С итальянцами, французами и японцами он беседовал с других позиций, стараясь уже задеть их амбиции. Дескать, как подлые «янки» и «лайми» смеют унижать их великую нацию, ограничивая во флоте столь позорным образом?
И так по кругу.
Во время предварительных консультаций.
Фрунзе подначивал и провоцировал. Стараясь при этом наступить на самые больные мозоли. Где-то льстил. Где-то язвил подтрунивая. Где-то обращался к здравому смыслу и холодному расчету. В общем — играл свою роль, подготавливая переговоры.
И вот — они наступили.
И… завершились. Быстро. Просто стремительно. Потому что особых противоречий ни у кого не наблюдалось. Их удалось утрясти ДО самих переговоров, так как формат, предложенный Фрунзе устроил всех.
Точнее немного не так.
Противоречия были. Много. Веских. И, будь воля участников конференции, они бы сцепились самым отчаянным образом. Но в данной конкретной ситуации их интересы чудесным образом совпали. Где-то настоящие. Где-то мнимые. А где-то и голые амбиции, которые, как известно, иной раз могут «довести до цугундера».
Так или иначе, но англичане и американцы согласились пойти на равные «тарифы» по размеру флота для всех участников договора. Японии, Италии и Франции же приняли новую классификацию флота[1] и новую систему лимитов. Причем, в отличие от Лондонского морского договора 1930 года, который пока не состоялся, и, вероятно, не состоится, эти самые ограничения ужесточились, а не смягчились. Попущением стало только то, что после десяти лет службы любой капитальный корабль можно было заменить на новый. Остальные — по желанию. Хоть каждый день. То есть, договор выходил не только и не столько инструментом ограничения морских вооружений, сколько инструментом регламентации перевооружения.
Другим интересным решением стало введение нового подхода к оценке флотов. С одной стороны, вводился полный тоннаж, одинаковый для каждой из стран-участниц. И его превышать было нельзя. С другой стороны, устанавливались ограничения по каждому отдельному классу и их совокупный тоннаж втрое превышал полный. Что вынуждало каждую страну делать сложный выбор в пользу приоритетов — что конкретно строить.
Несколько странный подход. Но он, на удивление, удовлетворил всех. Так как позволял устранить одно из главных противоречий. Дело в том, что, например, американцы были заинтересованы в увеличении количества тяжелых крейсеров, а англичане и французы — легких. Из-за чего каждая сторона пыталась расширить интересующую ее сферу. Предложенный же Фрунзе подход позволял эту трудность устранить. Теперь каждый мог самостоятельно решать — чего и сколько строить, имея довольно серьезную «вилку» возможностей.
Ну и главное — Советский Союз также подписывал и ратифицировал этот договор. Беря на себя все вышеописанные обязательства.
Чистая формальность.
Он даже теоретически был не в состоянии выполнить их. Это выглядело вроде запрета карасю управлять паровозом. Во всяком случае именно так Фрунзе ситуацию и воспринимал.
Но дело было сделано.
И только после того, как Франция и Великобритания полностью списали с СССР всякие долги Российской Империи. Вообще все. Как государственные, которые просто аннулировали, так и частные, которые частью признали недействительными, а частью, разумеется, меньшую — «выкупили» через выдачу государственных ценных бумаг.
Заграничное государственное имущество Российской Империи и конфискованные золотовалютные средства возвращать не стали. Поступили иначе.
Это все оценили.
И под него выдали долгосрочных государственных облигаций. Дисконтных. По номиналу. Чтобы через двадцать лет их можно было предъявить к погашению или свободно продать на рынке, если уж не в терпеж.
Не очень красиво.
Но свободных средств ни у Великобритании, ни у Франции попросту не имелось в таких количествах. И иначе они поступить не могли. В том числе и потому, что там «набежало» где-то около трех миллиардов рублей. Слишком много. А через двадцать лет, либо мул сдохнет, либо падишах, как говаривал Ходжа Насреддин.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Имущество же царской семьи «внезапно» оказалось юридически записано на третьих лиц. И эти самые персоны им просто пользовались, безвозмездно. Официальная версия — его заложили, чтобы поддержать соотечественников в эмиграции. И выходило, что Романовы нищие и брать у них нечего. Что никак не мешало жить на широкую ногу.
— Крысота… — старательно проговаривая каждую букву, тогда произнес Фрунзе. Потому что не знал, как еще это назвать.
Впрочем, кое-что они конечно вернули. Некоторые драгоценности. Суммарно где-то на пару десятков миллионов рублей. Что на фоне тех титанических сумм — ни о чем.
Но главное было сделано — и Великобритания, и Франция признали полное отсутствие финансовых претензий к СССР. Более того, сняли, во всяком случае формально, все установленные ими санкции на сотрудничество с молодой советской республикой. Что автоматически снимало ограничение на покупку товаров из Союза, которые раньше приходилось продавать по разным хитрым схемам с заметными финансовыми потерями.
Понятно, что кроме этих двух стран, какие-то долги имелись и перед другими. Но объем этого совокупного долга был настолько не существенен, что Фрунзе легко и просто оплатил его облигациями. Теми самыми, что ему щедро отсыпали англичане с французами.
И их еще осталось.
Много.
Но, помня из прошлой жизни, что держать такой «токсичный актив» было слишком опасно. Кинут и не вспотеют. Так что он пустил эти средства в дело. Точнее не сам, а уговорив Рыкова и Бухарина, так как именно они обладали для этого подходящими полномочиями.
От этого «балласта» избавились настолько лихо и быстро, что англичане с французами даже не успели никак отреагировать. Когда же дернулись — было уже поздно. Союз же успел много чего интересного закупить. В первую очередь, конечно, различное промышленное оборудование, а местами и отдельные помирающие производства. Так что к январю 1928 года этих самых облигаций у Союза на балансе попросту не имелось.
Эскадру, что стояла в Бризерте, также вернули Союзу.
Точнее то, что от нее осталось.
В Кронштадт по поздней осени пришел линкор «Генерал Алексеев», шесть эсминцев типа «Новик» и вооруженный ледокол «Гайдамак». Причем шли они с изрядными приключениями и остро нуждались в ремонте.
Не бог весть что. Но Михаил Васильевич и этому радовался, так как в оригинальной истории не смогли и этого выудить. Тем более, что удалось обойтись без выплат. Французское правительство ничего не потребовало за содержание флота. А советское не стало предъявлять претензий по ненадлежащему уходу и требовать компенсаций за угробленные корабли…
— Вы удивительный человек, — заметил посол Великобритании, во время приема, посвященного подписанию договора.
— И что же во мне удивительного? — усмехнулся Фрунзе. — Две руки, две ноги, а посередине гвоздик?
— Может и так, — вернул улыбку посол, — но я впервые встречаю столь влиятельного человека со столь грязными руками, — произнес он и кивнул, в сторону кистей Михаила Васильевича.
Фраза получилась совершенно провокационной и двусмысленной. Иной бы обиделся. Но Фрунзе лишь смешливо фыркнул.
— У меня есть хобби — любою с железом возиться. В свободное время. Знаете ли, если бы не революция и Гражданская война, точно бы стал инженером. Очень люблю железо…
— Железо?
— Да. Вот такое странное увлечение. Железо и кровь. Война, ведь это кровь. И так уж вышло, что это стало моей профессией.
— Злые языки говорят, что вы уже сменили профессию. — заметил представитель США. — Поговаривают, будто бы вы диктатор СССР.
— Так на то они и злые языки, чтобы гадости говорить. Открою вам один маленький секрет. Настоящих диктаторов никто никогда так не называет. Страшно.
— Но вы ведь фактический лидер Союза.
— Смешные вы люди. — расплылся в улыбке Фрунзе. — Разве это делает меня диктатором? Боюсь, что эту лекцию по политологии вы проспали. А теперь прошу меня простить. Дела. Мне сегодня еще нужно подписать приказ о массовых расстрелах и съесть парочку младенцев.
