Эта мысль его ужаснула.
— Пожалуй, я на это время переселюсь в Лондон. Она задумчиво посмотрела на него:
— Да, действительно, в Лондоне все будет легче устроить. Меньше вероятности, что все останутся гостить. Он мгновенно передумал:
— Я, наверное, лучше останусь в поместье. Она невинно улыбнулась:
— Как хочешь. Если ты согласен терпеть каждое утро за завтраком тридцать или сорок человек…
Теперь Девлин смотрел на нее уже совсем кисло:
— Ты твердо решила меня во все это впутать, да?
— Безусловно. Герцог вздохнул:
— Думаю, стоит поговорить с тетей Маргарет об этом племяннике. Если он подходит (а я не сомневаюсь), я тоже постараюсь заинтересовать его дочерью графа. — Он обнял Меган. — Прекрасная мысль, дорогая. Давай сделаем это побыстрее, хорошо?
Она прижалась к нему.
— Тогда, может быть, устроим себе потом небольшие каникулы: только мы с тобой и малыш? В конце концов, мы с рождения Юстина так и не были одни. Прошло уже много месяцев, а люди все приезжают посмотреть на твоего наследника. Может быть, сбежим в твой коттедж неподалеку от Бата?
Он рассмеялся:
— В коттедже двадцать комнат и полно прислуги. Так что и там трудно говорить об уединении, дорогая.
Меган нахмурилась: она рисовала себе нечто гораздо более скромное. Отбросив эту мысль, она предложила новую идею:
— Шерринг-Кросс такой огромный, мы могли бы переехать в какое-нибудь пустующее крыло, и никто бы даже не узнал, где мы втроем поселились.
Он посмотрел на жену, пытаясь определить, не шутит ли она. Поскольку по ее лицу ничего понять было невозможно, он сказал:
— Я должен принимать это как жалобу на размер моего дома?
— Ничуть. Это Тиффани называет Шерринг-Кросс мавзолеем, а не я.
Тиффани была подругой детства Меган. По правде говоря, они обе были еще детьми, когда впервые увидели Шерринг-Кросс. Тиффани действительно считала его мавзолеем. Но тогда они были искренне изумлены размерами герцогского поместья.
— Я всегда считала, что у него просто идеальный размер, — добавила Меган, — даже несмотря на то, что порой не могу попасть куда хочу.
— Не правда! — запротестовал он.
— Ну это было только пару раз.
— Меган…
— Ну хорошо, только один раз, и то я быстро поняла, где оказалась.
Меган ухмыльнулась.
Она просто обожала дразнить мужа! Тогда он переставал быть чопорным и напыщенным и становился таким, каким был до встречи с ней; иногда старые привычки еще брали в нем верх. Ей гораздо больше нравился вспыльчивый и непослушный конюх, за которого она его приняла, когда убежала с ним в Гретна-Грин. Удивительно, что она вышла замуж за того самого герцога, которого, даже не видя, решила в прошлом году покорить.
— Знаешь, — сказал Девлин в ответ на ее поддразнивание, — я уже давно не бывал в дальних пристройках Шерринг-Кросса. Насколько я помню, туда никто не заходит. Ты уверена, что с той поры ничего не изменилось?
Выражение бирюзовых глаз ясно говорило Меган, в каком направлении работает его мысль. По телу ее пробежала горячая волна, как всегда, когда в его взгляде загоралась страсть. Свидание в середине дня в заброшенной части дома обещало немало удовольствий.
— Почему бы нам не проверить? — предложила она изменившимся голосом.
— Вот и я подумал.
Глава 4
Более величественного здания Кимберли не приходилось видеть. Когда она в последний раз ездила в Лондон с матерью, то побывала во дворце Виктории, была представлена королеве, видела великолепные покои царствующего семейства. Но Шерринг-Кросс, родовое поместье герцога Ротстона, Амброза Девлина Сент-Джеймса, одними своими размерами превосходил любой дворец. Раскинувшийся на бесконечных акрах идеально ухоженных газонов, он внушал настоящий трепет, а Кимберли и без того чувствовала себя достаточно неуверенно.
Чем больше она думала о причине, которая ее сюда привела, тем неуютнее ей становилось. Подумать только: такую важную персону — герцога Ротстона — попросили помочь найти ей мужа! Нет, нахальство отца не знает границ. И, надо полагать, его светлости герцогу не больше хочется оказать эту услугу, чем ей — воспользоваться этой услугой.
Путешествие в поместье оказалось не слишком приятным. Мало того что она смертельно устала от трехдневной беспрерывной езды — в пути у кареты отвалилось колесо, и пришлось несколько часов ждать, пока его починят. Сильно похолодало, и небольшая печка, установленная в карете, не могла ее согреть.
Потом в одной из гостиниц, где она остановилась на ночь, компания шумных шотландцев, расположившихся в соседней комнате, полночи не давала ей уснуть. Сама она ничего против шотландцев не имела — это отец терпеть их не мог, обвиняя в гибели женщины, которую когда-то любил. В гибели, которая, как решила Кимберли — ив свое время суд, — была случайной.
Отец никогда не скрывал от жены своей неумирающей любви к другой женщине — наоборот, очень часто о ней вспоминал, — но его чувства не оказали на Кимберли никакого влияния. Может быть, потому, что отец никогда не был ей близким человеком. Больше того, временами она даже думала, что той, другой женщине еще повезло, что ей не пришлось прожить всю жизнь с графом. Но такие мысли приходили ей в голову не часто: обычно тогда, когда поведение отца вызывало у нее особенно сильное отвращение.
Тем не менее ей решительно не понравилось поведение шотландцев. Она три раза жаловалась управляющему, но они так и не утихли. Хорошо еще, что с ней не было отца: он бы закатил жуткий скандал.
Неприятно, что она наговорила грубостей одному из шотландцев, когда утром столкнулась с ним в коридоре. Бедняга еле продрал глаза, но к тому времени, когда она гордо удалилась, излив на него все свое раздражение, они у него чуть ли не на лоб полезли. Несколько часов спустя, в дороге, она раскаялась в своем раздражении. Она редко выходила из себя и не могла оправдать свой гнев даже усталостью.
Новая камеристка Мэри ничем ей не помогала. Она оказалась еще более неподготовленной путешественницей, чем Кимберли. Ее постоянные жалобы при каждом толчке кареты, задержке в пути или ухудшении погоды вывели бы из себя даже святого. Но по крайней мере она хотя бы отдыхала ночью — спала как убитая.
В довершение всех неприятностей Кимберли простудилась. От бесконечного чихания нос покраснел, как вишня; тело ломило от тряской дороги; голова, казалось, вот-вот расколется от боли. Но нужно было держаться прилично и произвести на их светлостей благоприятное впечатление. Просто смешно! Да они только взглянут на нее — и придут в ужас от того, во что ввязались.
Тем не менее делать было нечего. Она приехала в Шерринг-Кросс. Лакеи в пышных ливреях уже подходили к карете, чтобы помочь ей выйти. Огромные парадные двери были распахнуты. Ей ничего не оставалось, как только войти.
