Нет, он не мог утонуть, потому что совсем иное было наречено ему на роду. А испугался котенок оттого, что вдруг потерял опору под собой. Хоть и всего газетный лист, но все же какое-никакое жизненное пространство. И как ни шатка была та опора и хоть нес его ковер-самолет неизвестно куда, они все же позволяли сохранять надежду на нечто лучшее. Самолет он и есть самолет. И лучше лететь в нем, пусть даже в преисподнюю, нежели оставаться одни на один посреди сердитого неизведанного течения реки, когда не знаешь, где кончается вода, где начинается небо, не имеешь даже представления, что такое земля, есть ли она вообще на свете, потому что не научился еще ходить, стоять на лапах. Не знаешь, зачем тебе даны ноги. А теперь вот и холодно, и зябко, и мокро под тобой. И какие-то твари мерзопакостные окружили со всех сторон, обложили. Блямкают что-то беззвучно, щерят пасти, не иначе проглотить хотят. Раньше же было нечто хотя и очень шаткое, призрачное, но повседневное и определенное.
Раньше под ним была газета. И хотя котенок наш, понятно, ни бэ ни мэ ни кукареку в той газете не способен был прочесть, но что-то все же начеркано было в ней и на ней. Жучки, паучки, козявки какие-то замысловатые и фотографии, а на них люди, не совсем настоящие, не живые, но люди.
А теперь вот газета взяла и утонула.
Котенок остался совсем один. И неизвестно, что бы с ним произошло дальше. Скорее всего, и его бы измордовала, прибрала к себе вода Леты, но ему было суждено жить. А всем нам хорошо известно: кому суждено повеситься, тот не утонет.
К котенку, как только пошла на дно "Советская Белоруссия", сразу же подоспели жучки-плавунцы, или, правильнее, скользуны, потому что они не плавают, а, похоже, катаются по воде на коньках, словно по хорошему льду. Жучков тех, скользунов, было множество. Но рыжему нашему котенку они сослужили службу добрую. Позже он не раз поминал их добрым словом: тому-сему все же обучили его. А за всякую науку надо быть благодарным. Это знают даже котята.
Скользуны-плавунцы будто на буксир взяли котенка. Тоненький такой буксирчик, невидимый из солнечного луча. Окружили котенка со всех сторон, один даже в хвост ему вцепился. Окружили и с таким ухарством и ловкостью стали танцевать, такой хоровод закружили, что и котенку захотелось в их круг. Какой же это котенок не любит потанцевать, покататься на коньках? Но котенок наш головастый был, сообразительный.
Недолго думая, он выпростал переднюю правую лапу, показал, что и у него есть некий намек на коньки, и намерился подгрести ближе к себе одного из скользунов, что выкидывал коленца перед самым его носом, так, что у котенка усы вприсядку пошли. Но скользун тоже недаром солист, мазанул котенку по его усику своим крылышком слюдяным. Только котенок его и видел.
Вперед выскочил второй солист. Принялся щекотать котенку усы. Котенок снова его лапой дзыб. И снова от скользуна на воде ни следа ни знака. Хотя нет, знак все же был, обозначился какой-то след на воде, что-то вдруг переменилось. До этого котенка легонько покачивала, кружила речка на одном месте в вире, будто щепку. А тут он выбился с того вира. Два взмаха левой, правой лапами - и... поплыл. Почувствовал, понял, что дано котятам, по крайней мере разумным, плавать, если они не ленятся лапами перебирать.
Кто же это посмел сказать, кто придумал, что лапти воду пропускают? Нет, в добрых лаптях нога всегда сухая, и по воде в них аки по суху ходить можно. Способны котята плавать, хотя и не по своей воле, по принуждению. Горе заставит и на пень молиться.
Котенок что было силы молотил по воде лапами. Поначалу, правда, не очень ловко и умело, потому что коты, всем ведомо, боятся воды, им больше бы в земле рыться, потому что в ней мыши водятся. Но коты, наверное, не случайно любят и рыбу, хотя об этом не все из людей догадываются. И котенок вначале после каждого взмаха взнимал вверх лапу и отрясал ее от воды, чем очень потешал скользунов. Те аж припадали к воде, надрывали от смеха животики, слюдяными брызгами-смешинками разлетались вокруг. Хохотало небо, хохотало солнце, хохотала вода. Такой уж смешливый оказался вокруг народец.
И котенок не выдержал марки, тоже начал хохотать, смех ведь, известно давно, прицепист. Съесть только, съесть одну смешинку, и ты уже отравлен надолго, если не на всю жизнь. И котенок наш хохотал, только получалось это у него по-своему, по-кошачьи. Только так коты и смеются, чтобы и зубы было видать. Скользуны поняли это. Все мы ведь понятливые, когда видим пред собой зубы. Поняли, но не испугались, не покинули его. Удвоили свои ряды. Посмотреть на котенка, ни капли не боящегося воды, такого уж разумника, что способен на воде смеяться, прибежали жуки-скользуны со всей реки, даже те, что помирать собрались, отложили смерть, притащились поглядеть.
Более того, все дееспособное население реки собралось подивиться на котенка, который плавает, веселит белый свет. И не только дееспособное. Приволокся рак-пустынник. Вылез из норы, где замуровал себя живьем, чтобы никто не мешал смерти. Не мог же отправиться на тот свет, не увидев на прощанье чуда, не ублажив душу. Жизнь его была однообразной, тоскливой, как и у всех прочих, кто задом наперед ходит. Дали деру со своей свадьбы две лягушки и с таким интересом, не веря собственным глазам, наблюдали за котенком, что и не заметили, как ноги у них пошли нарастопырь, заплясали. Прилетели две бабки-поденки, сели котенку на уши, чтобы ловчее в хохочущий рот ему заглядывать. Приплыли две плотвицы-акулы и ничего не поняли, что тут происходит. Они и появились только потому, что приметили поденок и уже судили-рядили, как их удобнее проглотить. А здесь какой-то неуклюжий на два уха и множество зубов котенок, ни плавников, ни хвоста пристойного, то есть рыбьего, конечно, а на тебе, плывет. Есть на свете диво и для плотвы.
Белый мотылек, что оторвался от ольхового листка, подлетел к котенку и принялся кувыркаться через голову, кружить над ним. Наверное, в друзья ему набивался. Пытался помочь, ухватить за рыжие усики и вытащить из воды.
Так уж заведено на белом свете: сильному да здоровому, богатому да красивому все в друзья набиваются, помочь стараются, особенно если ты сам сложа руки не сидишь. Так и здесь. Удивил, насмешил котенок реку и небо, воду и солнце, и они ему навстречу пошли. И перед всем уже белым светом сейчас выкаблучивались скользуны, концерт ладили.
Трое из них, то ли самые сильные и ловкие, как русская тройка - коренник и две пристяжные, - шли впереди всех. И в самом деле были похожи на лошадей, орловских или каких-то еще рысаков, что летят над просторами земли, грызут удила и рвут гужи. Речка расступалась, выходила из берегов от их богатырского галопа, так они выкладывались, тянули котенка, направляли к спасительному берегу. Вели, прокладывали дорогу, чтобы как можно быстрее вызволить его из воды. За этими тремя по их уже следу табунились остальные, сбивали волну и умеряли течение, прорезали в водной глади дорогу котенку к берегу, зеленой земной тверди.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
