работать буду?
– Мы сегодня ночью переедем в Козенцу, это восемьсот километров отсюда. Там у меня помещение снято. Домохозяйки тамошние знают, что завтра заезд, со всех ближайших городов поедут себе помощниц выбирать. Посмотрели друг на друга, пообщались, понравились обоюдно – контракт подписали.
– Значит, я тоже могу выбирать?
– Конечно, можешь! Я в бизнесе давно. Подскажу, к кому тебе точно не надо.
Он подумал секунду и добавил:
– А хочешь, вообще не ходи на смотрины. Я девочек пристрою, и вместе вернемся в Москву. Ничего мне должна не будешь.
– Мирон, – она захлопала ресницами, – ты такой чудесный!
Может, не искать счастья за тридевять земель, но остаться с ним, таким милым, добрым?
Но тогда ведь точно не встретишь итальянского миллионера из предсказания цыганки.
И Богдана покачала головой:
– Нет, Мирон. У меня есть цель. Мотивация. Я не могу: даже не попробовать – и сразу сдаться.
Не от души говорила, но он поверил. Взглянул с восхищением, грустно сказал:
– Конечно, Богдана. Я сразу понял: слишком мелко для тебя плаваю. Ты другого полета птица.
«Ничего ты не понял».
Но отыгрывать назад было поздно.
* * *
Никого из товарок не смутило, что только с утра прилетели, время позднее, а впереди еще ночь в дороге. Поворчали для приличия, поскидывали обувку, развалились в креслах, да и захрапели.
Богдана сидя спать не умела и ночь в автобусе еле пережила. То проваливалась в сон, то выныривала. Водитель – с виду итальянец – лихачил, как новый русский. Сумасшедше разгонялся, резко тормозил. Шоссе петляло, извивалось, вино с креветками бултыхалось в желудке.
На рассвете въехали в Козенцу, но море и чаек Богдана увидела только краем глаза – автобус сразу свернул на окраину, попетлял и остановился подле унылого трехэтажного здания. Выглядело оно, пожалуй, даже уродливее, чем подобные в России. И внутри тоже никакого намека на заграницу – обычная общага.
Расселили их по четыре человека в комнате – стены голые, штор нет. Мирон велел: пока отдыхать, но к трем быть во всеоружии.
Целую речь толкнул: что судьба будет решаться. И день сегодня даже важнее, чем смотрины у родителей жениха. Нужно, чтобы тебя купили, а для этого – выглядеть милой, работящей, исполнительной. И скромной, обязательно скромной.
Пугал:
– Кто напялит лосины, сразу штраф!
И тетки – нет бы самим поспать и ей отдохнуть дать – все утро галдели, перебирали чемоданы, искали подходящие шмотки.
Но все равно нарядились на невольничий базар, как в провинциальный ресторан. У одной белые штаны и блуза с бантом, у другой юбка (спереди разрез почти до пупа) и бархатный пиджак.
Мирон пришел в ярость. Бегал по комнатам, надрывался:
– Я сказал: неприметно! Неярко! А вы что напялили?!
Богдана тоже про себя хихикала. Сама она надела единственные свои джинсы (черные) и безразмерный свитер бабушкиной вязки. Волосы заплела в косу, глаза красить не стала. Мирон взглянул одобрительно, переодеваться не погнал. Но все равно пришлось ждать, покуда остальные пройдут фейсконтроль. Бедные будущие горничные смывали тушь-подводку, а Мирон лично перетряхивал чемоданы, ловко вылавливая самое неприглядное.
– Чего уродок из нас делаешь? – причитали тетки.
– Не нравится – могу тебя на порностудию продать, хочешь? – огрызался он и кидался на грудастую Эльвиру: – Куда, куда ты свой пятый размер обтянула? Быстро снимай облипку, ищи что-нибудь свободное!
Богдана устроилась на подоконнике в коридоре и завела:
– Подмосковный городок,
Липы желтые в рядок,
Подпевает электричке
Ткацкой фабрики гудок![5]
Кто уже был одет, песню подхватил и – но получалось без оптимизма. Тоскливо, по-бабьи.
Эльвира – обряженная в безразмерный балахон – с отвращением отвернулась от зеркала, буркнула:
– Да уж лучше б я в России на фабрику подалась!
– Приватизируют скоро все фабрики, – заверил Мирон, – людей на улицу вышвырнут. А тут Европа. Стабильность. На свою зарплату семью сможете содержать.
Тетки притихли. У всех дома полна коробочка нахлебников – только закидывай корм. Детей надо поднимать, родителей немощных поддерживать.
Богдане посвободней – бабушка велела:
– Ничего слать даже не думай. Вообще про меня забудь, я не пропаду. На себя откладывай. Может, правда в музучилище поступишь. В итальянское. А потом и в Ла Скалу возьмут – хоть в пятый ряд хора.
Богдана ни в какое училище идти больше не собиралась. Замуж и безо всяких дипломов возьмут. А еще – ей Мирон рассказал – можно на круизный лайнер устроиться. Путешествуешь по всему миру забесплатно, днем гуляешь, по вечерам – поешь в ресторане, питаешься на халяву и зарплату получаешь. Неплохой запасной вариант – если принца найти не удастся.
«Но главное сейчас – в Италии застрять». Туристическая виза закончится через месяц, и грядущее нелегальное положение Богдану очень тревожило.
* * *
В три часа пополудни Мирон, наконец, вывел своих подопечных на улицу. Автобуса не подали, но идти оказалось недалеко – всего пара кварталов. Вывеска на входе в одноэтажный дом обещала пиццерию, но внутри помещение выглядело советской столовкой, только без всякой еды. Голые стены, пластмассовые столы-стулья. Мирон велел:
– Рассаживаемся каждая за свой стол, по одной! Юбки одернули, ногу на ногу не кладем!
Он обошел свое стадо и вручил всем по распечатанному листочку. Богдана немедленно взялась переводить. Имя. Возраст. «Non fumo»[6].
– Богданка! – крикнула Эльвира от соседнего столика. – А «пулита» – это кто такая?
– Не знаю. Наверно, быстрая. Как пуля.
– А «опероза» что значит? Петь, что ли, заставят?!
Подлетел Мирон, фыркнул:
– Ох, дремучие! «Опероза» – работящая. «Пулита» – аккуратная.
– Как общаться-то будем с хозяйками, если мы по-ихнему ни в зуб ногой? Хоть поможешь? – возмущалась Эльвира.
– Вас двадцать, я один. Школьный английский вспоминайте. Но его здесь тоже не особо знают.
К счастью, вышло не настолько страшно. Итальянские работодательницы горничных из России явно выбирали не в первый раз. Минимально объясниться по-русски могли. «Водка не пить, мужиков не водить, технику не ломать».
Но экзотика тоже встречалась. Богдане – вот уж настоящий рынок невольниц! – толстая, одышливая бабища рукой в рот полезла. Девушка перепугалась, начала отбиваться. Мирон примчался на помощь, перебросился с работодательницей парой фраз, успокоил:
– Хочет зубы твои проверить.
– Зачем?
– Вдруг плохие?
– А ей-то что?
– Как что? Стоматологи в Италии дорогие.
– А медицину разве она оплачивает?
– Нет, конечно. Потому и боится. Когда зуб болит, от горничной толку мало.
– Фу, гадость какая. Я сама к такой работать не пойду.
Богдана отвернулась от противной тетки.
Разочарование нарастало. Из российского далека иностранцы представлялись такими утонченными, породистыми, приятно пахнущими. А на деле – рыночные
