Чем ближе надвигалась старость, тем чаще Елизавета Никитична задумывалась над тем, как устроить свою жизнь. Старость ее была обеспечена. Но о будущем она думала с горькой тревогой.
Ей не хотелось уходить из армии, от молодежи, которая ее окружала, от всех забот и трудностей, от летчиков, которые редко болели, но любили заходить к ней в кабинет и беседовать обо всем на свете, но чаще всего, как с опытным в житейских делах другом, — о своих семейных неурядицах. Там было ее место, там она была нужна. Но силы уходят, и с этим ничего не поделаешь. Вот уже и пенсию она выслужила. Какое неприятное, старческое слово — пенсия!.. Ей запомнился последний день службы.
В штабе она спокойно и неторопливо расписалась под приказом о демобилизации. Потом закончила сдачу дел новому, недавно присланному врачу и привычно, не заглядывая в зеркало, надела шинель и шапку.
Домой шла пешком: погода хорошая, а спешить некуда. Но, придя к себе в комнату, вдруг почувствовала головокружение, слабость, страшную усталость и прилегла на койку. Часы на стене показывали два — она вспомнила, что это время командирских занятий, поднялась с постели, надела на себя полевую сумку и поняла: это теперь уже ее не касается. И это прошло… Старость.
…За окном вспыхнули уличные фонари. Яркими светлыми пятнами мерцали окна. Из-за стены доносилась музыка.
— Как вы прожили все эти годы, Елизавета Никитична? — спросил Андрей.
Она ответила не сразу, собираясь с мыслями.
— Да как?.. Все время здесь, в Москве… В самые трудные дни наш госпиталь оставался на месте. Года два я жила там, при госпитале. И от того, что была всегда занята, было легче. В свободные минуты прибегала домой, чтобы посмотреть, нет ли писем в почтовом ящике. Но писем не было…
— В декабре и январе мы были в больших боях…
— Но я-то этого не знала. Я думала, что вы, мои мальчики, уже погибли. Старалась прогнать от себя эту мысль. Не могла с ней жить… Однажды ночью я проходила по палате тяжелораненых. Вдруг кто-то позвал: «Мама, мама!..» Я бросилась к той койке, на которой лежал раненый, — ну тот, что позвал меня. Он бредил. Нет, это был не Мишенька. Помню, я не удержалась и заплакала здесь же, у его кровати. К счастью, никто не видел моих слез. Врачу нельзя плакать при больных!..
Елизавета Никитична помолчала, потом с благодарностью положила свою руку на руку Андрея.
— Спасибо тебе, Андрей. Ты так поддержал меня своими письмами… Только, когда я уже точно узнала, что Мишеньки нет, — мне не захотелось жить. К чему, если нет сына, которого я растила, рядом с которым мечтала провести свою старость? В эти дни я спасла жизнь одному лейтенанту. Он погибал от голода. Осколок гранаты пробил ему желудок. Я сделала сложную операцию, и он стал поправляться. У лейтенанта на Украине погибла семья, но он не хотел умирать. Он умолял: «Доктор, вылечите, я еще пригожусь!..» И тогда я подумала, Андрей, что и мне пока нельзя умирать, раз я еще могу пригодиться… Ну, а теперь я вышла на покой…
— Пора вам и отдохнуть, — сказал Андрей.
— Нет, не о такой старости я мечтала… Я ужилась бы с любой невесткой. Нянчила бы своих маленьких внучат.
Она прижала к глазам платок и беззвучно заплакала. Плечи ее вздрагивали.
— Елизавета Никитична, дорогая, не плачьте. Я всегда буду с вами, — горячо сказал Андрей.
В кармане его гимнастерки лежал маленький тугой сверточек. Андрей вынул его и бережно развернул. Сверкнула кроваво-красная эмаль.
— Вот орден Михаила…
Елизавета Никитична быстрым движением положила орден перед собой.
— Спасибо, — сказала она. — Спасибо, что ты сохранил его, Андрей. — Она разглядывала орден так пристально, словно он был совсем иным, чем тот, который носила она сама. — Как же он попал к тебе?
— Михаил отдал его, когда мы прощались.
— Перед смертью?
— Нет, когда я уходил.
— Ты уходил, а он оставался? — быстро спросила она и пристально посмотрела на Андрея.
Андрей ответил не сразу: разговор начался, сделан первый шаг.
— Может быть, мы потом поговорим? — тихо спросил он.
— Нет, нет, — настойчиво сказала она. — Я хочу знать…
— Да, Михаил оставался, — сказал он. — Это было тогда, когда мы после сильных боев под Новгородом попали в окружение. Командир полка и начальник штаба были убиты, я стал во главе всей группы.
— Михаил был с тобой?
— Да. Я все время поддерживал связь с ним. Но он находился при своей роте. Потом…
— Что было потом?
— Немцы сжимали кольцо. Вы понимаете, Елизавета Никитична, что с нами было? В кольце с каждым часом все больше убитых и раненых. Наконец, на триста боеспособных оказались сто истекающих кровью людей. Офицеров осталось всего семь человек. Нужно было выбирать между смертью и возможным спасением, если удастся прорваться через кольцо. Мы долго искали место… Михаил держался хорошо. Он все время писал мне, что нужно прорываться, — Андрей взглянул в лицо Елизаветы Никитичны — она напряженно смотрела на него, вслушиваясь в каждое слово.
— Мишенька не боялся? — переспросила она.
— Нет, может быть, он и боялся, как все, кому грозит смерть, но он оставался командиром. И никто из его солдат не побежал.
Елизавета Никитична вздохнула и откинулась на спинку стула. Андрей продолжал:
— Решено было ночью сбить боевое охранение немцев и по болоту выйти к своим. Это был риск! Немцы могли нас утопить в трясине. Но смерть все равно была неизбежна, и мы решили идти… Я сказал, Елизавета Никитична, что оставалось семеро командиров. К тому времени, когда начали осуществлять прорыв, трое из них были уже ранены. И раненых бойцов тоже стало, конечно, больше. Раненые усложняли положение, но бросить их мы не могли. Тогда решили: нужно оставить заслон, который бы отбивался от немцев, пока основной отряд, неся раненых, будет пробираться к своим. Я не хотел никого назначать. Вызвалось больше сотни бойцов, а командиры — все до одного. Оставили пятьдесят солдат. Командовать ими хотел сам, но офицеры запротестовали: я должен был командовать основным отрядом. Тогда я спросил — кто же останется? Опять вызвались все. Одним словом выбирать командира заслона пришлось мне самому.
— И ты… — кровь отлила от ее лица и она сжала руку Андрея. — Ты выбрал Михаила?
Андрей молчал.
— Ну, отвечай же!.. Ты выбрал его?
— Да, его, — с трудом ответил Андрей.
Она отпрянула, и некоторое время сидела, опустив голову, закрыв глаза. Когда же она опять взглянула на Андрея, взгляд был чужой и враждебный. — И ты выбрал его, зная, что обрекаешь на смерть?
— Да, — ответил он. — Надежды на спасение почти не было. На них должен был обрушиться весь огонь немцев.
Она протянула к нему руки:
— Но почему же именно его? Почему не другого? Он был твоим лучшим другом!..
— Я верил в него… Я знал, что он выстоит!… Наш отряд пробился… Мы шли трое суток, вывели раненых… Из группы Михаила спасся только один боец. Он рассказал мне о его смерти.
Наступило мучительно долгое молчание.
— Неужели нельзя было поступить иначе? — наконец спросила она.
— Нет, Елизавета Никитична, другого выхода не было…
Она глядела мимо Андрея, куда-то в окно неподвижным, отчужденным взглядом.
Ну, вот — он и сказал ей все.
Андрей поднялся.
— Я пойду, Елизавета Никитична…
И медлил, ждал, может быть, она удержит его. Но Елизавета Никитична тяжело поднялась и вышла в коридор. Хлопнула дверь. Очевидно, ушла к соседям.
2С того вечера прошло много дней, но Андрей не мог решиться вновь пойти к Елизавете Никитичне, несмотря на то, что стремился к ней и понимал, что должен, не имеет права не пойти…
И вот в конце января, проходя Никитскими воротами, он, неожиданно для самого себя, свернул за угол, на Малую Бронную.
Было морозно. Деревья оделись инеем и блестели пронзительными искрами в рассеянном свете фонарей.
Дверь отворила соседка Елизаветы Никитичны, полная женщина с круглым, добрым лицом. Рукава ее платья были закатаны по локоть и руки белы от прилипшей к ним муки. Она, видимо, кого-то ждала, потому что, увидев Андрея, разочарованно кивнула ему и устремилась на кухню.
Дверь комнаты Елизаветы Никитичны была закрыта. Казалось, за ней никого нет. Андрей тихо постучал. Он не расслышал, что ему ответили, но все же вошел.
Елизавета Никитична писала, сидя за столом. Она, как и в прошлый раз, была в военном кителе с погонами. Но как постарела она за это недолгое время! Маленькая седенькая старушка смотрела на него поверх очков в металлической оправе, которые придерживала рукой.
— Я не помешал вам, Елизавета Никитична? — спросил Андрей стоя в дверях и испытывая мучительное волнение. — Я на одну минуточку… Шел, вот, мимо… решил навестить…
— Как поживаешь? — спросила Елизавета Никитична, не приглашая его входить. Она отложила в сторону перо, сняла очки и вложила их в порыжевший кожаный футляр.
