Однако учитель будто бы и не заметил нашего смущения.
— Завтра родительское собрание, — сказал он. — Придут ваши папы и мамы узнать, как вы учитесь. Уборка — тоже учёба. Они будут рады, когда увидят такой опрятный класс.
И учитель нарисовал на доске красным мелом пятёрку.
Когда он ушёл, мы принялись мыть класс заново. И я вернулся домой позже обычного.
— У нас была большая уборка, — сказал я.
— И у нас дома скоро будет большая уборка, — напомнила мама.
— Когда?
— В следующее воскресенье. Если погода будет хорошая…
— Я помогу тебе. Я умею мыть пол.
— Молодец! А как вы моете пол в школе?
— Девчонки макают тряпки в ведро, выжимают их и бросают нам.
— Бросают тряпки?
— Ну да. Это очень интересно. Они их с лестницы кидают, а мы ловим. Трём пол и швыряем им обратно.
— Вот хорошо! Теперь я тоже буду мочить тряпку, выжимать и кидать вам с папой, а вы будете мыть! — обрадовалась мама.
На другой день мама пошла на собрание в школу. Вернувшись домой, она сказала:
— Я спросила учителя, правда ли, что наш малыш и другие дети перебрасываются во время уборки грязными тряпками. Оказалось — правда. Учитель сказал, что дети очень забавно убираются.
— Кидают друг в друга щётки и вёдра? — спросил папа.
— Да нет! Просто каждый делает это по-своему.
— А, ты вот о чём.
«Интересно!» — подумал я. И мне захотелось послушать, что сказал маме учитель.
— Учитель говорит, что одни особенно старательно вытирают доску, другие — стол учителя. Наверно, поэтому не напасёшься тряпок для доски, а стол учителя совсем облез. А есть любители передвигать парты в классе: то вперёд двигают, то назад — выравнивают ряды. Один малыш дышит всё время на стекло и трёт без конца одно и то же окно. А некоторые моют пол мокрой тряпкой кругами. И если наблюдать во время уборки за детьми, можно понять их характер и как им живётся дома.
— В самом деле! — сказал папа.
— Но учитель говорит, что он сам затрудняется сказать, как детям лучше всего убирать класс. Те дети, которых дома приучают к чистоте, очень старательны, всё делают аккуратно, но уборка не доставляет им радости. Поэтому учитель думает, что нужно позволить детям наводить порядок, как им вздумается.
— В самом деле! — опять сказал папа. — Ну ладно, погляжу-ка я, как вы будете работать в воскресенье.
— А мне и глядеть не надо. Я и так знаю, как ты будешь прибираться, — заметила мама. — Ты ведь не знаешь разницы между «прибрать» и «разбросать».
— Вот уж неправда! Ты всё твердишь: «Прибери! Прибери!» Но прибрать это не значит упрятать на веки вечные.
— А что это «упрятать на веки вечные»? — спросил я.
— А так запрятать вещь, что никогда и не найдёшь — будто она умерла, — объяснил папа.
— Малышу совершенно непонятно твоё объяснение, — возмутилась мама. — Прибирать, малыш, это значит содержать всё так, как было вначале.
— Как вначале?
— Ну да. Как было с самого начала.
— Вот ты, мама, говоришь совершенно непонятно, — сказал папа.
— Как бы тебе объяснить, малыш? Ну, например, я купила кастрюлю. Эта кастрюля всегда должна быть как новая, — уточнила мама.
— А я против. К чему тогда вещи? Слишком прибранный дом — не дом, — возразил папа.
— Опять поехали в страну Что-хочу-то-и-делаю, — рассердилась мама.
— Ага! Я и забыл. Расскажи, что было дальше, — попросил я, взбираясь на папины колени.
СТРАННЫЙ МИР
Стоит мне взобраться на папины колени, как мы оказываемся с ним в волшебной повозке и отправляемся в страну Что-хочу-то-и-делаю.
Но сегодня папа сказал:
— Не всегда, малыш, удаётся попасть туда.
— Но ты обещал вчера рассказать дальше.
— Сегодня я был очень занят на работе и не придумал продолжения.
— Вот как! Оказывается, папа сочиняет свои сказки на работе! — удивилась мама.
— Ну да, в обеденный перерыв. У меня есть привычка выкурить после еды сигарету. Я устраиваюсь поудобнее на стуле и минут пятнадцать молча разглядываю потолок.
— А зачем? — спросил я. — Там что-нибудь есть?
— На потолке только белые плафоны с лампочками. Их много, целая вереница. Когда я рассеянно гляжу на них, душа моя успокаивается, затихает. В комнате полно людей, они разговаривают и занимаются всякими делами, а я гляжу в потолок, и мне начинает казаться, что в комнате никого нет. Тогда я вижу на плафонах тени человечков. Они мелькают, как в чёрно-белом кино. И эти тени…
— Что ещё за тени? — спросила мама.
— Да ничего особенного. Мне кажется, что на плафонах отражается какой-то диковинный мир.
— Какой такой мир? — спросил я.
— Не тот, в котором мы с тобой живём, малыш, а совсем другой, странный мир.
— Он отражается на плафонах, а где он на самом деле?
— Не знаю… Однако мне представляется, что причудливые тени этого странного мира отражаются на плафонах.
— Что-то тебя совсем не понять, — сказала мама. — А ты, малыш, понимаешь?
— Нет. Но всё равно интересно.
— Как может быть интересным то, что непонятно? — удивилась мама.
— Неправда. И непонятное может быть интересным, — возразил папа.
— Нет, нет. Наслушаешься таких рассказов и вправду в какую-нибудь чудную страну попадёшь.
— Ну и что же! Побудешь там немного и вернёшься как ни в чём не бывало.
— Поехали! — сказал я, уселся на папины колени и свистнул.
— Поехали! — подхватил папа и затарахтел — это «возок» загрохотал колёсами по дороге, — но рассказывать он ничего не стал.
ХУДОЖНИК, РИСУЮЩИЙ ТРЯПКОЙ
Когда папа бывает занят, мы с ним не ездим в страну Что-хочу-то-и-делаю: нехорошо приставать к человеку, когда ему некогда.
Но утром, в воскресенье, после того как мы с папой вымыли пол в коридоре, он сказал:
— А теперь можно отправиться в страну Что-хочу-то-и-делаю.
— Ура! — закричал я, бросил тряпку и уселся папе на колени.
— Перед нами большой луг, — сказал папа.
— Мы едем по той же дороге?
— Да, фруктовая лавка осталась далеко позади. А наш конь скачет по зелёному лугу.
— И что ты видишь, папа?
— Я вижу двух людей.
— Каких?
— Мужчину и женщину.
— Что за люди?
— Мужчина, как будто художник… Он рисует женщину, которая сидит на траве. Какой же он оборванный! Волосы растрёпаны, одежда измазана краской, в ящике краски все перемешались, и к тому же рисует он не кистью, а тряпкой и не на холсте, а на стекле.
— Вот чудак!
— Да, чудной художник. И малюет он что-то невразумительное.
— А что?
— Ты сам спроси, малыш. Я буду художником.
— Ну ладно, спрошу. Послушайте, господин художник!
— Чего тебе? — буркнул папа, как настоящий художник, которому мешают работать.
— Что вы рисуете?
— Ты что, не видишь?
— Нет, я не понимаю картин, нарисованных тряпкой на стекле.
— А разве ты не рисовал мокрой тряпкой по стеклу, когда убирал класс?
— Нет.
— А я рисовал. Сначала я выводил кружочки и треугольники, а потом мне захотелось изображать картины на стекле. Они мне нравятся больше, чем обычные холсты. Теперь я стал знаменитым художником в стране Что-хочу-то-и-делаю.
— А что, в этой стране все рисуют тряпками?
— Нет. Не все. Есть художники, которые корябают ногтем на стенах или куском угля на чужих заборах. А некоторые вырезают ножом разные картины на партах. На стекле лучше всего изображать пейзаж страны Что-хочу-то-и-делаю. Вот взгляни, какой красивый пейзаж я нарисовал. Хочешь, я возьму тебя в ученики?
— Нет уж, извините! Я не стану вашим учеником. Настоящие художники тряпками не рисуют…
— Ах так! Тогда на этом мы кончаем рассказ про художника из страны Что-хочу-то-и-делаю, — сказал папа.
— Нет, папа. Ты не можешь остановиться на этом месте.
— Почему?
— Художник-то был не один! Ты же сказал, что на лугу сидела женщина.
— А! Я и забыл…
— Ты не рассказал о ней.
— Это была жена художника.
— А как её звали?
— Звали?
— Как её имя?
— Её имя… Ах да! Её зовут Одна-Одинёшенька.
— Ну вот! Опять Одна-Одинёшенька.
— Да, в стране Что-хочу-то-и-делаю всех зовут этим именем.
— И художника?
— И его.
— Мне не нравится, что они все Одни-Одинёшеньки.
— Ничего не поделаешь.
— А чем занимается жена художника?
— Просто сидит молча.
— Почему?
— Не знаю. На лугу в стране Что-хочу-то-и-делаю кое-где молча сидят такие вот одинокие люди.
— Зачем?
— Да как тебе сказать… — Папа задумался, подперев рукой подбородок. — А, вспомнил! Когда они были школьниками, они не прибирались, как все, в классе. Возьмёт такой ребёнок лепесток цветка, который упал около вазы на книжном шкафу, распрямит его на ладони и смотрит, смотрит, поднимет другой, распрямит и смотрит…
