— Матушка, — позвал отец Владимир, — можно с вами перемолвиться? Я хотел бы сейчас кое-что сказать.
Матушка неловко уперлась руками в аналой, неторопливо, даже нехотя распрямила спину и взглянула на явно смущенного батюшку, который старался на нее не смотреть, — его глаза косили в сторону то алтаря, то входа в храм.
— Видите ли, — кашлянул он, — я думаю, что ситуация некоторым образом разрешилась и объяснилась.
— Что значит разрешилась? Что вы имеете в виду? — В ее голосе удивление смешалось с неожиданно откуда появившимся раздражением. — Вы что, успели переговорить с матерью Серафимой? Без моего присутствия?
— Нет-нет, матушка, я просто вот что хотел сказать… — Он оглянулся на глубокий полумрак храма, где горели только дежурная лампа над входом и несколько лампад перед особо чтимыми иконами, откашлялся. — Я хотел сказать, что с матерью Серафимой не говорил, но вот что получилось. Как-то все неудобно. — Он запнулся, поглядел матушке в глаза — испуг метнулся тенью от пламени лампады — и замолчал.
— Так что объяснилось? Скажите внятно и по порядку.
— Когда я дал возглас и вы ушли на крестный ход, ко мне подошел алтарник. Знаете, он все слышал в пономарке, когда мы с вами разговаривали. В общем, — отец Владимир опять замялся, — это — он.
— Кто он? Что вы хотите сказать? — Матушка почувствовала, как кровь прихлынула к голове — гул, переходящий в гудение, раздался в мозгу. — Это он прокалывал?
— И да и нет. Видите ли, — смущение отца Владимира почти исчезло, — когда приносили записки, то они иногда были скреплены скрепкой. Так вот эта святая простота, дабы скрепки не терялись, прикалывал их сверху — дескать, на ящике заметят и скрепку снимут. Экономил, так сказать. Обычно он это проделывал после молебна или службы, но иногда в спешке или просто по старческой забывчивости делал это заранее. Вот так они и попали мне на молебен.
— А как она попала под тарелку на литию?
— Да ведь на столике для литии он и сортировал по вечерам записки, вот, видимо, снял скрепку, положил ее и забыл. Ведь ему же под восемьдесят, — извиняясь, закончил отец Владимир и, слегка улыбнувшись, поглядел на матушку.
Матушка глубоко, явно сдерживая себя, вздохнула, поглядела на отца Владимира, потом перевела взгляд на выход.
— Знаете, батюшка, давайте поскорее забудем эту историю. Она, может, и анекдот, но кто знает, как ее воспримут и что скажут. А то и в епархию напишут, ведь у нас традиция такая — писать, да не правду, а что-нибудь с воображением и прикрасами. Ну да ладно.
Вздохнув еще раз, она скрестила ладони и, взяв благословение у отца Владимира, пошла к выходу. Возле двери она остановилась, повернулась вполоборота и, поглядев на все еще неподвижно стоящего и все еще смотревшего в ее сторону батюшку, хотела было сказать ему, напомнить о разумности и терпеливости в монашеской жизни и церковном служении, но не стала, а лишь кивнула, повернулась и открыла входную дверь.
Наверху ветер усилился, он трепал полы одежд, окатывал лицо, так что трудно становилось дышать, но матушка едва на это обращала внимание. «Лучше ветер и даже ураган, чем все эти бури духовные. Господи, дай мира и покоя…» На сердце у нее стало легче, теплее, даже вдруг опять явившаяся мысль о письме и возможной комиссии мелькнула быстрее, чем прошуршавший под ногами жухлый, свернувшийся в трубочку осенний лист.
Шаг за шагом, пригибаясь, она шла по белой песчаной дорожке, размытой вчерашним дождем, и, изредка поднимая голову, бросала взгляд на уже темный сестринский корпус, на высокие скрипящие тополя, на тонкие, легко гнущиеся ветви монастырских яблонь. «Да, надо завтра поторопить, чтобы закончили полки и снесли ящики в хранилище, а то ведь и до заморозков могут простоять». Возле входа она обила песок о деревянную решетку на пороге, посмотрела на восток, где на фоне беззвездного неба храм был едва различим своим исчезающим контуром, глубоко вдохнула холодный воздух и вошла в пустой и темный коридор.
Сероклинов Виталий
АСТРОНОМ
Когда Кторов вышел из подъезда, девочка стояла у двери — на одной ноге, поджав другую, босую, — и протягивала Кторову сандалик, розовый, с кожзамовским цветочком-нашлепкой поверх ремешков.
— Пойдем, зашьешь, — строго сказала девочка, сунула сандалет Кторову, прошмыгнула в дверь и легко запрыгала по ступенькам на одной ноге, на площадке первого этажа обернувшись и нетерпеливо мотнув головой. — Ну что стоишь, пойдем!..
Кторов ошарашенно шагнул в подъезд, поднялся на площадку, громыхнул дверью квартиры, пропустил девочку вперед — и только тогда понял, что произошло. Почему-то подумал, что соседка из третьей квартиры наверняка начала бы строжиться на девочку — что, мол, за «тыканье», нашла себе ровню. А может, соседка и слышала, вечно сует свой нос куда не надо…
Девочка, сняв второй сандалик, стояла уже в темной прихожей и, видимо, ждала приглашения пройти дальше. Культурная, угу.
Кторов скинул с ног плетенки, шагнул к пологу, отгораживающему комнату от кухни, одернул плотную ткань и щелкнул выключателем. Девочка замерла, даже приоткрыла рот, потом вдруг захлопала в ладошки и закричала:
— Здорово! Здорово! Я такого никогда не видела! Это ты сам?!
Кторов совсем позабыл, какое впечатление может произвести на новичка его квартира — с блестками золотинок на потолке, «созвездиями» и «галактиками» из бисера, кометами и метеоритами на мебели и на полу. Стена между кухней и комнатой была давно снесена, потому все пространство имело цельный и неземной, во всех смыслах, вид.
Девочка, не дожидаясь приглашения, уселась в старое крутящееся кресло. Кторов хотел сказать, чтобы она осторожнее, там слабая спинка, — но кресло выдержало, пятилетних девочек оно было готово приютить. Кторов пожал плечами, снял с антресолей фанерный ящичек с надписью «2-й отряд», достал оттуда шило с крючком, спички и леску — с леской будет надежнее, чем с ниткой.
Пока Кторов шил, девочка, усевшись поудобнее, перестала болтать ногами, сложила ручки на выскобленном некрашеном столе и строго спрашивала… вернее, даже не спрашивала, а скорее констатировала:
— Конечно, один живешь?..
Кторов кивнул, держа во рту кусочек лески.
— Конечно, постель заправить некому было?..
Кторов, покосившись на скомканное белье на разобранном диване, снова кивнул — уже виновато.
— Конечно, к чаю у тебя ничего нет?..
Кторов снова виновато пожал плечами — откуда, мол. Потом вспомнил, отложил шило, кинулся к кухонному пеналу, на верхней полке чем-то погремел и радостно поставил на стол круглую жестяную коробку с иностранными надписями и розовощекими младенцами на крышке.
— Фон-фа-фе, — пробубнил, так и не вынув изо рта леску.
— Что-о-о?!
— Мон-пансь-е, — покладисто повторил Кторов, выплюнув прилипшую к зубам леску. — Самое настоящее, французы привозили вместе с премией и почетным знаком — а моей не понравилось. — Подумал и, усмехнувшись, добавил: — То есть конфеты не понравились, конечно, а не премия.
Спохватившись, провернул присохшую крышку. Под крышкой оказался запекшийся радужный комок из леденцов. Девочка хихикнула, а Кторов вспомнил, что у него и чая-то нет.
Буркнув, снова с «занятым» ртом: «Сейчас!» — сделал несколько быстрых стежков, затянул последнюю петельку, прижег спичкой кончик лески и поставил сандалик на стол:
— Держи!
Спохватился, шлепнул обувку на пол, девочка сунула ножку внутрь, притопнула, застегнула ремешок, улыбнулась:
— Лучше нового, спасибо! — так и запрыгнув в одном сандалете назад в кресло. Поболтала ногами и стала считать, тыкая поочередно пальчиком в себя и в Кторова, начав с него: — На-златом-крыльце-сидели-царь-царевич-король-королевич-сапожник-портой. Кто-ты-будешь-такой-говори-поскорей-не-задерживай-добрых-и-честных-людей! — Наконец уперлась пальцем в Кторова и спросила: — Ты — сапожник?..
— Не-е, — замотал головой Кторов. — Я — астроном… Ну и физик немножко.
— А шить где научился? — удивилась девочка.
Кторов неопределенно пожал плечами и вздохнул:
— Научили…
— А на кого тебя дольше учили — на астронома или на сапожника?
Кторов задумался, сдвинул брови, будто сам себе удивился — и протянул:
— Ну-у, пожалуй, на сапожника и портного — подольше.
— А зато в астрономии интереснее, правда? И открыть чего-то можно, и вообще — тайны… — мечтательно протянула девочка. — В астрономии есть тайны или уже все изучили? — спохватилась она.
— Полно, — кивнул Кторов. — Реликтовое излучение, например…
— Это какое — которое мамонтовое?
— Ну-у, почти, древнее, в общем, которое образовалось, когда Вселенная возникла. Вот с ним до сих пор выясняют — оно неправильно распределяется, хотя должно одинаково во все стороны… — Кторов спохватился. — Ой, тебе ж, наверное, неинтересно, чего я тут горожу, у меня же напиток есть!
