женщина, ничем не лучше остальных, и совершенно не в состоянии понять, что для нее действительно хорошо. Он немного поколебался, а потом сшиб ей голову, как обезглавливают пустынный кактус, чтобы добыть воду.
