— Хорошо, Государь. Как часто мне надо будет читать по вечерам?
— Не знаю, но надеюсь, каждый вечер.
— А вы не боитесь, Ваше величество, что я сделаюсь таким образом столь начитанным, что вам придётся назначить меня президентом Академии наук?
— Если бы я не боялся оскорбить нашу с тобой юношескую дружбу, я бы нашёл лучший способ выразить тебе свою благодарность. Но я просто говорю тебе: спасибо.
Они остановились у апартаментов Александра.
— Это больше, чем должность, Ваше величество, — и Адлерберг улыбнулся открытой улыбкой, какой он не позволял себе на людях.
6 июня 1867 года. Елисейские поля.Коляска, в которой находились Александр II и Наполеон III, катилась по Елисейским полям в сопровождении почётного эскорта. Толпа приветствовала двух императоров.
Александр, поворачиваясь то вправо, то влево, махал рукой. В тот момент, когда карета, заворачивая, притормозила, кто-то крикнул из толпы: «Да здравствует Польша!» Александр поискал глазами кричавшего, но увидел иное: выступивший из толпы молодой человек выхватил пистолет и выстрелил в него[9]...
Вечер этого же дня. Улица Габриель.По улице быстро шла, почти бежала Катя. На углу с авеню Мариньи она остановилась, огляделась по сторонам и, убедившись, что никого нет, толкнула калитку в ограде Елисейского дворца. Она легко поддалась.
Выступивший из тени агент посмотрел на часы и сделал запись в блокноте.
Этим, же вечером. Беседка в саду Елисейского дворца. — Боже, Боже, — захлёбываясь в слезах, говорила Катя, обнимая Александра, — второй раз за год... Что же это, Сашенька, как они могут, почему им дают? В Государя, среди бела дня, на глазах у всех... Где же их полиция?
— Успокойся, дитя моё, всё ведь обошлось. Господь охраняет меня. Он знает, что мне надо долго жить, чтобы дожить до венчания с моей любимой. И пока это не случится, я заговорён, я бессмертен, ты — моя кольчуга, мой талисман. Только будь со мной, и всё будет хорошо...
12 июня 1867 года. Царскосельский дворец. Спальня императрицы.Александр стоял около постели, в которой лежала больная Мария Александровна.
— Я молилась все дни, я благодарила Его, что второй раз отвёл руку убийцы, но, Александр, Александр, зачем ты подставляешь себя? Зачем ты поехал? Я же умоляла, и все говорили: не надо, не надо, эти поляки... от них можно ждать чего угодно, но ты перестал меня слушать.
— Мари, дорогая моя, ты преувеличиваешь. Нигилисты и здесь пытались. Что ж мне прятаться от неведомо кого? От судьбы не спрячешься.
— Это не судьба, Саша. Твои участившиеся прогулки, твоя поездка в Париж... Я не знаю, что или кто побуждает тебя идти против здравого смысла и моей обеспокоенности...
— Никто меня не побуждает, Мари. С чего ты взяла?
— Я вижу, Александр, я чувствую. Ты переменился последний год.
— Что ты, Мари, разве я к тебе!..
— Нет, нет, ты внимателен, даже больше, чем раньше. Ты чаще стал приходить ко мне, но... но в этом, наверное, и дело: ты словно чувствуешь вину передо мной и хочешь её загладить.
— Но я в самом деле её чувствую. Я гуляю, езжу везде, а ты здесь, одна, в постели...
— Саша... Сколько лет мы знаем друг друга? Неужели ты думаешь, что я не изучила тебя за эти годы, чтобы не отличить чувство от долга? Ты волен, Саша, в своей свободе, ты не виноват, что я не могу больше сопровождать тебя везде, не могу уже соответствовать твоим желаниям, говорю ещё раз — ты волен в своих поступках, если... если они не опасны для тебя и твоих близких. Допустим, я уже не так дорога тебе, как раньше...
— Мари!..
— Но есть дети. А ты ведёшь себя, как будто у тебя нет ответственности ни перед кем, кроме своих желаний.
— Но это же не так, Мари.
— Не так?
— Нет.
— И у тебя ничего не случилось?
— Что ты имеешь в виду?
— Не появился какой-то новый интерес, отдаляющий тебя от семьи, трона?
— С чего ты взяла это, дорогая?
— Ты не ответил.
— Нет. Конечно, нет.
Она вздохнула и откинулась на подушках.
— Ладно. Иди, Саша, я устала. Я буду молиться за тебя.
— Мари, дорогая моя, я понимаю, что эти два покушения напугали тебя, и только этим можно объяснить твою положительно чрезмерную подозрительность...
— А ты уверен, что покушений было только два? И что-то, ещё одно, не достигло цели?..
8 июля 1867 года. Гостиная в новом доме Долгоруковых на Английской набережной. — Тебе нравится? — спросил Александр у Кати. Она погладила спинку нового кресла, оглядела комнату, где всё было новым и нарядным.
— Да, очень. Как же не нравится. И мне под цвет волос подходит, правда?
— Правда, — засмеялся Александр. — А не подходило бы — перебили. Я обожаю твои волосы, — он зарыл в них лицо. — Когда я гляжу через них, мир кажется солнечным, даже если на улице пасмурно. — Он огляделся, посмотрел наверх. — А твои родные там? — Она кивнула. — А вход один, общий?
— Нет, два, как ты хотел. От меня есть второй, во двор, прямо к каретному сараю.
— Замечательно. Ты выходишь со своей половины, через свой вход, к своему экипажу и едешь...
— К своему любимому, — подхватила Катя.
— И я не буду больше волноваться, что кто-то тебя видит по дороге.
— Если бы ещё я не волновалась, что кто-то опять...
— Ах, ты об этом... Не беспокойся, я забыл сказать тебе, я был у гадалки.
— У гадалки?
— Сказывают, она верно угадывает будущее.
— И что она предсказала тебе?
— Забавно. Что линия моей жизни прервётся искусственно.
— Ах, вот видишь...
— Но не скоро, с седьмой попытки пресечь её.
— Но, значит, я правильно волнуюсь.
— Но она не сказала, когда это случится. Может, мне тогда сто лет будет. И я тебе так надоем...
— Саша, почему ты имеешь привычку шутить над всем серьёзным?
— Потому, что это единственный способ не впасть в меланхолию. Меня с детства воспитывали в мысли о серьёзности того, что мне предстоит в этой жизни.
— Но разве не так?
— А по-настоящему серьёзное в ней только одно, — он засмеялся и обнял её.
2 сентября 1867 года. Набережная Фонтанки.По набережной медленно шли два человека. Со спины не было видно ни лиц их, ни возраста. Один был в сюртуке, второй — в генеральском мундире. За ними медленно охала карета.
Я предложил вам пройтись, генерал, не только потому, что после обеда моцион крайне полезен, особенно в нашем возрасте и при нашей комплекции... Но и потому, что лишние уши тут весьма опасны.
— Но ведь ваш кучер небось по вашему же ведомству служит?
— Ну и что с того? Доносить — их обязанность. Так что не сочтите за труд. Вы слышали о парижских приключениях нашего дорогого императора?
— Вы покушение имеете в виду?
— Нет. Во всяком случае, не то.
— Помилуйте, а разве было ещё одно покушение?
— В каком-то смысле. На его семейный покой. На его репутацию. Это не мои слова — императрицы.
— Даже так... Значит, и она знает про этот... эпизод?
— Да уж кто про него не знает. Только, боюсь, это не эпизод. К эпизодам мы привыкли. Это молодит, должно быть, разгоняет кровь, как говорит мой доктор. На здоровье. Даже Её величество относилась к этим шалостям снисходительно. Как она их называла?.. А, вот: государевы умиления. Недурно, согласитесь.
— Так, может, и это — очередное умиление?
— Не похоже. Отправиться в Париж, хотя все были против, нарваться после одного покушения на второе...
— А разве не Всемирная выставка была поводом? Чтобы промести переговоры с Наполеоном III?
— Мне тоже сначала так казалось. Но когда выяснилось, что переговоры велись не только с ним и не только днём, то всё стало понятно. Как всегда всё оказалось предельно просто. Шерше ля фам.
— Может, это просто совпадение?
— Может. Но тогда и то, что они встречаются в Зимнем, в кабинете покойного императора Николая Александровича, тоже следует числить по разряду совпадений?
— Не может быть! Граф, вы уверены в этом?
— Естественно, я не присутствовал при этом, но, судя по донесениям... Кто же ей ключ дал?
— Господи прости... Но ведь этажом выше императрица. Неровен час...
— Вот именно. Поэтому я и полагаю, что мы, как истинные слуги Его величества, радетели его высших интересов, равно как и общественной морали... должны предпринять какие-то шаги, чтобы уберечь нашего императора от дурного влияния. От, безусловно, дурного влияния.
