Я направляюсь туда, где она находится.
— Что ты делаешь?
— Я никогда не знала, что здесь есть ручей.
— Ты многого не смогла увидеть из—за снега, — говорю я ей, притягивая в свои объятия и прижимаясь губами к ее губам.
Она тихо стонет, проскальзывая руками под мое пальто и обнимая меня за талию.
— Ты замерзаешь.
— Я в порядке, — отвечает она, когда я притягиваю ее еще ближе, крепко обнимая руками ее тело. — Что ты здесь делаешь?
— Я хочу поговорить с тобой, но тебя не было там, где я тебя оставил.
— Где ты меня оставил? — дразнит она, откидывая голову назад, чтобы посмотреть на меня. — Кто я такая? Твоя маленькая безделушка, которую ты можешь оставить, где захочешь?
— Что—то в этом роде. — Я подмигиваю ей и наблюдаю, как на ее лице появляется прекрасная улыбка. — Пойдем. Посиди со мной.
Мы подходим к скамейке, стоящей у ручья, покрытого льдом.
— Я только что говорил с Лакланом и хотел сообщить тебе, на какой мы стадии в поисках твоего отца.
Беззаботная легкость сменяется тоскующей надеждой.
— Ты хочешь поговорить об этом прямо сейчас? — спрашиваю я, когда язык ее тела внезапно меняется.
— Да. — Ее голос полон тревоги, она жаждет ответов. — Что ты нашел?
— Доказательства его смерти.
— Но он не мертв. — Ее голос дрожит от еще большей тревоги.
— Я знаю это. Лаклан делает все возможное, чтобы получить копию списка пассажиров. Когда мы ее получим, мы сможем двигаться дальше.
— Ну, и сколько времени это займет?
— Он работает так быстро, как только может, но у него нет прямых связей с авиакомпанией.
Разочарование отражается на ее лице, и я наблюдаю, как ее тело напрягается и глаза блестят от непролитых слез. Она неподвижна, и ей требуется вся ее сила, чтобы не потерять самообладание. Хотел бы я дать ей ответы, в которых она так нуждается. Это болезненное зрелище — видеть, как любимый человек так сильно страдает.
Я обнимаю ее за плечи и уговариваю:
— Плакать — это нормально. Будет не так больно, если ты отпустишь часть боли.
— Я провела всю свою жизнь, оплакивая своего отца, и это никогда не уменьшало боль, — говорит она, отвергая мои слова.
— Посмотри на меня, — требую я, и когда она это делает, я продолжаю, — это не нормально. То, что ты все держишь в себе — это нехорошо.
— Почему ты так сильно хочешь увидеть, как я сломаюсь?
— Ты сейчас ломаешься, — возражаю я. — Ты заставляешь себя не чувствовать боли. Ты отталкиваешь меня. Ты возводишь каменную стену, но это всего лишь фасад всей твоей разбитой души. Ты — рай для дураков, но я не дурак. Я вижу тебя насквозь.
— Ты придурок, — огрызается она, злясь, что я играю в ее же игру, но я не отступлю.
— Чего ты боишься? Что я вижу тебя в таком облике, которого ты стесняешься? Я видел тебя в худшем образе. Или ты все еще беспокоишься о том, что слишком сильно чувствуешь, что развалишься на части и не сможешь собрать все воедино? В чем дело?
— Почему ты так сильно давишь?
— Если ты не можешь собраться с мыслями, тогда я сделаю это за тебя.
— Остановись!
— Так вот почему ты не позволяешь мне прикасаться к тебе?
При этих словах она пытается вырваться из моих объятий, но я крепко сжимаю ее руки.
— Отпусти!
— Почему ты не позволяешь мне трахнуть тебя? — Я шиплю, теряя контроль и позволяя разочарованию и отторжению выплеснуться из меня. — Ответь мне, ради Христа!
Мой голос срывается от гнева, когда она борется с моей хваткой, и, в конце концов, я ослабляю хватку и позволяю ей освободиться от меня. Она встает и отшатывается, кипя от чистого гнева.
— В этом проблема? — выплевывает она. — Твое эго задето, потому что ты не можешь залезть ко мне в штаны?
Я встаю и подхожу прямо к ней, грудь к груди.
— Ты чертовски хорошо знаешь, что если бы я хотел то, что у тебя в штанах, я взял бы это.
— Тогда возьми это. Мне насрать. Если это все, чего ты хочешь, тогда возьми.
Ее слова издеваются, но они бесят меня еще больше.
— Ты так чертовски слепа. Мне нужна не твоя киска. Это гораздо больше, чем просто секс. Я хочу тебя всю. Каждый кусочек. Я хочу быть внутри тебя, потому что это единственное место, где ты будешь настолько слаба, что у тебя не будет другого выбора, кроме как отдать всю себя мне.
Слегка покачав головой, она заглядывает мне в глаза и шепотом признается:
— Я просто не могу.
Мои руки сжимают ее лицо, и я говорю:
— Ты можешь. Мне нужно, чтобы ты попробовала.
— Но у тебя есть я, — кричит она. — Я здесь. Я не собираюсь убегать.
— Перестань избегать.
— Я не…
— Ты здесь, — вмешиваюсь я, обрывая ее. — Но на самом деле тебя здесь нет. Ты можешь лежать рядом со мной каждую ночь, но на самом деле тебя нет рядом. Ты находишься совсем в другом месте. Где-то глубоко внутри своего разума, ты прячешься.
С ее стороны нет ответа, только горящие глаза, которые показывают, насколько она разъярена.
— Сколько раз я должен повторять тебе, чтобы убедить, что здесь ты в безопасности? Что со мной ты в безопасности?
— Отпусти меня, пожалуйста, — просит она тихо.
Я убираю руки с ее лица, и она тут же поворачивается и уходит от меня, не говоря больше ни слова, даже не оглядываясь. Я ничего не говорю, чтобы остановить ее, просто отпускаю. И прежде чем я позволю своему раздражению вырасти еще больше, я тоже возвращаюсь в дом и поднимаюсь на третий уровень, где находится мой офис.
Нуждаясь в том, чтобы избавиться от стресса, я занялся работой. Между телефонными звонками в офис и регистрацией моей собственности в Чикаго время проходит быстро. «Лотус» процветает в финансовом отношении и доказывает, что является одним из самых востребованных отелей в городе. Исключительность является ключевым фактором, и это понятие оправдывает себя.
Но я не могу думать о Чикаго, не думая о своем отце. Я не разговаривал с ним с тех пор, как Элизабет рассказала мне о его аресте. Честно говоря, я даже не вникал в его отношения с Ричардом, Беннеттом или даже отцом Элизабет, опасаясь того, что это может всколыхнуть во мне. Элизабет сочла бы меня лицемером, и она была бы права, вот почему я еще не обсуждал с ней эту тему.
Поэтому только по этой причине я вызываю Элизабет в свой кабинет, и ей требуется всего несколько минут, чтобы появиться в дверях.
— Что такого срочного? — спрашивает она с легким волнением, оставшимся после нашей предыдущей ссоры.
— Зайди.
Она делает это, садясь на стул перед моим столом. Я встаю со своего кресла и обхожу его, чтобы сесть рядом с ней.
— Во—первых, я не буду извиняться за то, что сделал раньше, за исключением одного — я обвинил тебя в том, что ты боишься встретиться лицом к лицу со своими страхами, когда я делал то же самое.
— Что ты имеешь в виду?
— Я избегал своего отца из-за страха, — признаюсь я ей. — Но я откладываю это в сторону, надеясь, что ты сделаешь то же самое для меня.
Ее глаза смягчаются.
— Итак, ты можешь мне помочь? — Я спрашиваю, и она кивает, говоря:
— Хорошо.
— В ту ночь, когда я нашел тебя, ты сказала мне, что Ричард и мой отец работали вместе, используя компанию Беннетта в качестве прикрытия для торговли оружием.
—— Так мне сказал Ричард, — говорит она.
— Ты также сказала, что Ричард был тем, кто убил мою маму.
Она кивает.
У меня сжимается горло, когда в моей памяти вспыхивают видения моей мамы, получившей пулю в голову, я говорю напряженным голосом:
— Мне нужно знать, почему это произошло.
Она держит мою руку в своей и не торопится говорить.
— Он сказал мне, что Кэл переводил деньги на оффшорный счет. Ричард сказал, что хочет преподать твоему отцу урок, который обеспечил бы его лояльность.
— Значит, мой отец знал, что собирался сделать Ричард?
С трудом сглотнув и глазами, полными жалости, она кивает.
— Он знал. Вот почему твой отец уехал из города. Он не хотел быть там, когда это случилось.
