к городским воротам площадь Стражников, миновал собор святого Казимираса и свернул на улицу Алхимиков.
— Смекалку, кому смекалку? — принялся заунывно выкрикивать он. — Имеются также озарение, долготерпение, усидчивость. А также новый товар. Заморский. Особое состояние души названием «любовь».
Желающих на особый товар не нашлось. Алхимики были традиционно бедны, даже на дешевое озарение им приходилось копить тщательно и подолгу.
— Удачу, кому удачу? — голосил Гвидас на бульваре Воров и Мошенников. — Отличная удача, проверенная. А также особый товар…
Покупателей на особый не оказалось и здесь. Воры были людьми практичными и тратиться абы на что не намеревались.
— Вдохновение, кому вдохновение? — лоток задребезжал склянками по брусчатке переулка Художников.
Небо плавно перетекало к востоку из нежно-лилового цвета в бледно-розовый. Солнце несмело трогало черепичные крыши, каменные стены, брусчатку мостовой, золотило стволы каштанов. Слышались ленивое цоканье копыт, птичий щебет да дребезжание лотка старого Гвидаса, который все покрикивал: «А вот кому!..»
— Ах! Какое расчудесное, презамечательное, наипрекраснейшее утро! — продекламировала шагавшая по переулку Художников девушка.
— Да, Анеле, хорошая погода, — сдержанно улыбнулась ее спутница.
Анеле резко остановилась и развернулась на каблучках.
— Лайма! Как ты можешь, как ты можешь так говорить?! Оглянись вокруг, Лайма! Что ты видишь?
— Переулок Художников и торговца снадобьями.
— Сна-а-адобьями?
Анеле вновь развернулась, махнув рыжими кудрями, указательным пальцем прижала к переносице очки и посмотрела вперед. Теперь и она увидела катившего тележку Гвидаса.
— Ой, правда, торговец. Лайма, я хочу, хочу, хочу что-нибудь!
— Сомневаюсь, что это разумно, — бесстрастно обронила Лайма.
— «Сомневаюсь, что это разумно», — передразнила ее спутница. — Ты всегда сомневаешься, бакалавр теологии. А я хочу.
Заявив это, Анеле направилась к Гвидасу чуть ли не вприпрыжку.
— Подходите, барышня, подходите, выбирайте, — воодушевился торговец. — Храбрость, смекалка, удача, озарение…
Анеле наморщила носик.
— Долготерпение, усидчивость, — торговец хмыкнул в бороду.
— Нет, не хочу. Зачем они мне?
— Попробуйте заморский товар, барышня. Новый, совсем неизвестный в наших краях.
— Ой, что, что такое? — загорелась Анеле.
Через пару минут склянка озорно звякнула в расшитой бисером сумочке, и девушки двинулись дальше.
«Весь гонорар спустила, дурочка», — качала головой Лайма.
Гонорар достался Анеле за натюрморт «Зерна граната в анисовой росе». Натюрморт писался два года, под настроение, и рассталась с ним Анеле тоже под настроение, за двести монет, не торгуясь…
На улице Арбалетчиков хорошо разошлись меткость, мужество и ярость в бою. На площади Казначеев — пунктуальность и честность, в Столярном проезде — усердие и твердость руки, так что когда Гвидас добрался до Философского тупика, лоток был почти пуст.
— Вольномыслие, кому вольномыслие? — эхом отражалось бормотанье торговца от стен тупика. — В наличии имеются также мудрость, логика, и еще новый товар, заморский, особое состояние души.
— Особое? — хмуро переспросил худощавый, угрюмого вида молодой человек с небрежно падающими на высокий лоб спутанными прядями льняных волос. — И в чем особенность?
— Не знаю, — Гвидас пожал плечами. — Но вы можете спросить у девушки по имени Анеле с переулка Художников, она приобрела у меня сорок капель по пять монет за каждую.
— Она, должно быть, богата, — задумчиво произнес молодой человек. — Двести монет — очень большая сумма.
— Конечно, большая, — издевательски сказал, приблизившись к лотку, краснолицый дородный усач. — Особенно для оборванцев, у которых ни гроша за душой, как у тебя, Линас.
— Двести монет у меня есть, — не обратив внимания на пренебрежительный тон, произнес Линас. — Правда, это все, что у меня есть. Вопрос, стоит ли товар таких денег?
— А не все ли тебе равно, Линас? — усмехнулся усач. — Есть ли для настоящего философа разница, на что истратить монеты?
Линас замер и с минуту простоял молча, затем хлопнул себя по лбу.
— И вправду, — сказал он. — Не вижу ни малейшей разницы. Отмерь мне сорок капель, торговец…
Вечер тихонько обнимал Город, когда Анеле приняла первую каплю снадобья. Та легко растворилась в стакане воды, девушка выпила его и прислушалась к своим ощущениям. Ощущений не было.
— Ладно, подожду немного, — Анеле тряхнула кудрями и присела на подоконник любоваться закатом. Вечернее небо она рассматривала ежедневно и всякий раз находила что-то новое в игре красок. Сегодня закат показался Анеле особенно удивительным: из пурпура в индиго, из индиго в маренго. Девушка увлеченно разглядывала небесную палитру и сожалела о том, что рассказать об увиденном — некому. Не станешь же расписывать нюансы и оттенки Лайме.
Так Анеле и сидела на подоконнике, восторженная и чуточку грустная, когда ее окликнули с улицы.
— Красавица! — кричал, задрав голову, худощавый блондин. — Подскажи, где мне найти художницу Анеле.
— Фи, какой вздор! — прыснула Анеле. — У меня спрашивают, где меня найти.
— Так ты тоже ничего особенного не ощущаешь? — Анеле остановилась и заглянула Линасу в глаза.
Они медленно брели по аллее городского парка. Тени ясеневых крон исполняли затейливую пантомиму в опаловом свете фонарей.
— Ничего, — признался Линас. — Потому что…
Он хотел сказать, что часто бывает в ночном парке, потому что здесь хорошо думается о суете и тщетности бытия. А также о том, что безразлично, что случится с тобой завтра по сравнению с бесконечностью времени. А также о бессмысленности…
— Анеле, сними очки, — вместо всего этого ошеломленно выдохнул Линас.
Девушка, озадаченно глядя на него, потянула за дужку.
— Что это у тебя в глазах?
— В глазах? — растерянно переспросила Анеле. — Зрачки. Радужная оболочка.
— Нет, не оболочка, — у Линаса вдруг закружилась голова. — У тебя… У тебя в глазах сама радуга. Янтарная радуга!.. Постой, янтарной радуги не бывает. Но, клянусь, вот она, у тебя в глазах. И еще в них…
— Что?!
— Золотые волны. Нет, это, наверное, волны твоих волос. Мне кажется, я плыву в них… Глупости, как можно плыть в волосах? Извини, я должен присесть, эти волны, они… У меня… У меня танцует земля под ногами.
— Линас… Она правда танцует? — ахнула Анеле. — Это что же, не у меня одной?
— Осталось всего пять капель, — сказал Линас растерянно.
Анеле сидела у него на коленях, тесно прижавшись и уткнувшись носом в шею. Ветер заплетал солнечные лучи в россыпи медно-рыжих прядей.
— И у меня всего пять. Что мы будем делать, когда они закончатся, милый?
— Не знаю. Возможно, мне удастся продать трактат «О свойствах эликсира названием любовь». Я сейчас работаю над главой «О полихромных закатах». Или, может быть, мы продадим твою картину?
Картина Анеле называлась «Танцующая земля», и был на ней изображен худощавый юноша со спутанными волосами, ухватившийся за дугу янтарной радуги, чтобы не упасть, потому что земля катилась волнами у него под ногами.
— А если ни трактат, ни картину не купят? Как мы будем жить, милый?
— Воры говорят, что очень
