– Вот скажи мне, Вистовский, тебе жена изменяет?
– Нет, – на голубом глазу соврал я, хотя никакой жены на тот момент у меня не было.
– А я вот думаю, что моя мне изменяет.
Он равнодушно плеснул в кружку спирта и толкнул ее в мою сторону.
– Пей…
Отказывать доктору было как-то неловко, тем более, что я за этим и шел.
– А закусить есть?
Столбунов порылся в аптечке и молча выставил на стол банку армейской тушенки. Вечер обещал получиться на славу.
– А ты что, подозреваешь ее что ли? – вежливо поинтересовался я у доктора.
– Кого?
– Ну, жену свою? Факты, что ли, какие нашел?
– А-а, – устало отмахнулся Столбунов, – хуже. Я не подозреваю, я чувствую!
Он наотмашь хлебнул из кружки, как если бы не пил, а с размаху прыгал в какой-нибудь омут, после чего только скривил губы и продолжил свою мысль:
– Вот ты сам подумай: я здесь, а она сейчас там, дома.
– Ну, – не совсем понял я.
– Баранки гну, – ругнулся доктор. – Вот что она там сейчас делает?
– Да мало ли? – пожал я плечами. – Может спит или телевизор смотрит…
– Телевизор! – саркастично поморщился доктор. – Как же!
Тут я понял, что доктор Столбунов остро нуждается в чьей-то товарищеской поддержке. Врачу, который всю свою жизнь только и делал, что облегчал чужие страдания, теперь самому требовалось излить кому-то свою наболевшую душу. По этой причине я не стал просить его налить по второй, а плеснул себе сам.
– А у тебя жена кто?
– Актриса. В театре работает.
– Ну, актриса – это еще не самое страшное, – опять соврал я Столбунову. – Ты думаешь если актриса, то обязательно гуляет? Бывают же, наверное, исключения!
– Думаешь? – не поверил мне он.
– А то! Все это глупые предрассудки. Это я тебе как газетчик говорю. Просто люди начитаются про актрис всякой ерунды в газетах – кто, с кем, когда, сколько раз – вот и начинают верить всяким сплетням. А я вот знал одну актрису, так она за десять лет ни разу мужу не изменила. Талантливая, я тебе скажу, женщина! Кикимору в театре играла.
Дослушивать Столбунов не стал. Он сделал еще глоток и ничком прилег на кушетку.
– Вы что здесь, пьете, что ли? – услышал я за спиной голос прапорщика Моржового. Мое долгое отсутствие озадачило его и прапорщик, соорудив из швабры что-то вроде костыля, отправился на мои поиски.
– Страдает человек, – кивнул я в сторону похрапывающего эскулапа.
– Ясно, – кивнул головой прапорщик, наливая себе из бутыли, после чего философски заметил, – все неприятности из-за баб.
После этого мы с прапорщиком просидели еще минут сорок, обсуждая поднятую доктором тему, а затем без особых приключений отправились спать. Моржовый даже почти ни разу не упал по дороге.
Это было вчера, ну а сегодня я смотрел на моржовскую ногу и не знал что подумать.
Столбунов все никак не возвращался, зато в палату заглянул тот самый фельдшер, который так и не донес наше пиво, и поинтересовался, не видел ли кто его фуражку? Насколько я помнил, никакой фуражки у фельдшера со вчерашнего дня не было. Фельдшер побродил по палате, пошарил под койками и с любопытством уставился на посиневшую ногу прапорщика.
– Отбегался? – деловито осведомился он.
– Почему это – отбегался? – в глазах Моржового мелькнуло смутное подозрение.
– Ясное дело почему, – охотно пояснил фельдшер, – гангрена.
– Какая гангрена! – возмутился прапорщик, однако договорить не успел – в палату уже входил военврач Столбунов. В руках у Столбунова стальными зубами холодно поблескивала новенькая пила-ножовка. Прапорщик побледнел.
– Ты зачем пилу принес? – приподнялся он на локтях на своей кровати, не отводя от ножовки настороженного взгляда.
– Пилить буду, – хмуро доложил ему Столбунов.
На лбу у Моржового проступили капельки пота. По всему было видно, что он не разделяет намерений доктора. В этот миг я вдруг остро ощутил, что и прапорщик нуждается в моей дружеской поддержке. Крепко обхватив его руки, я прижал их к кровати и как мог обнадежил больного:
Конец ознакомительного фрагмента.
