Не кручинься, внученька, справимся. Наперед разведку сделаем».
Наложила гостям каши из печи, а пока ели они жадно, достала из сундука блюдечко заветное, яблочко со стола рукавом вытерла, да по блюдечку пустила. Уставились все, замерли, как увидели дым пожарища, погубленных Пахана со товарищи на снегу и несметную силу черную, что кружила над лесом, Снегурочку высматривая.
«Нет вам дороги по земле, детушки, — сказала баба Яга, призадумавшись. — Вертолеты кружат, радарами светят, со спутника космического высматривают. Не пройти незамеченным. И на ступе не улететь — ракетой собьют, поганые. Трудно нам, старой силе, с молодой силой справится».
Помрачнел Иван, нахмурился. А Снегурочка смеется звонко. «Что ты, Ваня, баба Яга что-нибудь придумает. Правда, ведь, бабушка». «Внучка моя, златовласая, — расцвела щербатым ртом баба Яга. — Сердце свое за тебя отдам». Призадумалась ненадолго, а потом промолвила.
— Нет пути по земле да по небу, под землей две дороги есть. Одна царством Кощеевым огненным, другая водой русалочьей. Провела бы я вас царством Кощеевым, видит бог, провела бы, не будь ты внучка Снегурочкой. Жар там стоит невиданный. Пропадешь ты там. А в русалочьих водах тебе Иван беда грозит. Коль увидят тебя русалки до любви жадные, сладким голосом охмурят, кожей гладкою ослепят, потащат на дно потешиться, там и останешься. А других путей нет. Решайте сами детки, куда пойдете. Как решите, так и сделаем.
— Плыть, так плыть, — сказал Иван, — что мне русалки липучие, когда Снегурочка рядом. Да и не факт еще, что заметят и что силы хватит на дно утянуть».
— Может останешься, Ванечка, — проговорила Снегурочка жалобно. — не тебя ведь ищут вертолетчики. Прошмыгнешь, догонишь. У Деда Мороза встретимся.
— Нельзя мне бросить тебя, Снегурочка. Ты своим сердцем чуешь, что делать надобно, я своему послушен. Вóды, так вóды. Веди нас, бабушка.
Вышли все из избы, впереди кот Баюн, хвост задравши, за ним баба Яга с вороном на плече, последними Иван со Снегурочкой. Подошли к колодцу деревянному, обнялись на прощание. «Ты, Иван, коли хочешь жить, глаз своих от Снегуркиных глаз не отрывай. Отведешь куда в сторону, красотою да бесстыдством девичьим прельстишься, тут и смерть твоя», — молвила баба Яга Ивану напоследок. Перекрестила парнишку, поцеловала Снегурочку, да столкнула обоих в колодец, только их и видели. Потом подняла голову, послушала гул далекий, вертолетный, обернулась к ворону. «Ну, твой час пришел, дружок. Лети, Деда Мороза буди. Пусть встает раньше времени, как всегда вставал, когда ворог шел. Пусть встает, просыпается, Землю Русскую охранять идет». Взлетел ворон над поляною, сделал круг и пропал вдали.
А когда вернулись в дом кот да бабушка, налакался кот молока с мисочки, да и выдал старушонке. «Зря ты, баба Яга, заставила парня в глаза Снегуркины смотреть. Лучше бы он с русалкой смерть принял. Все слаще напоследок». «Дурень ты, кот Баюн, хоть и старый, — отвечала ему баба Яга, — Его судьба у него на лбу написана. А супротив судьбы даже мне невмочь». С тем и спать легли.
Едва скрылись Иван со Снегурочкой в воде колодезной, подхватила их волна мощная, закружила, потянула вглубь и поплыли они водами теплыми, подземными. И хоть в воде то было, но дышалось легко, как во поле. Чудно было все вокруг, раки местные клещами постукивали, рыбка золотая, владычица морская плавничком помахала вослед, осьминоги опускали щупальца, да глаза таращили радостно, когда видели вблизи Снегурочку. Загляделся Иван на царство подводное, засмотрелся, забылся. Как вдруг раздалось пение сладкое, соловьиное, поплыли тени вдали прельстительно. Криком крикнула Снегурочка, схватила его за голову, к своему лицу повернула: «Не смотри туда, Ванечка, там погибель твоя. На меня смотри, коли хочешь жить. Все, что хочешь дам, только рядом будь». И утонул Ванин взгляд в глазах девичьих, серых да бездонных, ласковых до умопомрачения, нежных и трепетных, каких свет не видывал. И как ни вились вокруг русалки пышнотелые, как ни манили ласково, как ни изголялись в танцах бесстыжих, огненных, ничего не видел Ваня, кроме глаз Снегурочки, ничего не чувствовал руками, кроме тела девичьего, гибкого, податливого. А как схватил ее, и прижал к себе, и губами в губы нацелился, выплеснула тут их волна на берег, на снег белый, в мороз трескучий. Поневоле чары схлынули, зубы о зубы застучали, задрожал, вскочил, схватил Снегурочку за руку, и помчал к избе, что светилась окнами рядышком.
Подбежали они, чу, изба ходуном ходит, испугались, а деваться некуда, нырнули в дом, за одеждой, что на вешалке висела, спрятались. Тут и грохот стих, трясти перестало, сдвинулась занавесочка и вышли из-за печи мужичок и бабонька, высунулась головенка детская из-под одеяла на печи. Доволок еле-еле мужичок свои ноги до лавки, уселся, выдохнувши. Рядом женушка, простынкой обернутая, примостилась, растелешная, довольная, лицо, как луна, круглое, от уха до уха улыбочка.
— Как ты, Мань, жива, здоровехонька, — спросил мужичок, отдышавшися.
— Жива. Петенька, жива, родненький. Отродясь не жила живехонькей.
— Ты смотри, мать, не подведи. На тебя теперь вся надежа. Ты теперь семьи кормилица.
— Не подведу, родной. Ты бы был здоров, а через тебя и мне здорово.
— Все бы ладно, мать, да свиней продать надобно, — рассудительно продолжил мужичок. — Корову оставим, без нее куды? а свиней не смогу. Мне на всех работах не справиться.
— Продадим, конечно, продадим, родной. Мне уж вскорости не до них станет, да и мясцо тебе придаст силушки.
Достал мужичок с подоконника тетрадку с карандашиком, почирикал, расслабился. «Лет, так думаю, через пять, Мань, на Канарах будем жить, припеваючи. В море синем плескаться, на песочке нежится. По-людски станем жить, как положено».
Не выдержал тут Иван, постучал для приличия по двери, вышел из-под вешалки. «Люди добрые, ничего не дивлюсь в последние дни. От терминаторов бежал, с бабой Ягой разговаривал, мимо русалок прошмыгнул, уцелел. Одного не пойму, что тут деется? Иль в стране что случилось страшное?»
«Дык программу сполняем государеву, — отвечал мужичок, ничуть не дивясь его появлению. — Детей нонче в государстве нет, так за каждого великие деньжища отваливают. Вот мы и стараемся. Ты на того, что на печи, не смотри, он у нас так — бесплатненький. От других доходы считать начнем».
«А как жить еще? — продолжил мужичок. — Ферму лишь открыл, налетели крючкотворы поганые, описали двор, да цыплят малых, да свинью записали брюхатую. И плати за всех, и бумаг строчи, столь бумаг в жизни своей не видывал. В общем, все как встарь: красные были — жить не давали, белые пришли — работать не дают. Некуда бедному крестьянину податься. Вот этими руками не могу на жизнь
