Она не готова к этому. Она не прошла соответствующую подготовку, и нет никакой гарантии, что этот путь ей подходит…
Этта закрыла глаза, стиснув зубы, чтобы удержать обжигающие слезы, поднимающиеся в горле, за ресницами. Какое она имела право кричать на Элис? Как могла подумать, будто ее мнение точнее мнения Элис, признанной во всем мире, обучившей десятки профессиональных скрипачей?
Настоящий маленький ураган вины, гнева и отчаянья бушевал в животе, выворачивая наизнанку.
Как там говорил Пирс? Ты всегда выберешь игру вместо всего остального. Даже меня. Даже себя.
Этта даже не могла поспорить – она приняла решение с ним расстаться. Она так его любила, что сердце до сих пор сжималось от одного лишь воспоминания. Девушка скучала по легкомысленному головокружению, которое испытывала, крадучись в ночи, чтобы увидеться с ним, по тому, как безрассудно и удивительно чувствовала себя, когда позволяла себе сбежать ото всех своих правил.
Но через год после того, как они стали больше, чем друзьями, она заняла второе место на конкурсе, от которого – как и все остальные – ожидала победы. И вдруг походы в кино и на концерты, посиделки у него дома и встречи у школы стали казаться потерянными часами. Она начала считать их, задумываясь, позволила бы Элис дебютировать ей с оркестром раньше, если бы она посвятила эти драгоценные минуты репетициям. Девушка углубилась в музыку, отдалившись от Пирса, ото всего, кроме скрипки.
Она отмахнулась от него, ожидая, что они снова могут стать просто друзьями и учениками Элис. Единственным способом пережить расставание было сосредоточиться, не думать о том, что никто не звонит и не пишет, что она прогнала единственного друга.
Всего несколько недель спустя она наткнулась в Центральном парке на Пирса, целующего девушку из его школы. Этта крутанулась на каблуках, чтобы уйти, а потом побежала по тропинке, по которой только что пришла, так явственно разрываясь на куски, что не поднимала глаз, почти ожидая увидеть вываливающиеся кишки. Но вместо того, чтобы позволить себе заплакать, отправилась домой и репетировала шесть часов без перерыва.
А теперь даже Элис в нее не верила.
Она должна попросить у Гейл минуту, секунду, чтобы привести в порядок голову и сердце. Вместо этого, когда женщина появилась, треща по телефону, Этта поймала себя на том, что следует за ней, вступая в поток мягкого голубого света на сцене. На нее накатилась глухая волна аплодисментов.
Не урони, не урони, не урони…
Этта нашла свою отметку и воспользовалась минутой, чтобы просто изучить скрипку, повертев ее в руках, проскользив пальцами по изгибам. Ей хотелось утихомирить все вспенившееся в ней, пока она стояла в свете огней сцены; заморозить шипение недоумения и волнения, вспомнить вес и форму инструмента в руках.
Зал Грейс Рейни Роджерс музея Метрополитен был не самым роскошнейшим местом, где Этте когда-либо доводилось выступать. Даже в десятку не входил. Но был удобным и, что гораздо важнее, целиком принадлежал ей на несколько минут. Семь сотен лиц, скрытых тенями и отблесками огней высоко над головой, пульсировали голубым, напоминая ей океан с прогуливающимся по водной мостовой ветром.
Все это твое.
Аплодисменты стихли. Кто-то кашлянул. Кому-то пришла эсэмэска. Так и не погрузившись в спокойное глубокое сосредоточение, Этта почувствовала себя парящей на поверхности.
Просто играй.
Она нырнула в ларго, приостановившись только на успокаивающий вдох. Семьсот зрителей уставились на нее. Два такта, три такта…
Он наполз на нее медленно, просачиваясь сквозь сознание, словно свет, согревающий занавес. Сосредоточения хватило лишь на несколько секунд; звук, начавшийся шепотом, шипением радиопомех на заднем фоне музыки, внезапно взорвался резонирующим воплем. Криком.
Этта пробралась через несколько следующих нот, глаза неистово искали кабину техника, чтобы получить знак, останавливаться ли ей или продолжать. Зрители по-прежнему глазели на нее снизу вверх, словно ничего не слышали…
Этот звук был не из тех, что мог бы воспроизвести человек, не надорвав инструмент.
Мне остановиться? Начать сначала?
Она скрестила струны и смазала следующие три ноты, и ее пронзило беспокойство. Почему никто ничего не делает с этим звуком – с визгливым резонансом. Он врезался в ее барабанные перепонки, перетягивая внимание. Все тело Этты, казалось, свело судорогой, из-за подступающей тошноты над верхней губой выступили бисеринки пота. Словно… словно кто-то водил ножом по задней части ее черепа.
Воздух завибрировал вокруг нее.
«Остановите, – подумала она в отчаянии, – остановите это».
Я испортила…
Элис была права…
Этта не подозревала, что вообще перестала играть, пока на краю сцены не появилась Гейл с белым лицом и широко раскрытыми глазами. Прижав лицо к руке, Этта попыталась перевести дыхание, перебарывая ощущение, что легкие сжались. Она не могла смотреть за зрителей. Не могла искать глазами Элис или маму, наверняка в ужасе наблюдающих за ней.
Тошнотворная волна унижения захлестнула грудь, шею, лицо, и впервые за почти пятнадцать лет выступлений Этта повернулась и убежала со сцены.
Преследуемая звуком, изгнавшим ее.
– В чем дело? – спросила Гейл. – Этта? Ты в порядке?
– Резонанс, – пробормотала она, почти не слыша себя. – Резонанс…
Мишель, куратор, проворно выдернула Антониуса из ее рук, прежде чем она его выронила.
– Никакого резонанса, – проговорила Гейл. – Позволь мне предложить тебе стакан воды… и найдем тебе местечко…
Это неправильно. Взгляд Этты метнулся вокруг, ища лица других скрипачей. Они бы услышали…
Только они явно ничего не слышали. Звук резонанса и собственное колотящееся сердце заполняли молчание скрипачей, встречавших ее взгляд пустыми лицами.
Я не сошла с ума, не сошла…
Этта сделала шаг назад, чувствуя себя зажатой в ловушке между их жалостью и стеной звука, волнами обрушивающегося на ее спину. Паника всколыхнула в горле обжигающую желчь.
– Идите! – лихорадочно сказала Гейл одному из пожилых мужчин. – Да выходите же!
– Я позабочусь о ней.
Темноволосая девушка, София, вышла из зеленой комнаты, протягивая к Этте руку. Она не представляла, как нетвердо стоит на ногах, пока Гейл не отпустила ее, и ей не пришлось опереться на незнакомку, бывшую на целую голову ниже нее.
– Я… я в порядке… – пошатываясь, пробормотала Этта.
– Нет, не в порядке, – возразила София. – Я тоже его слышу. Пойдем!
Самым простым объяснением было то, что она сломалась, поддалась волнению и страху, но… кто-то тоже это слышал.
Для нее, как и для Этты, звук тоже был живым и настоящим, и девушка чуть успокоилась: она провалилась не из-за старого страха перед публикой, наложившегося на недоверие Элис.
Этта подумала, всего на мгновение, что расплачется от облегчения.
Звук перемещался, словно обжигающие ножи под ее кожей, пока София ловко тащила их через темное закулисье и боковой выход, который вывел их прямо в тихий полумрак музея, ко входу в Египетский зал.
«Подожди, – хотела сказать Этта, но рот, казалось, не поспевал за мыслями. – Куда мы идем?»
– Он идет оттуда, – дергая ее вперед, сказала София.
Этта сделала шаг в сторону Египетского зала, и звук стал интенсивнее, завибрировал сильнее, словно она крутила ручки настройки радио, пока не поймала сигнал. Еще один шаг, и звук снова повысился до неистовства.
Как будто заволновался, что она обратила внимание.
Как будто хочет, чтобы я его нашла.
– Что это? – спросила она, слыша, что ее голос дрожит. – Почему больше никто не слышит?
– Так давай выясним… Этта, верно? Пошли!
В темноте Метрополитен казался другим, сменившим кожу. Без привычной толкотни посетителей, забивающих коридоры, даже тихий звук казался громче. Тяжелое дыхание. Шлепанье обуви. Вокруг ее ног и лодыжек обвивался холодный воздух.
«Где? – думала она. – Где ты?»
Что ты такое?
Они шли под пристальными взглядами фараонов. Днем, в рабочие часы музея, эти комнаты излучали золотистый свет, как прогретый солнцем камень. Но даже кремовые стены и известняковые врата теперь оказались в тени, их бороздки углубились. Раскрашенные лица саркофагов и богов с головами зверей казались резче, насмешливей, когда девушки петляли между экспонатами.
Перед ней, выбеленный прожекторами, стоял храм Дендур. Массивная стена из окон, а дальше – темнота. Не там.
София потащила ее мимо бассейнов с чистой водой возле храма, и они побежали мимо статуй древних царей, мимо ворот и здания храма, через маленький сувенирный магазинчик, соединяющий эту секцию музея с Американским крылом. Ни экскурсоводов, ни охранников, ни рамок металлоискателей; не было ничего и никого, что могло бы их остановить.
