Психиатр Владета Еротич написал в свое время статью о Меше Селимовиче, в которой задал ключевой для любого преуспевающего писателя вопрос: что происходит после того, как вы создали выдающееся произведение? Что делает и что мог бы делать Меша Селимович, закончив роман «Дервиш и смерть»? Другими словами, Владета Еротич попытался объяснить, как и почему Селимович написал следующее свое произведение, роман «Крепость», именно так, как ему удалось вынуть голову из той петли, которую он сам на себя накинул, опубликовав такой шедевр как «Дервиш и смерть»?
Я с большим интересом прочитал эту статью и, как писатель, которому тоже задавали подобный вопрос, пришел к выводу, что в такой ситуации общего для всех правила не существует. Критика и меня спрашивала, куда и как идти после «Хазарского словаря». Однако в моем случае ответ дала сама жизнь. Можно сказать, что я невольно перехитрил и самого себя и критиков, намеревавшихся навсегда замуровать меня в «Хазарском словаре» словно в башне из слоновой кости. Со мной этого сделать было нельзя, потому что еще до того, как в 1979 году я начал переносить на бумагу давно задуманный «Хазарский словарь», я вынашивал другой проект — «Пейзаж, нарисованный чаем», первую часть которого — «Маленький ночной роман» — опубликовал в 1981 году. Таким образом, как только в 1984 году вышел «Хазарский словарь», я сразу вернулся к уже начатому роману «Пейзаж, нарисованный чаем», который закончил и опубликовал в 1988 году. Спонтанные колебания между двумя романами оградили меня от той проблемы, с которой столкнулся Меша Селимович, после того как написал «Дервиш и смерть».
Все то время, пока я писал два этих романа, литературные дрожжи бродили и развивались внутри сборника моих рассказов. С момента выхода в 1973 году книги «Железный занавес» некоторые из содержавшихся в ней рассказов стали проситься в роман. Таким образом, и после «Пейзажа, нарисованного чаем» я не столкнулся с проблемой, о которой говорит Владета Еротич, потому что роман о Геро и Леандре «Внутренняя сторона ветра» начал свое естественное развитие, как только у меня появились силы произвести его на свет.
Разумеется, один роман от другого отделял год или больше усталости. Период между двумя книгами напоминает период беременности у женщины; этот срок нельзя сокращать, иначе плод будет поврежден. Но и затягивать его тоже нельзя. Если вы позволили роману остыть, все пропало, он испорчен.
Естественным образом возникает вопрос: почему не «остыл» брошенный на целых пять лет «Пейзаж, нарисованный чаем»? Ответ связан с логикой и структурой этого романа, а не с природой самого явления.
«Пейзаж, нарисованный чаем» состоит из двух частей. Первая часть описывает жизнь героя до того, как он отправился бродить по свету, вторая — после. В первой части говорится о том, что предшествовало счастливой любви, а во второй о том, что было после. До того, как герой разбогател, и позже. В первой части герой живет жизнь под одним именем, во второй — под другим. В первой части он занимается одним делом, во второй — другим. Разница между Свиларом на Святой горе из «Маленького ночного романа» и Разина в Америке такова, что перерыв в написании романа как раз дал возможность дозреть тем плодам, которые в момент завершения первой части были еще зелеными.
Но вернемся к усталости, о которой мы говорили. В Париже в музее Пикассо хранится множество документов и, прежде всего, картин и скульптур, которые в хронологическом порядке иллюстрируют каждую фазу развития этого художника, прожившего долгую жизнь. Переходя от одной фазы к другой, я сразу увидел, что время от времени Пикассо переживал периоды ужасающей усталости. В такие моменты он стоял на месте, не имея сил переступить какую-то черту. Но Пикассо не был бы самим собой, если бы не использовал эту усталость самым выгодным для себя образом. Вы видите, что у него нет сил перескочить за некую черту вместе с багажом своего предыдущего периода, его обременяет тяжесть европейской живописной традиции; он не может этого сделать, потому что он очень устал. Но именно эта усталость заставляет его сделать верный шаг. Уставший Пикассо не понимает, на что именно у него нет сил: сделать прыжок или бросить свой багаж. Чувствуя, однако, что находится на распутье, что вопрос стоит: или — или, он принимает единственное правильное решение. Художник отбрасывает часть багажа и перескакивает черту, а потом, после нескольких таких же периодов усталости и остановок, в конце концов продолжает путь с пустыми руками — прямо в неизвестность и готовый на все.
Итак, усталость надо использовать не как паузу перед тем как собраться с силами и прыгнуть, а как передышку, перед тем как решиться выбросить багаж, обременяющего каждого, принадлежащего к миру искусства. В связи с этим я предполагаю, что на меня работали не только пробелы в моих книгах или пустой голубой лист в середине одного из моих романов, но и пробелы в моей жизни.
И куда же привела меня усталость после трех романов, написанных и начатых мною давно, а законченных и опубликованных в течение десятилетия с 1981 по 1991 год? Я сам тогда пытался понять, что в тот период было моим багажом и что меня отягощало. Передо мной стоял вопрос, что я должен отбросить, чтобы вновь остаться один на один с чистым листом белой бумаги, готовым ко всем подстерегающим меня на нем неожиданностями.
Тогда я пришел к заключению, что не стоит слишком привязываться к бумаге и что все эти долгие годы и десятилетия меня звала к себе устная речь, которую я знал не из книг, а от проповедников и народных сказителей. Подумал я и о театре. Короче говоря, в тот момент холодный свинец печатного слова был для меня тем багажом, который надо было отбросить, чтобы обратиться к теплому и живому актерскому слову.
Так родилась моя драма в форме театрального меню «Вечность и еще один день». Она возникла по двум причинам: во-первых, я хотел создать интерактивное нелинейное действие и в театре, а во-вторых, мне надоело смотреть на то, как постановщики превращают мои романы XXI века в пьесы XIX века.
Пьеса появилась в 1993 году и была переведена на греческий, шведский, английский и русский. К моей великой радости и к восторгу Ясмины Михайлович, в 2002 году состоялась ее премьера мирового значения в лучшем в мире театре, во МХАТе им. Чехова, основанном Станиславским. Эта интерактивная пьеса снабжена моим текстом, который я привожу ниже.
Вступительное слово к театральному меню «Вечность и еще один день»
André Clavel в швейцарской газете Journal de Genève сравнил «Хазарский словарь» с «корчмой, где каждый гость заказывает блюда по своему вкусу». Это остроумное замечание можно применить и к тому, чем я занимаюсь сейчас.
После трех романов, опубликованных в течение последнего десятилетия, я почувствовал, что хочу обратиться к театру. Я расширил и переделал в театральном ключе некоторые фрагменты моей прозы, с тем, чтобы зрители, режиссеры и театры могли бы меньше зависеть от автора и в большей мере влиять на создание текста драмы.
Пьесу, устроенную таким образом, действительно можно сравнить с набором блюд в корчме. Если меню обычно включает в себя несколько закусок, одно или несколько основных блюд и наконец десерты на выбор, чтобы из всего этого вы составили ужин по своему вкусу, то пьеса «Вечность и еще один день» предлагает вам нечто вроде «театрального меню».
В соответствии с таким намерением автор предлагает пьесу, имеющую структуру такого меню: 3+1+3 (три взаимозаменяемые «закуски», одно «основное блюдо» и три взаимозаменяемых «десерта» в конце). Следовательно, зритель, режиссер или директор театра могут выбрать любое из трех прологов пьесы и любой из трех ее финалов. При этом в течение одного ужина нельзя заказывать сразу несколько «закусок» или несколько «десертов».
Таким образом пьесу о истории любви Петкутина и Калины в одном театре поставит режиссер, выбравший happy end, во втором театре у другого режиссера та же самая история получит трагическое завершение, а в третьем театре третий постановщик и новый актерский состав покажут какой-то третий спектакль.
Если учесть все возможные варианты, из любовной истории Петкутина и Калины можно сделать девять различных комбинаций, так что зрители смогут увидеть девять постановок, отличающихся друг от друга и текстом, и режиссерской работой. Конечно, любая из девяти версий — это тот необходимый минимум или, лучше сказать, та нормальная классическая пьеса, к которой мы привыкли. Разница состоит в том, что от минимума можно пойти дальше. Чем больше версий увидит зритель, тем шире будут его представления о истории любви Петкутина и Калины и возможностях ее завершения, ведь все прологи и все финалы пьесы «Вечность и еще один день» связаны друг с другом.
Подведем итог. Зритель по своему желанию может выбирать финал спектакля, режиссер может выбрать тот вид драматического произведения, к которому он питает склонность, и, наконец, театр может объединиться с другими театрами для работы над совместным проектом.
