По пути в универмаг я стал свидетелем ссоры двух рыночных торговок. Из-за совершеннейшего пустяка они принялись ругать и поносить друг друга отборной бранью, на жаргоне предместий, каждое слово которого источало аромат гниющего трупа дохлой собаки.
В универмаге рынка я с удивлением обнаружил, что телевизоров в наличие не имеется. Не только с дистанционным управлением, но и без оного тоже. Эра тотального дефицита продолжалась. Этот факт заслуживал быть занесенным в анналы памяти, и был занесен, так как при случае мог пригодиться.
Однако занесение факта в анналы к цели приобрести телевизор меня нисколько не приблизило. Несколько огорчённый я вышел из универмага, но был остановлен воровато поглядывающим по сторонам субъектом:
– Слышь, мужик, тебе что, телик нужен?
По виду субъекта я сразу определил в нём профессионального и бескомпромиссного истребителя «зелёного змия».
Провинциальная манера всеобщего «тыканья» меня никогда не умиляла, а пролетарскую бесцеремонность в отношениях между людьми я всегда решительно осуждал. Но тип, возможно, мог помочь в приобретении нужного мне предмета, и я приступил к его обработке по давно апробированной схеме:
– А с чего это вы, милейший, решили, что я мужик? – глаза субъекта от этого вопроса несколько округлились, и он автоматически опустил взгляд на то место моих штанов, под которым крылось основное свидетельство принадлежности к мужскому полу.
Не давая ему опомниться, я продолжал процесс перевоспитания:
– У моего дедушки было больше двадцати тысяч душ крепостных и титул князя. Поэтому, я как лицо дворянского звания никак не могу быть мужиком, – глаза субъекта взметнулись на моё лицо и удивлённо на меня уставились. Потомка благородного рода он, очевидно, видел в своей жизни впервые. Обычно быдло от подобных пассажей надолго впадает в ступор и субъекту следовало немного помочь:
– Так что вы, милейший, говорили о телевизоре?
Этот экземпляр оказался довольно слабеньким, поэтому прошло несколько долгих секунд, прежде чем в его глазах засветилась искорка понимания:
– Так я это… хотел спросить… вам нужен телевизор? – слово «вам» далось ему с трудом, но в целом получилось с уважительным подобострастием.
– Да, не стану от вас скрывать, что данный предмет домашнего обихода в настоящее время представляет для меня определённый непреходящий интерес, – судя по выражению лица субъекта, у него исчезли последние сомнения в моём благородном происхождении, хотя из всего сказанного мной он, видимо, понял лишь последнее слово.
– Есть двойка «Фунай» в упаковке. Экран двадцать дюмов. Братуха из Москвы возит, – сообщил мне он.
Я не стал открывать ему великую тайну правильного произношения английской меры длины и перешёл к процедуре торга. Процедуру я прекратил тогда, когда цена плавно опустилась до цены подобной двойки в Германии.
Я часто бываю жёстким с плебсом, но границу жестокости перехожу крайне редко. Судя по тому, как расцвёл субъект, его можно было бы прессовать ещё, но я же не изверг, чтобы лишать живое человеческое существо законного заработка, который он наверняка запланировал пропить. Я написал ему на бумажке свой адрес, и мы договорились о времени, когда «братуха» привезёт мне двойку.
Когда я шёл по городу, то машинально отметил, что из-за огромного количества мелких стихийных свалок в каждом дворе, он производит на меня гнетущее впечатлениё большого мусорника, чётко разбитого на квадраты домами и улицами.
Глава 5
Мой дальнейший путь лежал в редакцию городской газеты «Пламя», печатный орган, как следовало из подзаголовка в номерах сего печатного издания, городского совета депутатов. В советские времена данное средство массовой информации, в свойственной этим самым временам совдеповско-романтической манере, имело название «Пламя коммунизма». Коммунизм исчез, наверное-таки превратившись в призрак, и ушёл бродить в неизвестном направлении, но покинутое им «Пламя» не угасло. Тот факт, что у Егора Петровича, бывшего секретаря горкома, а ныне мэра, хватило ума не заменить «коммунизм» в названии «капитализмом», я занёс в разряд удивительных. Он всегда отличался редкой исполнительностью и внедрял установки верхов без малейших колебаний. Даже в те времена, когда глупость причуд кремлёвских старцев стала видна всем, и приходилось только делать вид исполнения этих глупых установок.
«Видно, просто необходимой установки верхи не спустили», – подумал я, и отнёс это к серьёзным упущениям верхов.
«Пламя» мне понадобилось, постольку поскольку, как сказал мне мой бывший шеф, сюда ушёл работать журналистом Костя Соколов, тоже бывший работник горкома, тоже очень не любивший Егора Петровича и ответно нелюбимый им. Именно Костя в своё время первый бросил в лицо Егору Петровичу обвинение в диктаторских качествах.
Костя был одним из тех немногих с кем я приятельствовал. Собственно, «немногих», формулировка не совсем точная: к своим приятелям я мог ещё отнести лишь одного человека – хирурга городской больницы Головина Сергея Петровича. Эти два человека вполне могли бы стать моими друзьями. Но я сам не хотел и боялся переходить границу, отделяющую приятельские отношения от дружбы. Роль знакомого и приятеля всегда можно разделить с другими, дружба же – явление исключительное, ей присуще особое таинственное измерение, она наделена некоей специфической гармонией.
Костя имел очень светлую голову, и если бы не его привычка называть всё без исключений своими именами, он мог бы сделать головокружительную карьеру. Но его суждения, которые он никогда не заботился держать при себе, многим очень и очень не нравились, так как отличались исключительной точностью характеристик окружающей действительности и действующих в ней персоналий. Поэтому его мнение о происходящих в стране и городе событиях было для меня важным.
В редакции не было той творческой суеты, которую я привык всегда видеть в советские времена. Сотрудники тихо писали что-то каждый у себя за столом, изредка обмениваясь словами. Костя тоже что-то творил, не отрывая взгляда от своей писанины.
– Здравствуйте! – обратился я к полной женщине, чей рабочий стол был расположен у самого входа. – Я из газеты «Дер Шпигель», – слова я намерено коверкал под немецкий акцент. – Нам сказали, что можно просить подготовить для нас статья самый талантливый журналист Украина Соколофф.
Костя поднял на меня взгляд и улыбнулся. В его светло-серых глазах светился ум, но, когда он чем-то страстно увлекался, в них загорались язычки пламени.
– Не обращайте на него внимания, Марья Кондратьевна, – успокоил Костя полную женщину и, подойдя ко мне, крепко пожал руку.
– Сколько Лен, сколько Зин! – протяжно поприветствовал я Костю принятой между нами фразой.
– Да, страшно подумать, как много водки утекло с момента нашей последней встречи! – также традиционной фразой ответил мне Костя, за что был удостоен неодобрительного взгляда полной женщины.
В это время в общий кабинет журналистов вошла… Девушка Моей Мечты. Лет максимум двадцати восьми, с фигурой, о которой не скажешь, что в ней чего-то не хватает, равно как и то, что чего-то имеется в избытке.
У неё было всё, чем когда-то гордились и запомнились миру Елена Троянская, Нефертити, Клеопатра и прочие Милен Демонжо. Она обладала самой изумительной кожей, какую я когда-либо видел у женщин – цвета очень старой слоновой кости, нежной, как кожа маленького ребёнка.
Замечательные русые волосы обрамляли не менее замечательное лицо с кокетливо вздёрнутым носиком. Лицо её притягивало меня словно магнит. Я не мог этого понять и не мог припомнить, чтобы испытывал такой жгучий интерес к особе женского пола, какой я испытывал сейчас.
И было в ней какое-то очарование, не связанное с внешностью, что-то удивительное и неповторимое, что не назовёшь иначе, как женственностью.
Я подумал о том, что оказавшись с ней на необитаемом острове, мне ни за что не захотелось бы, чтобы нас кто-то спасал.
ДММ деловито кивнула всем в знак приветствия и прошла к свободному столу. По тому, с каким хозяйским видом она это сделала, смело можно было делать вывод, что это её рабочее место.
Костя тактичным жестом вернул мою отвисшую челюсть на место и обратился к ДММ:
– Таня, позволь тебе представить светило европейских около общественных наук, которые он два года пытался изучать в Германии. Виктор Половцев собственной персоной и, судя по его виду, он так впечатлён твоей красотой, что попроси ты его об интервью, он будет петь соловьём несколько дней подряд, пока полностью не охрипнет.
Таня посмотрела на меня не то чтобы с неприязнью, но так, словно искала чего-то и не находила или, напротив, увидела такое, чего видеть не хотела и сказала без каких-либо оттенков в голосе «очень приятно», тут же снова углубившись в свои бумаги. У неё был чистый, звонкий голос, будто прозрачная вода горного ручья на придонной гальке.
