Ирина даже выпрямилась, готовая услышать нечто удивительное. В самом деле, она как-то потеряла вкус, уверилась, что яркая интересная жизнь уже не для нее, с ее горестями, хоть бодрилась изо всех сил, но лишь возле дочери чувствовала свою уместность и нужность.
— Ну, что? Говори скорее.
— То-то. Надо и видеть, и слышать, и вовремя успевать туда, где ты, может быть, нужна позарез. Именно ты, и никакая другая. Я даже вижу это. Именно ты, ты, с твоей грацией и артистическим мастерством. Ты, Иришка, поверь мне!
Говоря это, Анастасия преображалась на глазах. Из добродушной гримерши превратилась в хваткого делового человека, доподлинно знающего, как делаются дела в этом жестком мире искусства. Обойдя Ирину, она повернула к себе ее голову, окинула оценивающим взглядом, сосредоточенно хмурясь и кивая каким-то своим мыслям.
— Я не понимаю, — негромко сказала Ирина, осторожно освобождаясь от ее рук.
— Костю Земскова знаешь?
— Ну?
— Ну и ну, баранки гну. Уже последнему лифтеру известно, что он, молодой и гениальный, надежда страны и киностудии, носится сейчас со сценарием «О зрелой женщине на изломе жизни» и не может найти актрису на главную роль. Знаешь ты об этом? Роль зрелой женщины — вот твоя будущая работа. Но он должен все решить сам. Он должен увидеть тебя, ощутить, как свою звезду.
— Впервые слышу. Костя Земсков, такой вихрастый?
— Больше ничего про него не вспомнишь?
— Лауреат в Каннах, кажется. Нет, больше ничего.
— И того с лихвой хватит. Теперь все зависит от тебя. Нельзя же допустить, чтобы он выбрал какую-то француженку! У тебя есть все, что ему нужно, у тебя есть русскость — в глазах, в скулах, в улыбке. Вот! — Анастасия перевела дух и неопределенно пожала плечами. — Хотя, между нами говоря, я не уверена, что у него уже имеется готовый сценарий. Эти художники все могут решить в одну секунду. Даже во сне.
За окном наливалось жаром летнее солнце. Стекла, забранные матовыми жалюзи, не пропускали его лучи, чтобы не создавались тени. В комнату уже заглядывали какие-то люди, торопили, но после грозного ответа хозяйки понимающе кивали и исчезали. Ничего не скажешь, Анастасия любого могла поставить на место.
— Поняла, голубушка моя? То-то. Найди его, покажись повыгоднее, авось повезет, увидит тебя. Действуй, действуй.
Ирина сникла. О, эти смотрины, пробы! Ну почему ей, талантливой, молодой, надо гоняться за кем-то, жеманничать, просить? Ужасно. Но такова актерская доля, особенно женская. Она вздохнула.
— Не вздыхай. Надо, значит надо, — без слов поняла ее подруга.
Повернувшись к столам, заставленным баночками с мазями, краской, пудрой и, конечно же, кисточками, пуховками, карандашами, флаконами, тюбиками, накладными ресницами, бровями, усами, болванками с париками, хозяйка принялась за дело.
Это было ее царство. Под волшебными руками любой невзрачный герой-любовник, мужичок, которому и не снился шумный успех у женщин, получал такую внешность, что глаз не мог оторвать от себя, грешного. А вот Ирина, свежая, нежная Ирина, под ее безжалостными руками превратилась в строгую и сухую учительницу химии, с обожженным реактивами лицом и полузакрывшимся глазом. Такова была роль в картине, которая снималась с явным расчетом на фестивальный успех.
После всех этих разговоров Ирину неудержимо потянуло на съемочную площадку. Играть — так в полную силу. Пусть ее учительница-пенсионерка станет сильной, тонкой и самой пронзительной женщиной фильма. Она, Ирина, сможет этого добиться. Глубина образа, тончайшие переживания, порывистые стремления и глубочайшая душевная мягкость, русскость, интеллигентность — вот что откроется за морщинками и полузакрытым глазом этой женщины. Можно, можно, ах как можно играть!
А жить?
В заключение Настя натянула на нее парик с мышиными прядками над ушами, с хвостиком на затылке и отстранилась, любуясь на свою работу.
— Путная старуха получилась. Все ученики бояться будут. Ха-ха-ха!
— Нормально. Скоро и впрямь такая стану, — с веселым вызовом произнесла Ирина.
— Во-от! То, что надо! Не боись! — в тон ей ответила Настя и всплеснула руками. — Ах, Боже мой! А про юбилей-то мы и не вспомнили, дорогая подруга? Разболтались, как сороки, заслушались сами себя, а главное-то чуть не забыли, из ума вон. Мужу моему, Павлу-то Николаевичу, сорок лет стукнет.
— Сорок лет? — ахнула Ирина.
— Сорок, сорок. Не делай страшных глаз. Все в порядке.
— Когда?
— В субботу.
— Уже в эту субботу? С ума сойти... — Ирина подумала о подарке.
— Не забудь. Пораньше приходи. Гостей назвали полную горницу, угощение придется стряпать как на Маланьину свадьбу. Помощь нужна. А кроме тебя-то никого не удобно просить. Приходи, сделай милость.
— Приду, конечно. Поздравлю Павлуху, сердешного нашего. Спасибо за приглашение.
Ирина поднялась, любовно посмотрела на Анастасию.
— Солнышко ты мое! Всегда-то обогреешь, обласкаешь. Добрая женщина — это чудо света.
— Ну давай, Иришенька, с Богом!
В этот день Ирине удавалось все. Режиссер, известный Владислав Восьмеркин, смотрел на нее во все глаза. Откуда у этой молодой женщины столько мудрой ласки? И эти искрящиеся добротой глаза, легчайшие изящные движения, и весь облик старых настоящих учителей, уже исчезнувших, кажется, из нашей огрубевшей жизни? Не в силах сдержать восхищение, он бурно похвалил ее после съемок.
Ободренная его похвалами, Ирина и впрямь разыскала Костю Земскова. Была не была! Что это, в самом деле! Надо идти вперед!
Тот сидел за столиком в буфете с бутылкой пива и воблой. Ах, как это было некстати! Запрет на деловые переговоры во время еды, негласно принятый на студии, охранял его. Костя был спокоен и задумчив. Ирина задержалась в дверях, постояла и... направилась к его столику. Сделав первый шаг, она решилась и на второй — вежливо подсела к нему с разговором. Поняв, о чем идет речь, Костя стал дико хохотать, взлохматил свои вихры, сказал, будто ничего не знает ни о сценарии, ни о фильме, и тут же выдал себя, проговорившись, что думает о нем круглые сутки, но никак не может свести концы с концами, сконфузился и убежал, оставив и бутылку, и воблу, скрылся от этих голодных на роли актрис с их вечными звездными притязаниями. Несносно, несносно!
Ирина, вздохнув, вышла из буфета.
3
По приходе в порт Клим занялся обычной передачей груза. Таможня продержала его полдня, и это считалось недолго и получилось почти случайно. Просто смена таможенников уходила в отпуск и спешила завершить дела к концу рабочего дня, а другая смена ни за что не приняла бы многочисленные бумаги, оставленные коллегами. Эту редкость Клим расценил как знак удачи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
