говорит она.
— Но тот план, что мы придумали, был отличным. Что с ним не так?
— Всё так, Дядюшка, кроме одного — он не идеален.
Она называет меня Дядюшкой. Я согласна на любые клички, какие она для меня придумывает, тем более теперь, когда она даёт мне эту передышку, эту паузу в своём убежище. Мне тридцать семь, ей тридцать шесть. Мы не лучшие подруги. Не приятельницы. Не любовницы — драм по части любви мне и так хватает из-за того Генри, фото которого стоит у меня на столе, ну или мне просто хочется считать их драмами. Не знаю, кто мы с Леной друг другу. Я бы никогда не сказала вслух такую глупость, но порой мне кажется, что мы что-то вроде космических сестёр, которых разделили в пространстве, чтобы слить с совершенно разными вселенными. Я очень люблю Лену.
Она останавливается у шланга на стене коттеджа, поворачивает кран и начинает одной рукой поливать кусты лаванды вокруг крыльца, другой рукой защищая нашу свёрнутую карту от брызг воды. Я с трепетом смотрю, как грациозно она всё это проделывает. Такая ловкая, такая бесстрашная. Её блестящие волосы до того чёрного цвета, что отливают голубизной.
— Дядюшка, только не говори, что мы вышли из Огненного кольца.
— Не вышли.
— Тогда почему ты так и торчишь у меня на крыльце? — Она вешает шланг на место и выключает воду. — Иди вари кофе. Ты не поверишь, что я придумала. Так будет гораздо лучше. И безопаснее. Ты проверила батарейки в этом фонарике?
— Да, Лена.
Она поднимается на крыльцо, я иду в коттедж, а она засыпает меня вопросами о дальнейших планах. На каждый из них я отвечаю — да, Лена. Когда я берусь за мини-кофемолку и пакет с цельными зёрнами, она подходит к залитому бетоном кухонной стойке, встав на цыпочки, разворачивает карту и прижимает углы гладкими жёлтыми камешками, найденными возле ручья у подножия горы. Всё это она проделывает непрерывными плавными движениями, словно небесная балерина, которая показывает пантомиму из повседневных действий простых смертных. Фея в натуральную величину, ангел из плоти и костей, хотя и склонный к жёсткой любви и красочным пошлостям.
Да, Лена и впрямь была балериной-вундеркиндом, пока в шестнадцать лет не велела своему менеджеру засунуть советы заболеть булимией, что, по его мнению, усилило бы приток зрителей на её выступления, в его «насквозь прогнившую закулисную задницу».
Кухня Лены находится сразу за входом в одноэтажный коттедж с высокими потолками. За стойкой, где она разглаживает карту изящными дугами, расположена гостиная, в которой стоит зелёный бархатный диван, на деревянном полу лежит сморщенный серый ковёр, на гигантской лежанке — немолодой гончий пёс Сыщик, и всё это патрулирует с видом лорда поместья огромный белый кот по имени Зефирная Морда, у которого, кажется, нет костей, он весь состоит из меха.
— Слезай оттуда, Морда, кретин ты эдакий, ты же не пантера, — воркует Лена, глядя, как он скользит по шкафам наверху. — Грета, ты проверила, что точно сложила в сумку все твои чёртовы запасные очки?
— Да, Лена.
— Не понимаю, почему ты не делаешь операцию или не носишь самые крутые очки на постоянной основе.
— Операцию я сделать не могу, потому что в обоих глазах у меня по катаракте рождественской ёлки, а в левом ещё и астигматизм, а те крутые очки — вообще заноза в заднице. Мне в них больно. Так что ношу их, лишь когда без них вообще никак. — У меня редкие, врождённые катаракты, и когда окулист — с которой я постоянно воюю, потому что она хочет видеть мой прогресс, но не видит, — осматривает мои глаза, она видит в моих радужных оболочках сплошные рождественские огни. Катаракты не болят и в моём случае доброкачественные, так говорит доктор. Но операцию мне делать нельзя.
— Контактные линзы?
— Прогрессивные контактные линзы? Нет уж. Эту боль я даже представлять не хочу.
— Самый крутой адвокат — и такой слабак, — поддразнивает она и поворачивается к Зефирной Морде, так и сидящему наверху. — Слезай оттуда, Зефирка. — Но он лишь таращится на неё, такой милый, такой невозмутимый, такой всемогущий там, на большой высоте. — Ну что же за идиот. — Она поворачивается ко мне. Я наполняю кастрюлю водой и запускаю «Мистера Кофе», вспоминаю эспрессо-машину ресторанного уровня в моём пентхаусе в Бостоне и думаю, что, несмотря на её инопланетную гладкость и идеальную обжарку зёрен, мне всё же больше нравится старый, издающий оглушающие звуки «Мистер Кофе» Лены.
Два года назад перейдя в «Котон & Коверкот», я быстро узнала, что все её сотрудники получают в подарок такую вот роскошную кофемашину. «Котон & Коверкот» относится к числу фирм из списка AmLaw 100, которые платят партнёрам семизначные суммы, а каждому юристу выдают фиксированную премию в сто тысяч не один, а два раза в год. Этот подход индустрия называет Двойной Данк. Вот почему, придя сюда после «Стокса & Крэйна», я чувствовала себя так, будто выиграла в лотерею.
Я скучаю по «Стоксу & Крэйну». Я совершила ужасную ошибку. И я буду скучать по «Мистеру Кофе» Лены и недолгой, но отличной возможности спрятаться здесь с ней.
— Я буду скучать по этому месту, Лена.
— Вот как? Хорошее убежище я тебе устроила?
— Лучшее в мире.
Она улыбается, и я улыбаюсь в ответ.
Сначала я думаю, что это просто бурлит старая кофемашина. Но Сыщик вдруг подскакивает и с громким лаем бежит к входной двери, которую мы оставили открытой. Половицы трясутся. Зэ Эм спрыгивает на пол, на сморщенный серый ковёр, оттуда — на кухонную стойку и в объятия Лены.
То, что сперва показалось мне свистом ветра, слишком монотонно и слишком громко, чтобы это могло быть порождением матери-природы.
Новый вихрь врывается в дверной проём, он тише, но настойчивее. Сыщик сходит с ума и как бешеный лает на беспилотник, зависший в проёме и направленный на моё лицо. Он дёргается в воздухе и останавливается напротив Лены.
Над домом раздаётся громкий, гулкий шум вертолета. Значит, произошло вот что: вертолёт выследил меня, и кто-то на борту отправил дрон для более тщательного осмотра. Меня нашли. Нас увидели вместе. Я подвергла мою милую Лену опасности. Разрушила её храм. Я готова умереть от стыда.
Наши глаза встречаются.
— Вот сучьи дети. Чёрта с два, — говорит она.
— Спускайся в комнату, — шепчу я, стоя спиной к дрону, чтобы тот, кто нас снимает, не мог прочитать это по моим губам.
Она кивает, крепко прижимает Зефирную Морду к груди, пытаясь успокоить, торопливо захлопывает дверь. Я задёргиваю штору
