Фармер садится за свой стол и смотрит на меня:
– Какая перед нами задача?
Я пожимаю плечами.
Он говорит:
– Быть на месте. За дверью вечно маячат люди. Синдром маячка.
Человек тридцать – иногда я насчитывал и сорок – ждут в коридоре. Кто сидит на скамьях, кто бродит туда-сюда. Входит медсестра в белом халате и возмущенно говорит Фармеру:
– Сколько им ни твержу, чтоб сидели, не слушаются!
Фармер улыбается ей и на гаитянский манер хлопает ладонью по тыльной стороне другой руки.
– Это наш крест, – отвечает он.
Сестра с недовольным видом выходит. Фармер оборачивается ко мне:
– Нельзя слишком уж сочувствовать персоналу, иначе рискуешь забыть о сочувствии к пациентам.
А они и правда, прямо по Евангелию, нищие и увечные, хромые и слепые. Вот старик, который лечится от легочного туберкулеза и напоминает мне Рэя Чарльза. (Он слепой, но носит очки. Он сказал, что ему нужны очки, и Фармер нашел ему пару.) Вот человек помоложе, которого Фармер называет Лазарем. Несколько месяцев назад родственники принесли его на кровати. СПИД и туберкулез истощили его до веса в 35 килограммов, а сейчас он весит 70, от ТБ его вылечили, а развитие СПИДа приостановили, спасибо лекарствам. Вот здоровая с виду молодая женщина, отец которой всего месяц назад собирал деньги на ее похороны.
А вот, с другой стороны, хорошенькая девушка стонет от боли из-за приступа серповидно-клеточной анемии, случившегося во время курса лечения от устойчивого к лекарствам туберкулеза.
– Тише, деточка. Тише, миленькая, – приговаривает Фармер. Он заказывает морфий.
Пожилой мужчина с гастритом. В Гаити, по словам Фармера, пожилыми бывают и в тридцать лет, так как 25 процентов гаитян умирают до сорока.
– Это потому, что здесь голод, – говорит Фармер, осматривая пациента. – Мускулатура в порядке, но, возможно, на склоне лет ему уже трудно драться за еду или же он кому-то ее отдает.
Он заказывает для мужчины питательные смеси.
Шестнадцатилетний мальчик не может ходить – настолько он слаб. Он весит всего 25 килограммов. Фармер находит у него язву.
– Его организм привык к голоду. А мы его подкормим. – Фармер достает банку питательной смеси Ensure. – Хорошая вещь. Будем давать ему по три банки в день и накормим его на двести долларов этим Ensure. Как же я буду счастлив проигнорировать принцип экономической эффективности.
Вот крошечная пожилая женщина, спина ее согнута под прямым углом. Задолго до того как Фармер увидел ее, туберкулез разрушил ее позвоночник. Это болезнь Потта, которая легко лечится, а без лечения “выжигает” ткани. Сейчас для женщины ничего уже нельзя сделать. Она пришла попросить денег, еды и внимания. Фармер встает, когда она входит, приветствует ее, называя mami mwen – “матушка”. Он наклоняется к ней, почти опускаясь на колени, она целует его сначала в одну щеку, потом в другую и говорит:
– Сын всегда заботится о своей матери.
Фармер подвигает ей стул, но она не садится, а держится за него, положив подбородок на сиденье, и смотрит, как доктор принимает других больных.
Так же как и в Бригеме, он стремится к физическому контакту с больными. Сажает их на стул совсем рядом со своим – мне кажется, для того, чтобы беспрепятственно касаться их своими тонкими, бледными, длинными пальцами. Он называет старых женщин “матушка”, а старых мужчин – “отец”. Многие несут ему дары, например молоко в зеленой бутылке, заткнутой кукурузным початком.
– Oh, cheri! Mesi anpil, anpil! Спасибо, спасибо! – говорит Фармер. Он улыбается, глядя на бутылку на столе, и комментирует по-английски: – Некипяченое коровье молоко в грязной бутылке. Мечтаю попробовать! – Он поворачивается ко мне: – Это все так ужасно, что можно и посмеяться, хуже не будет.
Я вижу, как женщина на сносях, оттолкнув медсестру, вламывается в кабинет. У нее ВИЧ-инфекция, и она пришла пройти профилактику изониазидом, поскольку к тому же еще имеет контакт с туберкулезником. Ей нужны деньги на еду, муж у нее умер. Она повышает голос до крика, почти радостного:
– Вы тут все мои мужья!
Следующим входит молодой человек:
– Докте Поль? Я приходил сюда, когда был очень болен. Сейчас мне намного лучше. Поэтому я хотел бы сфотографироваться.
На стену рядом со своим письменным столом Фармер прилепил скотчем три листа желтой разлинованной бумаги. На каждое строчке написана задача, которую надо выполнить, и нарисован квадратик, по-креольски bwat. Я заметил, что когда он делает что-то не занесенное в список, то приписывает задачу, рисует bwat рядом и ставит галочку. Это доставляет ему необыкновенное удовольствие. Должен признаться, что и я это удовольствие разделяю, хотя и незаслуженно, когда он говорит: “Сделано немало”.
Настенный лист содержит около шестидесяти дел: организовать слайды для предстоящих докладов, достать Лазарю Библию и кусачки для ногтей, передать больному купленные для него в аэропорту Майами наручные часы, получить препараты мокроты от нескольких больных лекарственно-устойчивым ТБ и послать их в Бостон на анализ. Этот список демонстрирует то, что в Бостоне назвали бы интересной врачебной практикой. Она, определенно, очень разнообразная. Один из пунктов в списке: “консультация по колдовству”.
В одной из своих книг Фармер написал, что в сельской местности Гаити различают веру в колдовство и вуду. Вуду – это местная религия, включающая теорию и практику, но не каждый крестьянин исповедует вуду. А вот в колдовство, maji, верят почти все: и католики, и протестанты, и вудуисты. Жители Канжи убеждены, что колдовские чары, насланные врагами, – это истинная причина всяких болезней. Многие считают, что Фармер, подобно жрецам вуду, умеет бороться с колдовством.
Местный крестьянин сказал мне про Фармера: “Каждого из нас Бог наделяет даром, его дар – лечить”. Однажды на каком-то общем мероприятии бывший пациент Фармера поднялся и объявил: “Я верю, что он божество”. В Канжи также поговаривали, обычно шепотом, что “Докте Поль работает обеими руками”, подразумевая, что он использует и науку, и магию, чтобы снимать колдовские чары. Подобные восхваления и смущали, и забавляли Фармера. Он объяснял, что хотя это все довольно забавно, за этим кроется нелегкая история: – Гаитяне верят в колдовство потому, что их культура развивалась в отсутствие настоящей медицины. Конечно, они верят в колдовство, в то, что болезни насылаются на них кем-то. Иначе почему вдруг человек впадает в кому? Или, например, кто-то очень болен, и люди знают, что с такими симптомами больные умирают. А тут приходит врач, дает лекарство, и больной быстро выздоравливает. Люди задумываются, начинаются разговоры.
По мнению Фармера, гаитяне с готовностью принимают действенные лекарства. Среди его больных есть десятки жрецов вуду, некоторые из них даже выполняют функции общественных медработников, приводя к Фармеру больных из своей паствы.
По сути, колдовство – это гаитянское объяснение страданий, но обвинения в колдовстве тоже могут вызвать страдания. Вот старая женщина входит в кабинет Фармера. Это с ней будет консультация по колдовству. Недавно Фармер увидел во дворе ее сына в подавленном состоянии и спросил его, что не так. “Моя мать ненавидит меня”, – сказал он. И в самом деле, его мать считает, что он наслал болезнь, которая убила другого ее сына. Когда она усаживается рядом с Фармером, он не говорит, что колдовства не существует, но объясняет, что в данном случае колдовство ни при чем. Женщина упрямо поднимает подбородок и отворачивается, но постепенно смягчается. Однако еще месяцы и месяцы пройдут до окончательного примирения с оставшимся в живых сыном. Когда она уходит, Фармер говорит, что ему “на 86 процентов смешно”. А на 14 процентов, как я понимаю, очень грустно.
Эта женщина уверяла, что ее сын “продал” своего брата, используя креольское выражение, которое когда-то применялось к рабам. (Возможно, гаитянские суеверия отчасти родились из страхов рабовладельцев, мучимых совестью.
Как пишет антрополог Альфред Метро, очень многие гаитянские верования и колдовские обряды родом из Нормандии, Берри, Пикардии и древнего Лимузена.) Более того, обвинения в колдовстве могут происходить и от зависти, которая нередка среди бедных. У “виноватого” сына домик лучше, чем у матери. На самом деле она хотела сказать доктору, что сын не заботится о ней, поэтому он мог и наслать колдовство, чтобы убить брата. Такие предположения и обвинения возникают из-за экономического неравенства, и они довольно распространены, по словам Фармера. Они ссорят друзей и разрушают семьи.
– Когда это дошло до меня, я подумал: эх, граждане! Мало того, что вы, гаитяне, подвержены всем несчастьям, вы еще и обижаете друг друга нелепыми подозрениями.
Проведя несколько дней в Канжи с Фармером, я уже привык к его рассуждениям на эту тему. Фармер называл их “повествования о Гаити”. Но не могу сказать, что он этим злоупотреблял. Он мог и подолгу дружелюбно молчать, в целом даже предпочитал тишину. Во всяком случае, проповеди случались не чаще, чем обычные разговоры. Но я пытался проникнуть в его мир и поэтому иногда сам подталкивал его к “повествованиям о Гаити”, иногда даже откровенно провоцировал. Зато уж стоило ему завестись, как все вокруг нас становилось примером для нравоучительных выводов о страданиях гаитянской бедноты, каковые порой, в свою очередь, служили наглядным пособием для лекции о страданиях бедняков всего мира. Иногда он делал паузу, ожидая реакции собеседника, и спрашивал: “Вы меня понимаете?”
