— с тех пор как умерла его жена — живёт один, с Рэнди Барнеттом, не имеет друзей и ведёт себя как настоящий отшельник.
— А что там был за идиотский случай — в том месяце?
— Он с ног сбился, вытаскивая Рэнди из тюрьмы, после того как сам же туда его и засадил.
— Я об этом не знал, — признался я. — А что произошло?
— Пару лет назад Рэнди стащил у него деньги. Примерно три сотни долларов. Он заявил потом, что поступил так потому, что то были его процентные отчисления за какую-то работу, в которой он помогал Эмори, но, как бы то ни было, кража была налицо. Эмори поднял хай, подал заявление и засадил Рэнди в тюрьму; Рэнди мог просидеть от трёх до пяти лет. Однако стоило Рэнди оказаться за решёткой, как Эмори переменил намерение и развил деятельность с целью добиться его выхода на свободу. Потратил триста долларов, не меньше. Шесть месяцев только этим и занимался, вытащил-таки и вновь нанял на работу.
Я подождал, не скажет ли Паркинсон чего-нибудь ещё, но продолжения не последовало. Тот просто пялился на меня, словно бы чего-то ожидая, а потому я проговорил:
— Ну и что тут идиотского? Злость выдохлась, настроение сменилось. Карты ему в руки.
Паркинсон посмотрел на меня так, как будто бы я вздумал пооригинальничать, но я взирал на него как ни в чём не бывало. Хотя смотреть особо было не на что. Лет тридцать-тридцать пять, длинное лошадиное лицо и песочного цвета волосы, некоторым образом заставляющие вспомнить о конской гриве, несмотря даже на то, что были расчётливо подстрижены. А к лошадям я никогда не питал особой любви.
Но тут я вспомнил, что выяснил только об одном из двух заявленных обстоятельств помрачения рассудка Стивена Эмори, а потому спросил Паркинсона, каково второе.
— Ну, это… А его межпланетное радио!
— И что с этим радио?
— Что с радио? — Вновь он одарил меня таким взглядом, как будто я, вместе со Стивеном Эмори, не совсем ещё очухался, только-только сбежав под крышу от проливного дождя. Он-то начал сплетничать со мною как с равным! И всё же Паркинсон на минуту задумался.
— Ну… если кто-то утверждает, что поймал в радиоприёмнике Марс…
— А он это утверждает? — полюбопытствовал я. — Насколько я понял, Эмори принял направленные сигналы, косо идущие откуда-то сверху; но ведь они могли быть посланы из не столь удалённого места, отразиться от слоя Хевисайда и попасть на его антенну именно под таким углом. По существу, если они приходят всякий раз под одним и тем же углом, то это доказывает, что они не имеют инопланетного происхождения: планеты по отношению к Земле не остаются неподвижными.
— Он тоже так утверждает. А почему тогда вчера он появился в городе, чтобы купить небесную сферу, и взял в библиотеке книги по астрономии?
— Да ну?
— Вот как! Три магазина обошёл, понимаете? — а также поспрашивал на складе «Клотца», что у них есть по астрономии. Ничего он нигде не купил; у них была всего одна книга и не та, что ему нужна, но в библиотеке нашлось пять книг, три из которых он взял на абонемент. Не говорит ли это о том, что его сигналы не отражались ни от какого слоя?
— Это было вчера? — спросил я. Мне пришло в голову, что письмо к Жюстине Хаберман, раз она получила его вчера утром, было написано позавчера, в понедельник.
— Да, это было вчера.
Я вынул сигарету и, думая о своём, раскурил её. Вид у Паркинсона был такой, словно он готов был в любую секунду заржать.
— Вот вы упомянули Марс, — проговорил я. — Это — так, навскидку, либо сам Эмори упоминал его? Ведь даже если вещание шло откуда-то извне, оно могло быть и с Венеры, и с Сатурна — или с Проксимы Центавра, если на то пошло.
Паркинсон вновь с таинственным видом перегнулся через стойку.
— Нет, Эмори не называл Марса. Но говорил ли он вам, что это были за сигналы?
— Нет. Я с ним ещё не разговаривал.
— Так вот: то были щелчки, короткие импульсы. Всякий раз, как он их принимал — по четыре раза.
— И что? — спросил я.
— Не понимаете? По четыре раза. А Марс ведь четвёртая планета. Допустим, что Марс обитаем, и его обитатели пытаются послать нам сигнал; так разве не таков будет самый простейший сигнал, который они пошлют? Для того, чтобы мы сразу распознали, откуда он пришёл к нам?
Я проговорил, весьма осторожно:
— Звучит здраво. Но это ваша мысль, или мысль Эмори?
— Моя, — с гордостью отвечал Паркинсон.
Далее у меня было целых десять секунд, чтобы сообразить, что на это ответить. Ответ вышел не блестящий. Вот какой:
— О! Что ж, спасибо.
Произнёс я это и пошёл из вестибюля на улицу.
Тремонт — городок, расположенный вдоль главной улицы; его деловой район занимает пять кварталов продольно. Я прошагал их все в западном направлении, пока впереди не показался частный сектор; тогда я пересёк улицу и двинулся обратно — на восток по другой стороне, имея у себя за спиной заходящее солнце, а впереди — собственную всё удлиняющуюся тень.
Специально я ничего не искал, просто нужно было получить чувство места. Не то чтобы это всерьёз могло что-то значить, но мне не хотелось, чтобы после разговора с этим секретарём Торговой палаты у меня сложилось какое-то предвзятое мнение.
Я миновал редакцию газеты «Тремонтский представитель» и отметил про себя, ради возможных нужд, её месторасположение.
Несколькими дверями далее я увидел вывеску, извещавшую, что здесь находится публичная библиотека. Её я тоже не искал специально, но у меня появилась одна мысль, и я завернул туда.
Почти сразу же за дверью я наткнулся на столик библиотекаря, за которым сидела молодая девушка. Было там, конечно, кое-что и помимо неё — полки с книгами, тучная женщина, читающая за одним из столов, двое детей у полок поодаль, но всё, что я заметил, едва успев войти, так это ту девушку за столом библиотекаря.
Не могу сказать определённо, что в ней было такого. Миловидна, но таких я и раньше встречал. Волосы, чёрные словно пиковый туз, и молочно-белая кожа, даже белее молока по контрасту с гагатом волос. Простое платье из крашеной пряжи в клетку, но сидело оно каким-то таким образом, что у вас не оставалось сомнений: под ним — нечто божественное. Возраст ей можно было приписать любой в промежутке от восемнадцати до двадцати пяти. В общем, не знаю, что в
