Форма входа
Книга онлайн » Научные и научно-популярные книги » Психология » Психология французского народа - Альфред Фуллье
Читем онлайн Психология французского народа - Альфред Фуллье
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Французская революция была предсказана Руссо и Гольдсмитом; Артур Юнг предвещал Франции, после кратковременного периода насилий, "прочное благосостояние, как результат ее реформ". Токвиль, за тридцать лет до события, предсказал попытку южных штатов американской республики отделиться от северных. Гейне за много лет вперед говорил нам: "Вы, французы, должны более опасаться объединенной Германии, чем всего Священного Союза, -- всех кроатов и всех казаков". Кинэ предсказывал в 1832 г. перемены, которые должны были произойти в Германии, роль Пруссии, угрозу, висевшую над нашими головами, железную руку, которая попытается снова овладеть ключами Эльзаса. Так как государственные люди поглощены текущими событиями, то близорукость -- их естественное состояние. Отдаленные предвидения могут основываться лишь на общих законах психологии народов или социальной науки. Этим объясняется тот кажущийся парадокс, что легче предсказать отдаленное будущее, чем ближайшее, находящееся на расстоянии, доступном, по-видимому, каждому глазу. Без сомнения, Стюарт Милль придавал слишком большое значение психологии, которая не составляет всего и дает только один из элементов вопроса; но тем не менее психология вместе с физиологией может служить все таки наиболее надежной основой для предвидения человеческих событий, так как она позволяет установить законы и указать причины. Предвидения, основанные на чисто эмпирических наблюдениях, на статистике и даже на истории, не покоятся на знании причин, которыми определяются явления; поэтому их справедливо сравнивают с эмпирическими предсказаниями затмений древними астрономами. После многочисленных наблюдений, халдеи заметили, что существуют известные промежутки времени, по истечении которых затмения повторяются почти в одном и том же порядке: не зная истинных причин и не умея делать вычислений, они часто могли предсказывать повторение затмения в том месте, где они находились. Современный астроном не нуждается ни в какой статистике, он знает причины, определяет следствия, и звезды говорят ему, как Иегове: вот мы. Но астрономия, очаровывавшая Стюарта Милля, обязана своей точностью малому числу элементов, принимаемых ею в соображение, так же как и относительному постоянству этих элементов, изменяющихся лишь чрезвычайно медленно. Однако только одна теория солнца Лаверрье потребовала двенадцати томов in folio вычислений. Психология же обществ гораздо сложнее даже млечного пути: здесь комбинации превышают всякую возможность вычисления. Чтобы понять это, стоит только вспомнить, что двенадцать лиц, сидящих вокруг стола, могут быть перемещены почти на 500 миллионов различных способов, причем ни разу не будет повторена одна и та же комбинация. Утверждают, что если бы с начала нашей эры и до настоящего времени эти двенадцать человек непрерывно пересаживались бы, посвящая на это занятие по двенадцати часов в день, то они до сего времени еще не успели бы перепробовать всех возможных комбинаций. Попытайтесь теперь представить себе вместо двенадцати лиц, расположенных в известном порядке, комбинацию психических и физиологических элементов, входящих в состав целого народа, и вы поймете, что если даже известная задача "о трех телах" представляет столько трудностей для астрономии, то факторы национального развития представят их значительно более для социологии. Наука о характерах должна быть сравниваема не с астрономией, как думал Милль, а с естественной историей. Но в естественной истории изучение функций, т. е. физиология, отличается от изучения типичных форм, т. е. от морфологии. Вы тщетно будете искать в одной общей физиологии объяснения, почему волк имеет такую-то форму, а лисица иную. Слишком много причин содействуют образованию видов, так же как и индивидов: изменяемость, естественный подбор, наследственность и т. д. Хотя ученики Дарвина значительно опередили старую "Естественную Историю", ссылавшуюся на первоначально созданные виды, они все-таки еще далеки от того, чтобы быть в состоянии предсказать будущую фауну и флору земного шара. Известно, что садоводам, а также и людям, занимающимся разведением животных, часто приходится удивляться непредвиденной "игре" природы. Некоторые виды послушно воспроизводят известный тип; другие делают капризные отклонения. Почему? Они не могут объяснить этого. Зная отца и мать ребенка, а также его деда и бабку, вы легко можете предугадать, что ребенок будет походить на них известными чертами; но будете ли вы в состоянии даже приблизительно нарисовать его портрет? Из ощущений желтого и синего цвета никто не был бы в состоянии вывести ощущение зеленого цвета; такого же рода сюрпризы ожидают нас при изучении характеров, особенно национальных. Один из самых выдающихся современных психологов Англии, Джемс Уорд, замечает, что в астрономии, так же как в физике и даже в химии, нет настоящих неделимых, а существуют лишь агрегаты частиц; дух же человека, напротив того, нечто единое sui generis. Каждый человек по отношению к своему поведению и характеру может быть назван в этом смысле единственным, и те же самые обстоятельства вовсе не "те же самые" для каких угодно двух людей: два человека не смотрят на мир одними и теми же глазами. Таким образом, чтобы предугадать влияние известных обстоятельств на их умы, как хочет этого Стюарт Милль, надо было бы знать, как именно представятся им эти обстоятельства; а такого рода "личные уравнения" чаще всего неразрешимы для нашей науки. "Было бы так же разумно, -- говорит Джемс Уорд, -- браться определить путем дедукции все разновидности животных на основании одних физиологических законов размножения, действующих при различных обстоятельствах, как и желать вывести многочисленные различия в человеческих характерах из одних основных законов психологии. Без сомнения, зоология и ботаника могут кое-что сделать для объяснения различных форм жизни, но здесь нельзя обойтись без приложения многих принципов. "Было бы так же разумно пытаться понять Шекспира, на основании сведений о тайнобрачныx растениях, как и желать проникнуть в смысл истории посредством небольшого числа общих предложений, из которых могли бы быть выведены все единообразия, существующие в мире". Однако мы думаем, что критикуя Стюарта Милля, Джеймс Уорд впал в противоположную крайность и составил себе, подобно Шопенгауэру, слишком мистическое понятие об индивидуальности. Индивидуум -- несомненно "нечто неизреченное", но не потому, что он неразложим. Напротив того, сознающая индивидуальность заключает в себе бесконечное: это та точка зрения, под которой ей представляется целый мир жизни, более сложный, чем туманное пятно Ориона. Кроме того, как бы ни были различны и оригинальны личности, необходимо однако признать, что они все входят в известное число категорий или типичных характеров. Стюарт Милль не вполне ошибался, когда думал, что в среде нации различия в характерах обыкновенных личностей в значительной степени нейтрализуются. Это доказывается тем, что, например, французская и английская нация всегда обнаруживали те же различия в характерах, несмотря на все изменения, совершавшиеся постепенно в их истории. Единственная ошибка Стюарта Милля -- в том, что он прилагает то же рассуждение к исключительным индивидуумам. Необходимо согласиться, что гении не нейтрализуют один другого в течение данного столетия, ибо мы знаем, что не существовало другого Фемистокла, другого Цезаря или Лютера, равных им по способностям, но с противоположными им тенденциями. Однако Стюарт Милль думает, что если взять достаточно большие периоды времени, например несколько веков, то "эти случайные комбинации могут быть исключены". Рассуждать так -- значит забывать, что сущность гения в том и заключается, чтобы вносить новое и непредвиденное в века и события. Эти "счастливые случайности", которые можно сравнить с появлением нового вида путем неожиданной комбинации зародышей, не могут быть предусмотрены нашими вычислениями. В истории народов играют иногда значительную роль даже побочные обстоятельства. Раса Кро-Маньон (Cro-Magnon), говорит Катрфаж, была выше расы Furfoz; последняя не умела ни стрелять из лука, ни рисовать; первая же искусно рисовала и употребляла лук и стрелы. Но последняя обладала гончарным искусством, которое было неизвестно первой, отсюда множество преимуществ на стороне расы, признаваемой низшей и с менее развитым черепом. Древние перуанцы достигли высокой степени цивилизации в агрикультуре, гончарном искусстве, архитектуре и устройстве дорог; но у них не было никакого письма; отсюда и глубокая отсталость по отношению к европейским цивилизациям. Предположите вместе с Тардом, что порох был бы изобретен во времена римлян, что само по себе не представляло бы ничего невозможного, -- или компас и книгопечатание, -- и судьбы древнего и нового миров изменились бы; настоящих средних веков без сомнения не было бы. Варвары, несмотря на их прекрасные "длинные черепа", встретили бы отпор; а если бы они водворились в какой-либо стране, книги скоро поставили бы их на высший уровень. Можно следовательно сказать вместе с Тардом, что случайность, в форме гениальных изобретений или случайных открытий, играла огромную роль в эволюции обществ. Дарвин часто говорит о счастливых случайностях; возможно, что он преувеличивает их значение и сферу действия, но несомненно, что они занимают значительное место в естественной истории, а еще большее -- в общественной. Ветер переносит через моря семена растения на какой-нибудь остров или более или менее отдаленный континент, и вот -- новый пришлый вид, появившийся случайно; Тард имеет основание предполагать, что аналогичные явления происходят в общественной среде. Мы не допускаем конечно, как допускает это Ренувье и даже Тард, чтобы случайное было свободно, чтобы оно могло возникнуть и не возникнуть. Оно детерминировано, как и все остальное, но оно не укладывается в рамки однообразной эволюции, заранее начерченной в наших головах в ее различных фазах, эволюции, которая представляла бы собой бесконечную борьбу между расами или классами. Это подвижной детерминизм: благодаря именно тому, что он повсюду и во всем, он может принимать все формы и проходить по всем путям. Борьба этнических и социальных групп -- лишь его низшие и временные проявления. Таким образом, даже по отношению к целым народам с резко выраженным национальным характером, можно допустить лишь очень общие и неопределенные предсказания. Колесо истории никогда не возвращается на то же самое место; история не повторяется; прогресс наших обществ -- "величественная драма", смысл которой мы можем достаточно понять, чтобы должным образом выполнить в ней свою роль, но развязку которой мы не в состоянии предугадать. Мы даже не можем, говорит Джемс Уорд, вывести настоящее из прошедшего по методу Милля; как же могли бы мы предусмотреть будущее? В области ощущений человек ненасытен; новые потребности возникают беспрерывно, прежде чем получают удовлетворение старые; в области науки каждый шаг вперед открывает новые горизонты, ставит вопросы, о которых ранее не подозревали, вызывает предприятия, о которых не грезили. Стюарт Милль допускает, вместе с Огюстом Контом, что прогресс человечества зависит в наибольшей степени от прогресса знаний (он забывал о религии, искусствах и даже обычаях, представляющих собой важные данные); но кто может предвидеть прогресс науки, а следовательно соответствующие изменения в научных взглядах и во всем, зависящем от них? Итак, мы приходим к тому выводу, что два элемента в истории народов не поддаются вычислению: с одной стороны, индивидуальные и коллективные характеры, а с другой -- непрерывное открытие универсальных законов. Как в субъективной, так и в объективной сфере имеет свое место непредвидимое, и социальная астрономия, основанная на априорном знании характеров, представляется химерической. Но, не приписывая психологии народов те пророческие свойства, о которых мечтал Стюарт Милль, нельзя отрицать ее полезности для общественной науки, приложением которой должны были бы быть истинная юриспруденция, политика и экономика. Сама общественная мораль и национальная педагогия должны были бы основываться на изучении национальных характеров, задачу усовершенствования которых они берут на себя. Наконец, история должна получить новое освещение под влиянием психологии народов. Чистая история -- лишь подготовка материала для наук об обществах, которая должна изучать их не только в их прошлом, но и в их законах, господствующих над всей эволюцией. Мы видели, что среди этих законов первое место занимают психологические. Стремясь сделаться научной, история стремится быть лишь приложением общественной психологии и частью общественной науки. Как описание фактов и даже как критика доказательств, она -- лишь документальная работа, орудие изысканий; она обдумывает все пережитое человечеством; но она еще не настоящая наука, пока из фактов не выяснятся социальные законы. История, как социология, изучает не ad narrandum и не ad probandum, а, как говорит Фюстель-де-Куланж, -- ad intelligendum. Каждое из существовавших обществ было в своем роде живым существом; историк должен не только описать его, но и объяснить его жизнь. Он должен показать, как функционировали органы обществ, их право, их политическую экономию, религию, философию, мораль, науку, искусства, их умственные привычки, обычаи, их представление о бытии. Ясно следовательно, что историк-социолог должен изучать характер народов, их физическую, умственную и моральную среду, наконец их социальную среду и их сношения с другими народами. История, утверждает Гумплович, не создание человека: она продукт природы. Но это значит забывать, что человек и общества -- сами продукт природы и венец ее. Следовательно история должна объяснять развитие самого человечества не только одной природой, но природой и человеком. Не утверждая вместе с Лазарюсом, что бытие народов не покоится ни на каких чисто объективных отношениях, -- вроде тождественности расы, общности языка, имущественных порядков и т. д., -необходимо признать, что субъективные отношения и социальные связи непрерывно возрастают; народ прежде всего -- собрание людей, смотрящих на себя, как на народ, "умственное создание тех, кто непрерывно создает его"; его сущность -- в сознании. Мы увидим, что этот тип нравственного единства, основанного на вековой общности чувств и идей, немногие нации осуществили в той мере, как французская. КНИГА ПЕРВАЯ ЕВРОПЕЙСКИЕ РАСЫ И ИХ УЧАСТИЕ В ОБРАЗОВАНИИ ФРАНЦУЗСКОГО ХАРАКТЕРА ГЛАВА ПЕРВАЯ ЕВРОПЕЙСКИЕ РАСЫ Всякая возникающая наука, подобно юности, отличается гордостью, резкостью, склонностью увлекаться, поспешностью в выводах. Антропология служит примером этого. Вряд ли что сравнится со смелостью утверждений, основанных как раз на наименее достоверных, но новых или вновь изучаемых данных. Общий прогресс человечества, говорит один из догматиков дарвинистской антропологии, впрочем настоящий ученый и мыслитель, требует истребления железом или голодом, исчезновения с лица земли медленно развивающихся и миролюбивых рас; в ближайшем столетии "последние сентименталисты увидят истребление многих народов". Не следует довольствоваться утверждением, что сила первенствует над правом, в том смысле, что всякое право имеет своим источником проявление силы; необходимо пойти далее: "Сила существует, говорит Лапуж, но мы не уверены в существовании права". Предвзятость взглядов некоторых дарвинистов граничит с фанатизмом, а иногда, когда дело идет о применении этих взглядов к социологии, прямо с жестокостью. Быть может, им следовало бы придти ко взаимному соглашению, ранее чем осуждать на погибель большинство человеческого рода. В самом деле, в анализе и классификации национальных характеров лингвисты, политики и сами антропологи, произвели большую путаницу. Сначала лингвисты, классифицируя народы по языкам, создали свою теорию "народностей": панславизм, пангерманизм и т. д. Но на это антропологи не без основания возражали им, что сходство языков еще вовсе не предрешает сходства рас. Галлы, говорят они, очень скоро научившиеся языку своих завоевателей, остались тем не менее галлами. Саксы навязали свой язык кельтам Великобритании; норманны, завоевавшие после того Англию, не могли внести в нее своего языка. Было замечено, что даже во Франции воины Роддона, после того как они в течение столетия владели Нормандией, уже говорили только по-французски. Вслед за лингвистами явились историки и политики, еще более запутавшие вопрос. По примеру Вальтера Скотта, оба Тьерри (а также Вильям Эдвардс) смешали нации с расами, чем так хорошо воспользовались политики. Наконец, мы уже видели, до какой степени злоупотребляют соображениями о расах сами антропологи. Никоторые из них говорят нам о расах, когда они должны были бы говорить просто о типах, т. е. об известных комбинациях характеров. Эти комбинации очень изменчивы, между тем признаки настоящих рас постоянны. Существуют французский, английский, немецкий типы, но не существует французской, английской или немецкой расы. Если бы захотели распределить Европу по расам, превосходно заметил тот самый антрополог, слова которого мы недавно цитировали, то "я ручаюсь, что никто не сумел бы поставить ни одного пограничного камня". Действительно, составные расовые элементы почти одни и те же во всей Европе, за исключением некоторой татарской примеси на востоке. По выражению Топинара, народы -- лишь продукт истории. Человеческие расы ни в чем не походят на зоологические, ни даже на расы домашних животных, как их понимают и создают по своему желанию зоотехники, причем им всегда известна родословная этих рас. Так называемые национальные расы являются перед наблюдателем в такой же степени спутанными и в том же неустойчивом виде, как это, по словам Топинара, наблюдается у голубей или собак, предоставленных свободному скрещиванию. Нельзя говорить о расах в применении к этим животным; это лишь более или менее неопределенные типы. "Такова же, -- говорит Топинар, -- история европейских рас". В настоящее время не существует отпрысков человечества, которые отличались бы первоначальной однородностью первобытных племен. "Повсюду можно встретить все, что угодно": среди европейских черепов, "более или менее китайские или негритянские", причем их можно "безразлично назвать французскими, английскими или русскими, и т. д.". Только очень изощренный глаз может усмотреть совокупность признаков, более выступающих на вид, нежели другие и образующих тип, "всегда впрочем более или менее искусственный". Всем памятные ошибки должны были бы наводить на сомнение антропологов. Однажды в Сальпетриер открыли кладбище, где, как говорили, были похоронены "солдаты союзной армии 1814 г.". Очень известный краниолог, преждевременно злоупотреблявший искусством определения типов, исследовал черепа и заявил, что один из них принадлежал финну, другой -- башкиру, третий -- калмыку, четвертый -- кельту и так далее. К несчастью, через некоторое время стало известным, что в этом месте были погребены женщины, умершие от холеры в 1832 г. Математик Шейсон вычислил, что если допустить, что во Франции не происходило браков между кровными родственниками, то предполагая по три поколения на каждое столетие, пришлось бы придти к заключению, что в жилах французов течет кровь по крайней мере двадцати миллионов современников 1000 года. Если же взять за исходную точку начало христианской эры, то эта цифра перешла бы за 18 квинтильонов. Чтобы выразить то же число, соответствующее междуледниковому периоду, пришлось бы покрыть цифрами всю поверхность земного шара. Из этих невозможных чисел математически выводят то заключение, что между людьми должны были происходить бесчисленные скрещивания, что у всех обитателей одной и той же местности, провинции и даже нации необходимо должны быть общие предки. Оказывается, что между согражданами существует фактическое родство. Это родство переходит даже границы национальностей: у французов, немцев и англичан имеется множество общих предков, и они принадлежат к одним и тем же родословным деревьям. Но в таком случае, во что же обращается политика "рас", проповедуемая некоторыми антропологами и социологами? Однако в теории рас есть нечто несомненное. Дело в том, что смешения одних и тех же рас или подрас происходили в различных пропорциях и что это разнообразие типов не осталось без влияния на среднее физическое строение или на средний темперамент каждого народа. Вследствие этого сторонники "борьбы рас" должны были обратить свои исследования на каждую отдельную нацию, для того чтобы отделить и определить ее составные элементы. Вместе с большинством антропологов, а именно: Брока, Вирховым, Ланьо, Заборовским, Гами (Hamy), Топинаром, Коллиньоном, Верно, Каррьером, Овелаком, Мануврие, Лапужем, Отто-Амноном, Ливи, Беддо и т. д., мы допускаем, что можно отдать себе приблизительный отчет относительно главнейших подрас, входящих в состав каждого населения и определяющих его антропологический тип. Заметим прежде всего, что человеческие расы и подрасы распознаются гораздо менее по цвету кожи, чем по морфологическим признакам, особенно касающимся черепа и мозга. Цвет устанавливается, по-видимому, в зависимости от климата, под влиянием векового действия последнего, и в настоящее время уже предустановлен в самом зародыше: жаркому и влажному климату соответствует черный цвет, холодному и влажному -- белый, сухому -- желтый и коричневый. Гораздо большее значение имеет удлиненная или расширенная форма черепа, его вместимость, форма носа, скул, груди, высота роста и т. д. На основании этих признаков можно придти к заключению, что белолицые представляют собой смесь двух главных элементов, с которыми мы встретимся во Франции и которых некоторые антропологи, вместе с Линнеем, наделяют известными характерными признаками. Впереди всех стоит, по их мнению, Homo Europaeus, старинный "диагноз" для чистокровного представителя этого типа таков: белокожий, сангвинического темперамента, мускулистый, с длинными белокурыми или рыжими волосами, светло-голубыми глазами, легкий, тонкий, изобретательный. Он большого роста, очень силен, с продолговатым лицом, тонким носом, прямым или горбатым, длинной шеей, длинным корпусом и длинными членами: "все его развитие направлено в длину". В дополнение к этим признакам современные ученые присоединяют еще черепной показатель; выражающийся дробью 0,744. Эта цифра указывает на относительно длинный или долихоцефалический череп. Затем следует Homo Alpinus Линнея, характеризующийся как раз противоположными физическими и психическими признаками: смуглым цветом кожи, темными или каштановыми волосами, темными глазами, широким или умеренно-продолговатым черепом (брахицефалическим), вогнутым носом средней толщины, широким лицом, средним или низким ростом, словом общим развитием в ширину. Желтокожие народы состоят, как говорят нам, из двух главных элементов: во-первых, нового типа, Homo Asiaticus (Линней), характеризующегося желтым цветом кожи, меланхолическим темпераментом, отсутствием гибкости, черными волосами и черными глазами, склонностью к почитанию и скупостью, типа все еще долихоцефалического и в умственном отношении стоящего очень высоко; и во-вторых, из уже упомянутого брахицефалического Homo Alpinus. Влияние этого последнего очень заметно в Азии, а именно в Китае, куда он проник, как утверждают, в качестве завоевателя, и где он, если верить Лапужу, "заморозил" туземную цивилизацию, творцом которой был Homo Asiaticus (?). Homo Europaeus встречается почти в чистом виде на великобританских островах и в Исландии; он составляет преобладающий элемент населения приморской Бельгии, Голландии, немецких областей, примыкающих к Северному и Балтийскому морям; он широко распространен в Соединенных Штатах и Канаде и Австралазии; он входит также важным составным элементом в населения равнин Германии и Франции. Словом, он является представителем арийской, киммерийской и галатской рас, т. е. индогерманцев и индоевропейцев еще недавно господствовавших теорий. Наряду с Homo Europaeus а Homo Alpinus в Европе существует еще тип, называемый Homo Mediterraneus или, согласно Бори, Homo Arabicus. Действительно, этнический анализ обнаруживает по всей Европе присутствие древнего этнического слоя, представляющего остатки рас, современных мамонту и северному оленю, а равно и периоду полированных каменных орудий. Это -- смуглолицые и длинноголовые люди, довольно низкого роста с горбатым носом. Их называют расой Средиземного моря, потому что они составляют преобладающее население островов и берегов последнего: всего северного побережья Африки, Иберийского полуострова, Лигурийского берега, южной Италии и Сицилии. Гораздо реже встречаются они в средней Италии и южной Франции. Собственно, так называемые семиты отличаются от средиземноморской или долихосмуглой расы "более высоким ростом, переломленным носом и общей сухостью форм". Впрочем, большинство представителей расы Средиземного моря заключают в себе примесь чернокожих племен северной Африки. Второй этнический слой, открываемый антропологами в Европе, составляет раса с широким черепом или брахицефалическая, о которой мы только что говорили: Homo Alpinus. Это -- те именно народности, которых Брока предложил назвать кельтославянами. Согласно Эфору, современнику Александра Македонского, Кельтика охватывала Испанию до Кадикса, Галлию к северу от Севенн и бассейна Роны, значительную часть Германии, верхнюю и среднюю долину Дуная, южный склон Ретических и Карнийских Альп до Адриатики и почти всю северную Италию. Мы знаем, что в этих именно областях встречаются кельтославяне и в настоящее время; таким образом свидетельство древности подтверждает мнение современной науки. Предполагают (хотя без всяких доказательств), что кельтославяне пришли из Азии в конце четвертичного периода; им даже приписывают иногда более или менее монгольское происхождение и тогда их называют неопределенным именем туранцев5. По мнению Лапужа, от которого он впоследствии отказался, в Верхней Азии можно встретить целые массы савойяров и оверньятов, "запоздавших в своем передвижении". Предполагается, что эти брахицефалы внесли с собой в Европу азиатских животных и растительные породы6. Но откуда бы ни явились кельтославяне, они составляют в настоящее время большинство европейского населения; ими почти исключительно населена вся альпийская горная масса средней Европы с ее отрогами: Овернскими горами, Вогезами и пр. К кельто-славянам принадлежат: нижне-бретонцы, оверньяты, жители Севенн, савойяры, вогезцы во Франции, большинство швейцарцев, баварцы, румыны, албанцы; ими покрыты необъятные пространства России и северной Азии, где они сохранили свое собственное "урало-алтайское" наречие, в то время как во всех других областях они усвоили индоевропейские языки. Остается еще третий слой, образуемый белокурой расой с продолговатым черепом. Она встречается в чистом виде лишь на северо-западе, где впрочем близится к своему исчезновению; в остальной же Европе попадается "лишь в спорадическом состоянии или в очень сложных соединениях с другими расами". Антропологи дали множество образчиков этнического анализа; их таблицы имеют целью выяснить различие в составе одного и того же населения в разных общественных слоях или в различные времена, а также и зависимость различных антропологических типов от "известных социальных условий". При помощи именно такого рода документов делались попытки, довольно впрочем сомнительного свойства, создать "антропологию классов". По мнению некоторых, а именно: Лапужа и Аммона, можно было бы вывести тот закон, что высшие классы наших обществ богаче длинноголовым составным элементом; таким образом расположение общественных слоев как бы обнаруживает процесс исторического наслоения: здесь являются завоеватели и сеньоры; там -- завоеванные, уступавшие им, как предполагается, в уме и энергии7. Возьмем для примера этнический анализ, произведенный Лапужем над прежними обитателями Монпелье: мы найдем у него, что высшие классы были тогда долихоцефалами по сравнению с низшими; кроме того, буржуазия была богаче средиземноморским элементом, т. е. смуглыми долихоцефалами. Оба эти явления наблюдаются, как утверждают, во всех аналогичных случаях. Другой закон, встретивший более общее признание, заключается в том, что с доисторических времен брахицефалы стремятся затопить долихоцефалов путем все усиливающегося вторжения в их ряды, путем поглощения аристократий демократиями, в которых первые как бы растворяются. В прежнее время белокурых долихоцефалов называли арийцами на том основании, что языки и обычаи, называемые арийскими, развились, по-видимому, первоначально у народов, среди которых господствовала белокурая раса. Но здесь именно философу представляется случай задуматься над недостоверностью исторических и особенно доисторических сведений. Сначала арийцев считали пришедшими из Азии; в настоящее время полагают, что они появились в Азии из Европы. Вслед за Вильзером, автором новой теории, антропологи усиливаются дискредитировать то, что Соломон Рейнах называет "восточным миражем", быть может только для того, чтобы заменить его западным. Всякий выдает свою излюбленную страну за колыбель так называемой индоевропейской расы. Согласно одному из самых последних и наиболее остроумных авторов этих гипотез (Пенка), арийцев следует признать продуктом скандинавского климата. Это -- братья длинноголовой расы Средиземного моря, но только видоизмененные и несомненно побледневшие под влиянием влажного северного климата. Перенеситесь, говорят нам, в четвертичную эпоху: северо-запад Европы представлял громадную горную массу, покрывавшую отчасти нынешние моря: половину Северного моря и полосу на запад от Норвегии. Массы водяных паров, приносимых Гольфстримом, окутывали довольно густым и теплым туманом скандинавскую землю и сгущались на этом северном Гималае, ледники которого они питали собой. Под влиянием влажного и холодного климата -- менее однако холодного, благодаря Гольфстриму, чем можно было бы предположить, судя по присутствию льда -- древняя длинноголовая раса, называемая неандертальской, должна была, говорят нам, измениться, как по внешнему виду, так и по своему темпераменту. Постоянная влажность воздуха заполняет поры кожи, замедляет циркуляцию жидкостей в организме, ослабляет сосудо-двигательную систему, притупляет чувствительность, предрасполагает к вялости флегматического темперамента. Живя на болотистой и поросшей лесом почве, среди тумана, под небом, покрытым густыми облаками, не пропускающими световых лучей (до такой степени, что фотографирование делается при этих условиях затруднительным), раса, первоначально сухая и смуглая, могла приобрести значительную дозу флегматических свойств. Видимым результатом этого должно было быть общее обесцвечение, выражающееся очень белой кожей, белокурыми волосами, бледной окраской глаз. К несчастью остается очень сомнительным, как думает Лапуж, чтобы Скандинавия была обитаема в четвертичную эпоху. Кроме того, несмотря на климат, который должен был бы заставить побелеть эскимосов и лапландцев, они упорно остаются смуглыми. Цвет кожи зависит отчасти от климата, который заставляет ее белеть или чернеть в зависимости от более или менее продолжительного действия на нее солнца; но он зависит также и от свойств пигмента, передающихся наследственно. Если ребенок, в силу какой-либо случайности зародышевой жизни, родился с черноватым пигментом, то он может передать эту прирожденную особенность своим потомкам; а если дело происходит в жаркой стране, где само солнце стремится придать коже темный цвет, то данная особенность имеет более шансов быть переданной по наследству, а вероятно также и более шансов для своего первоначального появления. Впрочем и здесь можно указать на много исключений: тасманийцы, жившие более чем в 40о от экватора, были так же черны, как негры Гвинеи; лапландцы и гренландцы, несмотря на их холодное небо, более темнокожи, чем малайцы самых жарких стран. Под тем же экватором, опоясывающим в Старом Свете землю эфиопов и папуасов, черных, как смоль, в Америке не было найдено негров. Bory Saint-Vinsent замечает даже, что в Новом Свете, напротив того, цвет туземцев тем белее, чем более они приближаются к экватору. Что касается до желтолицых, то они встречаются под всеми широтами, начиная с финнов, тунгусов и татар Сибири и Куры до бирманов, сиамцев или аннамитов тропической зоны. Цвет кожи северных монголов темнее, чем у южных китайцев. В общем, климат только благоприятствует известному естественному подбору. Главным образом о белой расе можно сказать, что она темнеет под влиянием солнца и что она белее в более холодных и влажных странах. Но иметь темный цвет кожи -- еще не значит быть негром. В конце концов, европейская идиллия может быть оспариваема, хотя она правдоподобнее азиатского романа. Можно лишь сказать, что белокурая раса пришла, вероятно, с севера и что она была, как говорили греки, "гиперборейской", по крайней мере по отношению к Греции. В подтверждение этого гиперборейского происхождения так называемых арийцев ссылаются на филологические доказательства. Так как, например, слово "mer" (море) и даже слово корабль тождественно во всех арийских языках, то первые арийцы должны были жить в близком соседстве с морем; следовательно они не могли, как это долго думали, спуститься с высоких плоскогорий Памира и северной Азии. Они не пришли также с берегов Каспийского или Черного морей. Действительно, названия семги и угря тождественны у всех арийцев, между тем эти рыбы не водятся в двух вышеупомянутых морях и впадающих в них реках. Лишь Скандинавия и приморская область Германии обладают фауной и флорой протоарийцев, т. е. теми животными и растениями, названия которых остались тождественными в различных арийских языках. Однако и в этом случае не следует быть слишком доверчивыми: у лингвистов такое богатое воображение! Они задумали воссоздать протоарийский язык, оказавшийся в значительной степени фантастическим. Кроме того, доказательства нетождественности какого-нибудь слова в данной группе языков всегда очень слабы, так как древние названия могли исчезнуть. Все арийцы, например, обозначают левую руку словами, различными в разных языках, а правую -производными от слова dac, показывать. Следует ли отсюда заключить, спрашивает С. Рейнах, что у арийцев, до их разделения, была лишь одна правая рука? Поклонники белокурой европейской расы, этого цвета человечества, утверждают, что ею именно вызвано великое умственное движение, когда-то приписывавшееся арийцам Азии. На крайнем востоке, в очень отдаленную эпоху, китайцы оказываются в соприкосновении с белокурым и высокорослым населением, занимавшим тогда Сибирь8. В Индии, чистокровные брамины принадлежат, по-видимому, к той же долихобелокурой семье. В этой стране еще существуют до сих пор воинственные племена с продолговатым черепом; они встречаются также и на Памире. Палестина была занята белокурыми, когда в нее вторглись настоящие семиты, и этот основной белокурый тип должен был сохраняться там в течение долгого времени. На египетских, халдейских и ассирийских памятниках часто встречаются изображения знатных лиц того же типа. Тамагу древнего Египта белокуры. Египетские живописцы изображают нам эллинов белокурыми, длинноголовыми и высокого роста9. Этот тип героической Греции, сменивший долихосмуглолицых пелазгов средиземноморской расы, тождествен типу галлов, германцев и скандинавов. Гомер беспрестанно говорит о прекрасных белокурых волосах ахеян, но мы не находим у него ни одного хвалебного эпитета, относящегося к брюнетам. Все его герои -- высокого роста, белокуры и с голубыми глазами, за исключением одного Гектора, принадлежавшего несомненно к расе "Средиземного моря" и оказавшегося побежденным. В первой песне Илиады, Минерва хватает Ахилла за белокурые волосы; в двадцать третьей песне Ахилл предлагает в жертву свои бело-курые волосы, желая почтить тень Патрокла. Менелай белокур. В Одиссее Мелеагр и Аминт белокуры. Виргилий наделяет белокурыми волосами Минерву, Аполлона, Меркурия, Камерта, Турна, Камиллу, Лавинию и даже, что не невероятно, финикийскую Дидону. Влюбленные Анакреона, Сафо, Овидия и Катуллия все белокуры. Белокуры также почти все женщины героических времен. То
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Психология французского народа - Альфред Фуллье бесплатно.
Похожие на Психология французского народа - Альфред Фуллье книги
- Девиантное поведение и основы его профилактики у подростков. Учебное пособие - Наталия Рождественская - Психология
- Крестьянский вопрос во Франции и Германии» - Фридрих Энгельс - Психология
- Основы психологии - Людмила Столяренко - Психология
- Поступай как женщина, думай как мужчина. Почему мужчины любят, но не женятся, и другие секреты сильного пола - Стив Харви - Психология
- Психология познания: методология и методика познания - Евгений Соколков - Психология
- Психология развития и возрастная психология: конспект лекций - Оксана Ларина - Психология
- Основы психологии. Учебник для учащихся старших классов и студентов первых курсов высших учебных заведений - Павла Рипинская - Психология
- Психология свободы: теория и практика - Елена Кузьмина - Психология
- Аналитическая психология. Тавистокские лекции - Карл Юнг - Психология
- Экзистенциальная психология - Ролло Мэй - Психология