Но тут в избушке по левую руку распахнулось крохотное оконце; закрытое, оно казалось темно-синим — быть может, это снег в нем так отражался — и было столь крохотным, что все лицо смотревшего из него человека в нем не умещалось, только старческие карие глаза.
— Да вон он стоит, — донесся до К. дребезжащий старушечий голос.
— Это землемер, — раздался в ответ голос мужчины.
А вскоре и сам он, сменив у оконца старуху, выглянул и без особой враждебности, просто как хозяин, озабоченный тем, чтобы перед его домом на улице был порядок, спросил:
— Вы кого ждете?
— Саней, чтобы меня подвезли.
— Тут саней не бывает, — заметил мужчина. — По этой дороге движения нету.
— Но ведь это дорога к Замку, — возразил К.
— Тем не менее, тем не менее, — повторил мужчина с какой-то странной неумолимостью в голосе, — здесь движения нету.
Какое-то время оба молчали. Но мужчина, судя по всему, о чем-то раздумывал, ибо окошко, из которого валил пар, не закрывал.
— Дорога сегодня скверная, — заметил К., лишь бы втянуть мужчину в разговор.
Тот в ответ только буркнул:
— Да уж конечно. — Но немного погодя вдруг добавил: — Если хотите, могу вас отвезти на своих санях.
— О, прошу вас, — оживился К., весьма обрадованный предложением. — Сколько это будет стоить?
— Нисколько, — бросил мужчина и, заметив удивление К., пояснил: — Вы ведь землемер, значит, от Замка. Куда вас отвезти?
— В Замок, — мгновенно ответил К.
— Нет, туда не повезу, — столь же быстро отрезал мужчина.
— Но ведь я от Замка, — сказал К., повторяя мужчине его собственные слова.
— Может быть, — произнес тот с прежней неуступчивостью в голосе.
— Тогда отвезите меня в трактир, — решил К.
— Ладно, — согласился мужчина. — Пойду за санями.
Весь вид его говорил о чем угодно, только не о любезности, — скорее об испуге и своекорыстном, твердолобом интересе немедленно и любой ценой спровадить К., лишь бы тот не торчал здесь, перед его домом.
Ворота во двор распахнулись, и из них выехали небольшие, для легкой поклажи дровни, запряженные хилой лошаденкой; за дровнями шел мужичок, с виду не старый, но какой-то весь немощный, сгорбленный, вдобавок хромой, с костлявым, обветренным, насквозь простуженным лицом, которое на фоне обмотанного вокруг шеи толстого шерстяного шарфа казалось совсем уж сморщенным и жалким. Мужичонка был явно болен, на улицу вышел только потому, что очень уж нужно увезти К. отсюда. К. попытался на что-то такое намекнуть, но мужичонка отмахнулся. К. лишь удалось узнать, что он возчик и звать его Герштекер, а дровенки эти неудобные он потому взял, что наготове стояли, выводить большие сани много времени уйдет.
— Садитесь, — буркнул он, ткнув кнутом себе за спину в сторону дровней.
— Я рядом с вами сяду, — предложил К.
— Так я пешком, — сказал Герштекер.
— Но почему? — изумился К.
— Нет уж, я пешком, — убежденно повторил Герштекер и тут же закатился в приступе такого кашля, что ноги его ушли в сугроб чуть ли не по колено, а руки поневоле уцепились за облучок.
К. ничего больше говорить не стал, уселся в дровни, выждал, пока мужичка перестанет бить кашель, и они тронулись в путь.
Замок там, наверху, в этот час загадочно сумрачный, тот самый Замок, куда К. чаял попасть еще сегодня, опять от него удалялся. Но, словно в знак кратковременного, как хотелось думать, прощания, оттуда вдруг грянул удар колокола, до того светлый и вдохновенно радостный, что от этого звона — а была в нем еще и щемящая боль — в первый миг тревожно заколотилось сердце, словно свершение того, к чему К. смутно влекло, таило в себе угрозу. Но вскоре большой колокол умолк и сменился слабым однозвучным перезвоном колокольчика, то ли оттуда, с горы, то ли из деревни. И однотонный этот перезвон как-то лучше подходил и к неторопливому ходу саней, и к облику их жалкого, но неумолимого возницы.
— Послушай, — крикнул вдруг К. (они уже подъезжали к церкви, отсюда до трактира рукой подать, вот он и осмелел), — я вот удивляюсь, как ты на свой страх и риск решился меня отвезти? Разве тебе это дозволено?
Герштекер, словно и не слыша его, преспокойно вышагивал рядом с лошаденкой.
— Эй, — крикнул К. и, собрав с дровней пригоршню снега, запустил в Герштекера снежком, угодив ему прямо в ухо.
Только теперь Герштекер остановился и обернулся, но когда К. узрел его вблизи — дровенки успели немного проехать, — увидел эту согбенную, битую-перебитую жизнью и людьми фигуру, это сыромятное лицо, тощее, обветренное, изможденное, с разными щеками, одна плоская, другая запавшая, увидел разинутый в беспонятливом ожидании рот с редкими пеньками зубов, — когда он увидел все это, то повторил свой вопрос уже не со зла и не в сердцах, а просто из сострадания: мол, не накажут ли Герштекера за то, что он взялся К. отвезти.
— Да что тебе надо-то? — бестолково спросил возница, но ответа дожидаться не стал, только прикрикнул на лошаденку, и они двинулись дальше.
Когда они — К. узнал поворот дороги — подъезжали к трактиру, вокруг, к немалому его изумлению, воцарилась полная тьма. Неужели он так долго отсутствовал? Да нет, час, от силы два, по его прикидкам. Но вышел-то он утром! И есть ему еще ни разу не захотелось! Ведь только что был белый день, а тут сразу такая темень!
— Короткие дни, совсем короткие, — бормотал он, слезая с дровней и направляясь к трактиру.
Приятно было увидеть на крыльце трактирщика с высоко поднятым фонарем: сам вышел встретить и ему посветить. Мельком вспомнив о вознице, К. остановился: где-то в темноте слышался кашель, да, это он. Ну да ничего, не в последний раз видятся. Лишь поднявшись на крыльцо и поравнявшись с хозяином, который подобострастно с ним поздоровался, К. вдруг заметил еще двоих — они замерли по обе стороны двери. Забрав у хозяина фонарь, он посветил на незнакомцев: оказалось, те самые двое парней, которых он встретил в деревне и которых кликали Артуром и Иеремией. Сейчас оба дружно отдали ему честь. Припомнив славное, счастливое времечко своей военной службы, К. рассмеялся.
— Кто такие? — спросил он, переводя взгляд с одного на другого.
— Твои помощники, — прозвучало в ответ.
— Да, это помощники, — тихо подтвердил хозяин.
— То есть как? — изумился К. — Это вы-то — мои прежние помощники, те, за которыми я посылал, которых жду?
Они согласно кивнули.
— Хорошо, — сказал К. после некоторого раздумья. — Хорошо, что вы пришли. Кстати, — продолжил он еще немного погодя, — вы сильно запоздали, почему такая нерадивость?
— Путь был далекий, — ответил один из них.
— Путь далекий, — повторил К. — Но ведь это вас я встретил, когда вы из Замка шли?
— Да, — ответили оба без дальнейших пояснений.
— Где ваши приборы? — спросил К.
— У нас их нет, — отвечали помощники.
— Приборы, которые я вам доверил, где они? — не унимался К.
— У нас их нет, — повторили они.
— Ну что за народ! — сокрушенно заметил К. — А в землемерном деле вы хоть что-нибудь смыслите?
— Нет, — отвечали парни.
— Но если вы мои прежние помощники, значит, должны разбираться, — сказал К.
Они молчали.
— Ну ладно, пошли, — проронил К., проталкивая обоих перед собой в дверь.
2
Варнава
Потом, втроем за маленьким столиком, они молча сидели в трактире за пивом, К. посередке, справа и слева помощники. Еще один стол, как и в прошлый вечер, был занят крестьянами, других посетителей не было.
— Нелегко, однако, с вами, — сказал К., в который раз сравнивая лица помощников. — Как прикажете вас различать? У вас только имена разные, а в остальном вы похожи друг на друга, как… — тут он запнулся, потом почти против воли договорил: — Как змеи.
Они улыбнулись.
— Вообще-то нас легко различают, — сказали они, словно оправдываясь.
— Охотно верю, — согласился К. — Я сам тому свидетель, но я на вас своими глазами смотрю, а они вас не различают. Так что буду обращаться с вами как с одним человеком и кликать обоих Артуром, ведь так, кажется, кого-то из вас зовут, тебя, что ли? — спросил К., кивнув на одного из них.
— Нет, — отозвался тот. — Меня Иеремией зовут.
— Ну и ладно, какая разница, — бросил К. — Буду обоих Артурами звать. Как Артура куда-нибудь посылаю, значит, оба туда идете, работу какую-нибудь Артуру даю, значит, оба ее выполняете. Для меня, конечно, большое неудобство, что по отдельности на разных работах использовать вас не смогу, но есть и свои преимущества, потому как за все, что я вам поручу, вы несете ответственность сообща и нераздельно. А как вы между собой работу распределите, мне совершенно безразлично, только не вздумайте друг на дружку пенять, вы для меня один человек.
После некоторого раздумья они сказали:
