Тогда он продекламировал:
В нашей жизни перелетнойПеремены не скудеют:
Глянь — мы с вечера арабы,А наутро набатеи[15]!
СИДЖИСТАНСКАЯ МАКАМА
(четвертая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Погнало меня в Сиджистан неотступное желание — заманило к себе в седло и на хребте своем понесло. Так, испросив благословенья у Бога, я пустился в дорогу, к цели стремился неуклонно и прямо, сделав разум своим имамом[16]. Я добрался благополучно до городских ворот, когда солнце уже покинуло небосвод, — и мне пришлось заночевать на месте, за городской стеной.
Когда же утро свой клинок обнажило и выступило в поход войско дневного светила, я отправился на рыночную площадь, чтобы подыскать себе жилище. А когда, покинув окружность окраин, в центре города я очутился и, обойдя ожерелье лавок, у самой крупной жемчужины остановился, в уши мои вонзился какой-то резкий голос, идущий из самого нутра. Тут я сразу устремился вперед — посмотреть, кто так громко орет. И вижу — посреди толпы верховой, повернувшись ко мне спиной, машет руками в волненье великом, захлебывается криком:
— Кто знает меня, тот знает, а кто не знает — сейчас распознает! Я тот, о ком говорит весь народ! Кто я — первый йеменский плод[17]. Мои дела и моя повадка — и для мужчин, и для женщин загадка. Обо мне расспросите разные страны и крепости неприступные, горы с их склонами и уступами, впадины и долины, морские глубины, лошадиные спины. Кто тайны их познавал? Кто их твердынями овладевал? Кто от края до края их мог пройти и подчинить себе все на пути?
Спроси царей, чьи владения велики, спроси их сокровища и тайники, умов ристалища, наук обиталища, войны и их превратности, беды и неприятности. Кто все их богатства захватил и цены их не заплатил? Спроси, кто их замки открывал и кто им успех даровал? Клянусь Богом, все это сделал я!
Я мирил могущественных царей, покорял пучины бурных морей. Богом клянусь, я любовные вел разговоры, меня томили томные взоры, нежные ветви я сгибал и со щек румяных розы срывал.
Но притом я бегу от соблазнов мира земного, как бежит благородный от человека дурного, я отгораживаюсь от позора, как возвышенный слух — от постыдного разговора. И вот теперь, когда занялось утро седины и показались признаки старости, я решил обрести спасение ко Дню Воскресения — делами добрыми запастись, ибо лучше способа нет спастись!
Кто видел меня на коне верхом и слышал слова мои, льющиеся дождем, скажет: он порождение чуда! Нет, я сам родитель многих чудес, я создавал их и раздавал. Я творитель многих бесчинств, я учинял их и подчинял, любые замки отпирал, ключи к ним с трудом подбирал, зато легко их терял, дорого покупал, по дешевке сбывал. Клянусь Богом, ради своих творений я растрачивал силы, возводил стропила, крутил кормила, стерег светила. Суровый обет был мною дан: у себя не утаивать ничего из добытого для мусульман. Теперь же, состарившись, хочу узду своих праведных дел вам передать и средство спасения на вашем рынке продать. Пусть его купит тот, кто законы ислама свято блюдет. Пусть будут среди его потомков праведности радетели, и ветви его пусть напоит чистый сок добродетели.
Говорит Иса ибн Хишам:
Я повернулся так, чтобы увидеть его лицо и узнать, кто он. Оказалось, клянусь Богом, что это наш шейх Абу-л-Фатх Александриец! Я подождал, пока рассеялась толпа, окружавшая его, и спросил:
— Сколько нужно отдать за это лекарство?
Он ответил:
— Сколько позволит кошелек.
Я покинул его и удалился.
КУФИЙСКАЯ МАКАМА
(пятая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
В молодости имел я обыкновение любое оседлывать заблуждение и к любому скакать искушению. Сладчайший напиток жизни вкушать я мог, окутанный платьем удачи с головы и до самых ног. Но когда появились проблески утра во мраке моих волос, в раздумьях о Судном дне подол подобрать мне пришлось и свершить что положено благочестивому человеку — отправиться в Мекку. Добрый товарищ мне попался в пути — лучше спутника не найти. Мы друг другу о себе рассказали — откуда родом и где бывали. Оказалось, что спутник мой родился в Куфе и по убеждениям — суфий[18].
Так мы ехали, а добравшись до Куфы, свернули к его дому и вошли в него, когда у дня на щеках начал темный пушок появляться и стали усы пробиваться. Вот уже ночь свои веки сомкнула, покрывало тьмы натянула, и вдруг мы услышали: кто-то громко стучится в наши ворота. Когда мы спросили, кто стучит, то в ответ было сказано:
— Ночи темной посланник, голода злого изгнанник, высокорожденный, нуждой побежденный, просить принужденный. Убогий, которому нужно немного — хлеба кусок в дорогу. Сморил его голод, скрутил его холод. Двумя врагами побитый, он ищет защиты. Домой пути ему нет: лают собаки вослед, люди в спину камни ему кидают, дорогу за ним заметают. Он страдает и мучится, устала его верблюдица, и так далек его дом — пустыни бескрайние меж ним и его гнездом.
Говорит Иса ибн Хишам:
Я зачерпнул из мешка целую пригоршню монет, послал ему и велел сказать:
— К просьбе добавишь побольше слов — получишь побольше даров.
Он ответил:
— В огонь, хорошо разожженный, не добавляют смолы благовонной. А посланнику благодеяния благодарность — лучшее воздаяние. У кого есть излишек, делиться с другими надо — от людей и от Бога будет награда. Пусть Господь исполнит твои желания и поддержит твои старания.
Мы открыли ему дверь и сказали:
— Входи!
И вот, клянусь Богом, это был Абу-л-Фатх Александриец! Я сказал:
— О Абу-л-Фатх! Смотрю я — нужда тебя доняла и до крайности довела!
Он улыбнулся и ответил такими стихами:
Пусть не вводят тебя в заблуждение просьбы —Я богат, от веселья изорвано платье.
Я богат, мог бы сделать из золота крышу,Мог бы стены парчой дорогою убрать я.
ЛЬВИНАЯ МАКАМА
(шестая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
До меня доходили кое-какие рассказы и речи Александрийца — ими заслушается и беглец, в трепет от них придет и птенец. Нам также читали его стихи, способные слиться с частицами душ по утонченности и превозмочь проницательность кахинов[19] по изощренности. Просил я Бога его хранить и встречу мне с ним подарить: я бы вновь подивился его безразличию к своему состоянию, несмотря на невиданный блеск его дарования. Однако судьба по-своему располагала и долго меня от него отдаляла. Когда же направило в Хомс меня Провидение, к нему обратил я клинок своего устремления, вместе с людьми, подобными звездам во мраке ночей, словно приросшими к спинам своих коней. Пустились мы в путь, сокращая его длину, извлекая наружу то, что было запрятано в глубину, разбивая горбы холмов копытами скакунов, пока своей худобой они не сравнялись с клюкой и не изогнулись дутой. Но вот у подножья горы мы увидели близко долину в зарослях ала[20] и тамариска, подобных девам, косы свои расплетающим и локоны распускающим.
Зной заставил нас в эту долину свернуть. Спешились мы, чтоб, укрывшись от солнца, вздремнуть, конные привязи туго стянули и тут же уснули. Вдруг нас разбудило лошадиное ржание. На коня своего я взглянул и увидел, что он поводит ушами, вращает глазами, привязь тугую рвет зубами и бьет о землю ногами. Затем взволновались все кони, влаги не удержали, привязи пообрывали и в сторону гор побежали. Мы схватились за оружие, но тут увидели перед собой смерть в образе льва: он вышел из логова, гриву расправив и зубы оскалив; глаза его гордостью сверкали, ноздри презреньем дышали, грудь его доблесть не покидала, а робость не посещала. Мы воскликнули: «Какое ужасное злоключение, опасное приключение!» Но тут к нему устремился один из тех, что на зов откликаются быстрее всех, —
Смуглолицый, из арабских удальцов —Тех, что ведра наполняют до краев,
бесстрашно на помощь поспешают, и мечи их сверкают. Но львиная сила его сразила, земля ногам его изменила, он упал вниз лицом, был растерзан львом, который бросился к остальным, что прибежали за ним. Смерть и брата его к себе поманила, близко к нему подступила, страхом руки скрутила. Он на землю упал, лев его под себя подмял, но тут я подбросил ему свою чалму, и пока лев с чалмою сражался, наш товарищ поднялся, натерпевшись страху немало, и колоть его стал куда попало — так льву погибель настала.
Мы проверили лошадей, что на привязи оставались, за сбежавшими не погнались и вернулись к погибшему другу, чтобы похоронить его.
Когда мы товарища землею засыпали,Мы плакали в час унылый, горький, безрадостный.
Потом в пустыню мы воротились и вновь в дорогу пустились. Но вот иссякли наши запасы: похудели сосуды с водой, оскудели и сумки с едой. Мы сомневались и в продвижении, и в возвращении, двух убийц опасаясь — жажды и истощения.
