Наступила короткая пауза. Командир закурил.
— Вы же училища заканчивали не затем, чтобы потом, получив диплом, «слинять» на «гражданку». Вы служить пришли. Я знаю. Научился, слава богу, в людях разбираться и видел в Афгане, как такие, как вы, героями становились, а Панкратовы и Куделины тихими мышами сроки отбывали. Так какого черта подставляете себя? Вы утверждаете, что я не вижу, что в части происходит. Ошибаетесь. Все вижу. И больно мне, понимаете, больно, а вы мне соли на раны не скупясь… Мы служить должны, людей воспитывать, долг свой исполнять. Посмотрите, кто к нам в последние годы приходит? Наркоманы, алкоголики, дистрофики, лица, ранее связанные с криминалом. Психически нездоровая молодежь. Может быть, я и утрирую, но это имеет место. И мы должны с ними работать. А в этих условиях нужны офицеры настоящие, преданные делу своему. Я почему защищаю вас? Потому что именно в вас вижу тот костяк, вокруг которого можно создать здоровый коллектив. За всей вашей раздолбанностью, внешней шелухой разгильдяйства скрывается истинная военная жилка, надежность, способность держать многоликий коллектив в готовности для выполнения боевой задачи. А вы? Да ладно!
Командир махнул рукой.
— Делайте что хотите, свободны. Офицеры не торопились уходить.
— Ну что застыли? Сказал же — свободны.
— Извините, товарищ подполковник.
— Чего уж там. В себе разберитесь, передо мной не надо извиняться! О дальнейшем подумайте.
Командир подошел к краю сцены, вновь закурил, показывая, что разговор окончательно закончен.
Чирков с Дорониным тихо вышли из зала.
На улице шел мелкий дождь. На душе было пакостно. Шли по центральной аллее к КПП молча, каждый думал о своем.
Думал и командир, стоя на сцене один в большом зале клуба. И задача, которую ему предстояло решить, была непроста.
Зная паршивый, склочный характер своего заместителя по воспитательной работе, он ломал голову, как сгладить возникший конфликт. И решения пока не находил. Куделин, если еще удастся его уломать, непременно потребует, чтобы Доронин и Чирков публично извинились. Офицеры этого не сделают, прекрасно понимая, что после извинений примирения не наступит.
Куделин, напротив, усилит нажим, почувствовав слабость оппонента. Такова его натура — безжалостно давить неугодных, подминая под себя, заставляя испытывать постоянную от него зависимость.
Если же не предпринимать ничего, то завтра в вышестоящий штаб полетит такая бумага, что реально встанет вопрос о немедленном увольнении Доронина и Чиркова.
Убедить Куделина не делать этого он, Смирнов, не сможет. Приказать? Тот тут же обжалует приказ. Вот, блин, загнали тоже занозу в часть. Быстрее продвигали бы его, что ли, выше, пока он здесь все не развалил своими интригами…
Значит, все же придется обратиться к Петровичу — генерал-полковнику Седову, — заместителю Главкома Сухопутных войск. Они были в дружеских отношениях еще с Афгана, когда капитан Смирнов прикрыл собой командира дивизии генерал-майора Седова, приняв на себя три пули душманского снайпера. После этого случая генерал чувствовал себя обязанным Смирнову.
Придется поставить Куделина в известность, что и он, Смирнов, может в случае необходимости сильно огрызнуться, сломать карьеру своему заму. Это был некрасивый ход, но вынужденный. Иначе сохранить Доронина и Чиркова для армии ему не удастся. А терять этих парней не хотелось.
Приняв решение, подполковник Смирнов направился в штаб, поднялся на второй этаж, зашел в кабинет своего заместителя, который ждал прихода командира, выполняя приказ.
Утром на разводе о вчерашнем происшествии не было сказано ни слова. Это обстоятельство удивило многих. Но более всего офицеров строевой части.
Никакого рапорта, докладной в вышестоящий штаб по линии майора Куделина не поступило.
Это было по меньшей мере странным. Все ожидали, что Доронина и Чиркова как минимум до окончания разбирательства и повторного суда чести отстранят от исполнения служебных обязанностей, но этого не произошло.
Не произошло ничего, и причин такого неожиданно спокойного исхода никто не знал, за исключением, естественно, Смирнова и Куделина.
Суд же вообще перенесли на неопределенный срок.
Жизнь продолжалась.
Доронин с Чирковым, как и остальные командиры подразделений, готовились к отправке в запас отслуживших положенное военнослужащих и к приему молодого пополнения. Сержант Шульгин увольнялся, и это, в какой-то степени, смягчало противостояние. Но только смягчало.
Утром Костя, хоть и чувствовал себя еще неважно, стал собираться.
Анна Сергеевна поинтересовалась:
— Куда направляешься? К Эдику? Сам же обещал, что будешь отходить от пьянки?
— А я что делаю? Не прошу же водки и денег не прошу. И не к Эдику иду, просто прогуляюсь и вернусь.
— Кость? Что с тобой случилось? Ты попал в не приятную историю? Тебе что-то угрожает? Или, может, денег задолжал? А?
— Мам, ну почему если я веду себя не как всегда, то у меня непременно должно что-то случиться? Ты не допускаешь, что я мог решить изменить свою жизнь? Вот так, взять и изменить?
— Подожди, подожди, уж не влюбился ты случаем?
— Не волнуйся. Мне это, наверное, не грозит, здесь я весь в тебя.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А разве ты отчима любишь? Или любила раньше? Он тебе просто для выживания нужен был, вот и пошла за него. Про отца говорить не буду, не, знаю, но сомневаюсь, что и его ты любила. Извини, конечно, но это на самом деле так.
Анна Сергеевна слушала и понимала, что Костя не ерничает, не издевается, он говорит то, что думает. Она ответила:
— Моя любовь, вся моя жизнь — это ты. Понял? Остальное не в счет.
— В том-то дело, что не в счет. Не будем продол жать. Пошел я.
— Возьми хоть на сигареты.
— У меня есть, — уже с площадки ответил Костя. Анна Сергеевна, закрыв дверь, присела на пуф.
Неужели сын влюбился? Конечно, это должно было когда-то произойти, но так неожиданно? Еще вчера утром он был обычным Костей, каким она привыкла его видеть. Сегодня уже другое дело. Ей так не хотелось делить сына, свою единственную любовь, с другой женщиной. Но поделать Анна Сергеевна ничего не могла. Оставалась надежда, что не любовь заполнила сердце Кости, а легкое увлечение, которое быстро пройдет, и все встанет на свои места.
Костя ждал Лену. Еще пятнадцать минут до окончания смены. Он сидел на скамейке у самых ворот больничного комплекса и курил. Лена вышла в обществе подруг, таких же молодых, как и сама. Они о чем-то щебетали, перебивая друг друга. Отработанные сутки, казалось, никак на них не повлияли, молодость давала знать о себе. Девушки были жизнерадостны и легки. Когда они поравнялись с Костей, тот окликнул:
— Лена?
Лена остановилась и обернулась на голос.
— Это я, Лен.
— Ты? Зачем? Я же просила…
— Проводить тебя хочу.
— Больше ничего?
— Нет.
— Мне провожатые не нужны.
— Лен? Ну хорош выпендриваться. Всего лишь прошу — пройтись рядом.
Лена оценивающе посмотрела на него, нахмурив брови. И получилось это так забавно, что Костя невольно улыбнулся.
— Ты чему улыбаешься? С головой непорядок?
— Не идет тебе хмуриться. Смешно выглядишь.
— Ты никак сегодня трезвый?
— Абсолютно.
— Что так? Деньги у «крутого» кончились? Мама не дала?
— Лен? Зачем ты стремишься сделать мне больно. Мстишь за то, что я когда-то наговорил тебе по пьянке?
— Лен, — донеслось от трамвайной остановки, — «девятка» идет, ты едешь?
Костя напрягся, ждал, как поступит девушка. Уйдет — тогда конец, больше он ее не увидит, вернется в тот мир пьянства и разврата, и будь что будет. Останется, тогда…
— Езжайте, я пешком пройдусь, — ответила Лена подругам, и Костя вздохнул с облегчением. Осталась. — Ну что вздыхаешь? Провожай, коль напросился.
Костя взял ее пакет, они вышли за ворота.
— Ты вообще чем занимаешься? — спросила Лена.
Что было на это ответить?
— Готовлюсь к поступлению в университет.
— Хорошая подготовка — пьянство.
— Да ты видела меня выпившим всего один раз.
— Выпившим — один, вчера. Пьяным еще один, позавчера. А всего видела тебя два раза.
— Да это так, мы просто расслаблялись.
— Где же так перетрудились? Слушай, а чего тебя ко мне потянуло? У вас же компания. И девицы всегда рядом, готовые на все. Или те поистаскались и тебе захотелось свеженького?
— Я не знаю, чего меня потянуло к тебе. Потянуло, и все.
— Ты еще в любви признайся, с первого взгляда.
— А ты не веришь в такую любовь?
— Нет.
— Может, и права.
— А про отчима из мэрии и маму-профессора ты мне правду сказал или тоже мозги парил?
— Правду.
— Знаешь, как тебя можно охарактеризовать?
