– Я раньше жил в этом доме, в пятом подъезде. Алик меня зовут. Вот оказался рядом и надумал зайти, Катю проведать.
– В пятом подъезде? Уж не Федоровых ли сын?.. Как же, помню ваших родителей, мир их праху. А с папашей вашим мы иногда во дворе сражались в шахматы, черными он любил сицилианскую защиту разыгрывать… Да вы заходите, заходите.
На Никитине был свитер с протертыми на локтях рукавами; ширинка на брюках по стариковской забывчивости не застегнута. В комнате, куда они вошли, Алику прежде всего бросился в глаза желтый кожаный диван. Их с Катюхой диван.
– А Катя дома? Она с вами живет?
– Катенька на работу с утра пошла. Работа у нее тяжелая – в детдоме для дефективных детишек. Сутки работает, потом двое суток дома. Если вы сумеете к нам завтра заглянуть, Катенька будет рада… Нет, нет, вы садитесь. Несколько минуток для старика найдете? Я ведь теперь на пенсии – мне интересно со свежим человеком пообщаться, обсудить текущий момент. Меня сейчас такая мысль заботит…
Дверь тихо отворилась, и вошла Елена Петровна. Неровно застегнутые пуговицы на халатике. Из-под него высовывается длинный подол ночной рубашки.
– Леночка, тебе чего-нибудь надо? – озабоченно обернулся к ней Никитин.
Елена Петровна смотрела прямо перед собой. Не отвечая, она прошла мимо Никитина, постояла немного у противоположной стены, уставившись на нее безжизненным взглядом, потом повернулась и так же молча вышла из комнаты.
– Вас, кажется, Алик зовут?.. Не обращайте внимания, Алик. Это у Леночки болезнь такая – Альцгеймер называется. Недавно читал, что Рейган, бывший американский президент, тоже эту болезнь имеет. Тот хотя бы по заслугам ее получил – матерым поджигателем войны был. А за что Леночка страдает? Память совсем потеряла, даже нас с Катенькой не признает. Если не покормим, то и не попросит. И одеть ее надо, и раздеть, и, извините, в туалет отвести…
Никитин торопливо подошел к столу. На столе – ворох газет. Томик в синем коленкоровом переплете, на обложке большими буквами оттиснуто: Ленин. Еще один синий томик лежит раскрытым – карандашные линии по краю страницы помечают особо важные взлеты нетленной мысли.
– Так вот, уважаемый Алик, я хотел бы вернуться к теме нашей беседы. Посудите сами – сколько десятков лет партия большевиков рубила головы этой гидре национализма. И все-таки недоработали данный вопрос. Как же быстро национализм развалил на части такую великую страну! И обратите внимание: в результате на Украине, в Грузии, Азербайджане, Казахстане у руля оказались бывшие руководители местных компартий. Право слово, оборотни. Никаких принципов или идеалов. Лишь бы до власти дорваться.
– Верные ученики своего учителя, – Алик кивнул в сторону письменного стола, где лежали томики Ленина. – Вспомните его крылатую фразу в октябре семнадцатого: «Главный вопрос – это вопрос власти».
– Ах, Алик, не улавливаете вы принципиального различия. Ильичу нужна была власть, чтобы повести народ к счастью. А у этих – власть самоцелью является. Возьмите, к примеру, нашего нынешнего президента. Как торопливо и радостно он подписал в Беловежской пуще документик о развале Союза. И все это с единственной шкурной целью – выбить поскорее шатающийся стул из-под Горбачева. Разве российский президент о России в тот момент думал?
– Извините, Иван Иванович, что перебиваю, – ответил Алик, с удивлением замечая, что заводится. – Большевики вообще никогда о России не думали. Вспомните Никиту, этого шута на троне, – как он в одночасье Крым подарил Украине. А Крым-то Потемкин с Суворовым у турок добывали, он к Украине никогда никакого отношения не имел. Согласны?
– Двадцать третий съезд партии осудил волюнтаристские ошибки Хрущева.
– Это верно – осудил. А подарочек незаконный в чужих руках остался. И разве это единственный случай, когда большевики Россию по живому резали?.. Вот Катя мне рассказывала когда-то про деда своего, вашего покойного батюшку. Яркая, к слову сказать, биография.
– Да. Мой отец еще в студенческие годы примкнул к революционному движению, сидел в царских тюрьмах… Потом и в наших тюрьмах довелось… Но ведь партия разобралась, осудила культ личности. Моего отца реабилитировали… посмертно.
– Хороша партия, которая самозабвенно лижет пятки очередному «фюреру», а когда тот повержен, так же самозабвенно его разоблачает. Впрочем, я не о том. Батюшка ваш университет кончал в Одессе?
– Да. Еще до революции.
– А как тот университет назывался?
– Одесский?.. Нет, не припомню.
– Так вот, Иван Иванович, он назывался: Новороссийский. Новороссией именовались территории вдоль черноморского побережья – нынешние Одесская, Николаевская, Херсонская области. Эти территории к Малороссии, как тогда Украину называли, тоже никакого отношения не имели, никакие малороссы там не жили. Новороссию опять же у турок русские солдатики отвоевывали. А когда Екатерина раздавала земли в новых краях своим приближенным, те своих русских крепостных туда переселяли. И кто же Новороссию подарил Украине? Опять-таки большевики во главе с незабвенным Ильичом. Он, наверное, еще и похихикивал по обыкновению. Мол, чего там мелочиться – переложим добро из одного кармана в другой. Мол, карманы-то все равно наши… А теперь про эти территории никто и не заикается – исконными украинскими землями стали!
Дверь в комнату отворилась, снова вошла Елена Петровна, остановилась у порога. Разгоряченный разговором, Алик вскочил со стула, быстро подошел к ней.
– Елена Петровна, дорогая, это я – Алик… Помните меня?
Он хотел, было, взять ее руку, погладить, но не решился. В широко открытых глазах – зеленых, как у Катюхи, – что-то шевельнулось на мгновение. Может, все-таки узнала? Или это только показалось? Елена Петровна молча повернулась и вышла. Алик проводил глазами ее согнутую спину, удаляющуюся по коридору, – старенький халатик, из-под низу ночная рубашка, на отечных ногах стоптанные домашние тапочки.
– Иван Иванович, уж вы меня извините за горячность, пожалуйста. Я ведь и ваши переживания прекрасно понимаю… Если разрешите, я завтра зайду, чтобы Катю повидать… Не серчайте, Бога ради!
Торопливо шагая по ступенькам вниз, к выходу из подъезда, Алик мысленно отчитывал себя: «Нашел, с кем дискуссии разводить! У старика и так все прошлое в развалинах. Как себе самому признаться, что жизнь прожил, молясь не Богу – дьяволу… А Катюху я завтра увижу».
Возле метро Алик поменял часть привезенных долларов. С трудом пересчитал непривычные бумажки со многими нулями. Один доллар – пять с половиной тысяч рублей. А когда-то за те же самые, те же самые пять с половиной тысяч Яшкины родители купили «жигули», первую модель… Кстати, надо бы позвонить Яшке.
В телефонной будке были выбиты стекла, но аппарат работал. Алик достал записную книжку, куда переписал утром Яшкин номер, набрал его.
– Да, Яков Наумович пришел. Но, к сожалению, он сейчас у руководства – срочное совещание… Обычно часов до шести тут задерживается… Да, позвоните еще.
Если по прямой, Бабушкинское кладбище располагалось не так и далеко от Измайлова – по ту сторону лесопарка «Лосиный остров». Можно, конечно, взять такси и махнуть по Кольцевой автодороге. Но Алик решил прокатиться на метро, столько лет его не видел. Привычные объявления из динамиков зазвучали на остановках: «Осторожно. Двери закрываются. Следующая станция…» И станции метро, и его вагоны за прошедшие годы как-то постарели, погрязнели. Но по сравнению, например, с нью-йоркским сабвеем московское метро выглядело все-таки неплохо.
От ВДНХ до Бабушкинского кладбища Алику пришлось проехать еще несколько остановок на автобусе. У старушки возле входа на кладбище он купил два букетика. Давно тут не был… Напротив входа, по ту сторону Ярославского шоссе, купола небольшой церквушки лучатся позолоченными крестами, кирпичные стены свежевыкрашены в темно-красный цвет; у церковных ворот сидит на земле нищенка… Посетителей на кладбище почти нет – понедельник. Заметно пригревает майское солнышко. Кресты, памятники, богатые, скромные. На них – фотографии умерших в овальных рамочках, трогательные и наивные надписи. Вокруг большинства могил проволочные оградки. Алик быстро нашел свою. Внутри – два надгробных холмика, тесно прижавшиеся друг к другу. Алик всхлипнул.
«Вот я и пришел, мои родные, мои самые близкие… Никому в этом мире, по большому счету, ничего не должен: мне делали добро – я отвечал тем же. Только у вас двоих в долгу неоплатном. Наверное, не самым плохим сыном был, но и тысячной доли своего долга не вернул. Это вы подарили мне жизнь и маленького носили на руках. Учили первым словам и первым буквам, вразумляли, что есть плохо и что хорошо. А когда вырос и время от времени попадал, молодой дурачок, в беду, это вы летели мне на помощь, не раздумывая. Я знал – у меня за спиной родительский очаг, там меня всегда ждут и любят, не отвернутся, не предадут».
