После пробуждения он снова вернулся в постель и долго лежал с открытыми глазами, пытаясь унять разволновавшееся сердце. Лицо девушки из сна растворилось в темноте спальни.
Ночь тянулась бесконечно долго, потому что ему совсем расхотелось спать. Он слышал от матери и видел по телевизору, что бессонница порой может довести человека до безумия. Ха, да ему-то чего бояться – он и так полный псих. Но лежать и таращиться в ночь действительно стало невмоготу.
Поднявшись, он машинально двинулся к занавешенному окну. Створки были приоткрыты, и шуршащие звуки ночного августа невольно проникали в спальню. Какая мгла! Он протянул руку к портьере. Фонари в их пригороде почему-то не горели, хотя единственная дорога, петляющая меж редко стоящих коттеджей, являлась федеральной трассой, и по ней даже ночью проносились автомобили. Должно быть, именно чужой водитель сбил несчастную соседку, не зная толком, куда направляет свою машину.
Он открыл окно и высунулся, резко вдохнув свежий воздух. Ни души! Вот его время – ночь! Ночь в квадрате! Интересно, а соседская девчонка из его сна, что сейчас поделывает? Он зашел сбоку и немного наклонился над подоконником, заглядывая в окно соседского дома. Тот располагался фасадом к дороге, но несколько глубже, затененный яблонями. Свет в одном из окон горел. Хорошо, что его комната на втором этаже: это позволяет получше разглядеть все, что делается в первом этаже у соседей. И почему ему раньше не приходило в голову понаблюдать за ними? Да, людей он ненавидит, но здоровое любопытство ведь никуда не денешь.
Сначала он ничего не мог разобрать. Только привыкнув к ночному освещению, он понял, что отец и дочь сидят на полу и смотрят телевизор. Их застывшие фигуры говорили, что они или заснули от скуки или замерли от восторга и не отводят от экрана глаз.
Ему надоела эта странная немая сцена. Он почти уже отвернулся, когда отец пошевелился и погладил голую коленку девушки. Дмитрий дернулся и чуть не слетел с окна прямо на грядку пионов, обнесенную декоративным заборчиком. Нога девушки, согнутая в колене, качнулась в сторону папаши, и он, словно ободренный этим приглашающим движением, повел свою руку выше, периодически сжимая пальцами нежно-персиковую в свете лампы плоть.
Не может отец так трогать свою девочку! Это абсурд. Ему это просто показалось! Кровь запульсировала в висках, и лицо словно обдало пламенем. Холод ночи уже не действовал расслабляюще. С ним творилось что-то невообразимое. Может, так сходят с ума от бессонницы?
Он не помнил, как закрыл створки окна и зашторил его. Он не помнил, как лег в постель и натянул на голову одеяло, пряча в прохладный, пахнущий травой пододеяльник свое горящее лицо. Он крепко заснул, и на утро почти забыл то, что ему привиделось.
Когда с лестницы раздалось привычное: «Дима, я в город!», он отбросил одеяло и поднялся, пошатываясь. Следовало что-то ответить, иначе мать встревожится и не рискнет оставить его одного, но слабость и противное ощущение в паху мешали ему сосредоточиться и подобрать нужные слова.
- Угу, - выдавил он как раз тогда, когда тянуть паузу стало опасно.
- Ну, ладно, я к шести вернусь! – и шаги потопали вниз.
- Не задерживайся! – наконец крикнул Дмитрий.
Машинка скрылась из виду, и он быстро задернул портьеру. В голове роилось столько мыслей, что было даже страшно: вдруг не хватит времени обдумать их как следует, пока ему никто не мешает.
Во-первых, что такое привиделось ему ночью? Разве бывают какие-нибудь отношения между отцом и дочерью? Он много раз видел по телевизору, как мужчины пытались прижаться к женщинам, раздевали их, гладили. Ничего особенного, и это были чужие женщины – не дочки! Ничего особенного, но почему-то всегда, наблюдая подобные сцены, он всем телом и душой ощущал непристойность, сочащуюся с экрана. Ему так никто и не удосужился объяснить, откуда берутся дети, и что такое секс, однако, он чувствовал, что эти вопросы из одной оперы, и никак не противоречат друг другу.
Во-вторых, если мужчинам нравится тискать женщин, то, следовательно, женщинам, раз они не сопротивляются, нравится, когда их тискают. Бог с ними, с остальными; его волнует только мама. А что, если кто-то захочет забрать ее себе?! Вдруг ее кто-нибудь полюбит и начнет отговаривать от привычной жизни?! Как он, Дмитрий, сидя в четырех стенах, узнает, что именно такое чувство вошло в жизнь мамы, и грозит поломать их слаженный, уединенный мир?!
Он сел в кресло и закрыл глаза ладонями. Из воспоминаний о далеком детстве он знал, что его мама не всегда жила отшельницей. Она каждый день водила его гулять, постоянно ходила в кино и театр, любила гостей и вечно пускала в дом каких-то людей и поила их чаем, а он крутился рядом и выпрашивал конфеты. Неужели это он такой законченный псих, а не она с ее неуемным желанием общаться?! Где же ответ?
========== Часть 7 ==========
7.
Этот вторник она ждала с особым нетерпением не потому, что у нее закончились запасы сахара и кураги. Всю неделю она не находила себе места от смутного беспокойства, порой казавшегося ей предчувствием скорой беды. Она решила поговорить с доктором Ерохиным наедине, без сына, и попытаться прояснить тревожную ситуацию.
Старик-агроном, чудом не переломавший ноги под соседскими яблонями, отделался легким испугом, но при этом посеял в ней такие сомнения, что ее просьба о прощении застряла в горле. Он сказал ей:
- Поберегись сама, дочка, а то с маньяком живешь под одной крышей, как бы не убил кого!
Она хотела что-то возразить, вроде: «Он не маньяк, он просто свет не любит, и людей», но вовремя сообразила, что прозвучит это скорее как подтверждение, а не возражение. А потом пришел животный страх. Конечно, никакой надежды на излечение сына у нее давно не осталось. Ей теперь просто хотелось понять, может ли она хоть как-то жить, хоть немножко поддерживать отношения с людьми и с мужчинами в частности, и что ей сделать, чтобы слушать музыку, не приглушая звук до отметки «мин».
Старый врач Ерохин Федор Иванович вряд ли знал ответы на эти вопросы, но он, по крайней мере, знал Дмитрия, и довольно долгое время наблюдал его. Вдруг чудо все-таки произойдет! С этой мыслью Галина и вошла в светлый кабинет, предварительно постучав в белую толстую дверь.
Но за столом сидел совсем другой мужчина. Он был моложе Ерохина как минимум лет на двадцать, и от его улыбки можно было сразу выздороветь.
- Проходите, присаживайтесь, - он приветливо кивнул и указал на креслице у стола.
- А где Федор Иванович? – Галина с несчастным видом огляделась.
- А чем вас не устраивает Анатолий Константинович? – он улыбнулся.
- Я…мне…мне нужен Ерохин, - она уже собралась уходить и очень невежливо повернулась к новому доктору спиной.
- Погодите. Вы его прежняя пациентка, или сегодня впервые?
- Я по поводу сына, - она обернулась через плечо. – Ерохин лечил моего сына.
- Введите меня в курс дела, и я попробую помочь, - столько тепла было в его голосе, и улыбка эта проклятая мешала соображать. Галина вздохнула. Бог с ним. Вдруг поможет.
Она вернулась к столу и села, крепко сжав сумочку руками. От волнения все слова повылетали из головы, и стало трудно дышать. Она давно не рассказывала о Димке, и сейчас просто не понимала, с чего следует начинать.
- Скажите, как вас зовут?
Она подняла на него взгляд медленно-медленно. Сначала увидела его халат, белый, как снег, потом, в вырезе халата, голубую сорочку, застегнутую на все пуговицы. Дальше – подбородок, четко очерченный рот, аккуратный тонкий нос, карие глаза, высокий лоб…. Время шло, а она все смотрела на него и молчала.
- Так как же?
- Простите, - она откашлялась. – Галина.
- Отлично. А сына?
- Сына? Дмитрий.
- Итак? Что же с ним, с вашим Дмитрием? – их глаза встретились, и она, наконец, поняла, что может рассказать ему все. Все, даже о том чувстве тошноты, когда рядом с ней на пол плюхнулся вырванный зубами ее сына кусок чужого мяса.
